любит покоиться на смиренном и кротком  Тот, Кто одновременно наполняет наше
сердце  семеричной  благодатью;   только   после  этого  пустит  ростки  тот
счастливый посев всех добродетелей с  блаженными плодами, из которых главный
-- радость внутренняя, радость тайная, радость, известная  только тем,  кого
она  коснулась. Она не  исчезнет в  конце  и  не  пропадет вместе с мирскими
радостями, а  соединится  в  радость вечную. Ее,  брат  мой,  по наставлению
Иакова следует просить у Бога  пылкими молитвами и по совету  одного мудреца
стараться добывать как сокровище из вен Священного Писания.
     Считай,  что  начало этой мудрости  в  познании самого себя.  Древность
верила, что это изречение  появилось  с неба, великим  учителям оно до такой
степени  нравилось,  что они думали,  будто в нем кратко  выражена вся  сила
мудрости. Но  это изречение не  имело  бы  для  нас  веса,  если  бы оно  не
сходилось  с нашим  Писанием. Тот тайный  возлюбленный в Песни грозит  своей
невесте  и велит, чтобы  она ушла, если она сама себя  не знает: "Если ты не
знаешь  себя, о  прекраснейшая из женщин, то  ступай  отсюда,  иди по следам
своих стад". Поэтому пусть никто  необдуманно не  берет на себя столь важное
дело, как познание самого себя. Я не ведаю, знает ли кто-либо полностью свое
тело и состояние духа? Павел, которому  удалось  узнать тайны третьего неба,
тем  не менее  не отважился  судить о себе  самом.  Он отважился бы, если бы
достаточно  знал себя. Если  же  человек столь  духовный,  который судит обо
всем, но о  нем никто не должен судить, настолько  мало был себе понятен, то
на  что надеемся мы, плотские?  С  другой  стороны, кажется,  что совершенно
бесполезен воин, который  недостаточно  знает  собственные  войска и  отряды
врагов. Ведь человек воюет не с человеком,  а с  самим собой,  и как раз  из
собственного нашего нутра нападает на  нас все время вражеский  строй, вроде
того,  как  рассказывают поэты  о  земнородных  братьях.  И настолько  тонко
различие между врагом и другом, что существует  огромная  опасность,  как бы
мы, недостаточно осторожные, недруга не приняли за друга или не навредили бы
другу вместо  врага.  Тот знаменитый  полководец останавливает  даже  ангела
света, говоря: "Ты наш или наших врагов?" Поэтому, так как ты сам предпринял
войну с самим  собой, первая надежда  на победу заключается  в том, чтобы ты
как можно лучше узнал себя; и я хочу представить тебе, как на картине, некий
твой образ, дабы ты как следует узнал себя вдоль и поперек.

О ЧЕЛОВЕКЕ ВНЕШНЕМ И ВНУТРЕННЕМ
     Следовательно, человек -- это некое  странное  животное,  состоящее  из
двух  или трех чрезвычайно разных частей: из души -- как бы некоего божества
и тела --  вроде  бессловесной  скотины. В отношении  тела мы  настолько  не
превосходим  животных другого  рода,  что  по всем  своим  данным  находимся
гораздо ниже них.  Что  касается души, то  мы  настолько способны воспринять
божественное,  что  сами  могли  бы пролететь мимо ангелов  и соединиться  с
Богом. Если бы не было тебе дано тело, ты был бы божеством, если бы не был в
тебя вложен ум, ты был бы скотом. Эти две столько отличающиеся друг от друга
природы Высший  Творец объединил  в столь  счастливом согласии, а змей, враг
мира, снова разделил несчастным разногласием, что они и разлученные не могут
жить  без величайшего  мучения и быть вместе не  могут без постоянной войны;
ясно,  что  и то и другое,  как говорится, держит волка  за  уши; к тому и к
другому подходит милейший стишок:
     Так, не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою.
     В этом  неясном раздоре враждует друг с другом, будто  разное, то,  что
едино. Ведь тело, так как оно видимо, наслаждается вещами видимыми; так  как
оно  смертно, то идет  во след  преходящему,  так как  оно тяжелое -- падает
вниз. Напротив, душа, памятуя  об эфирном своем происхождении,  изо всех сил
стремится вверх и борется с земным своим бременем, презирает то, что видимо,
так как она знает, что это тленно; она ищет того, что истинно и вечно.
     Бессмертная,  она  любит бессмертное,  небесная  -- небесное,  подобное
пленяется  подобным, если только не утонет в грязи тела и не  утратит своего
врожденного благородства из-за  соприкосновения  с  ним.  И  это разногласие
посеял не мифический Прометей, подмешав к нашему духу также частичку, взятую
от  животного;  его  не  было  в первоначальном  виде, однако  грех  исказил
созданное  хорошо, сделав его  плохим,  внеся в  доброе согласие яд раздора.
Ведь  прежде  и  дух  без  труда повелевал  телу, и  тело охотно  и радостно
повиновалось душе; ныне, напротив, извратив  порядок вещей, телесные страсти
стремятся повелевать разумом и он вынужден подчиняться решению тела.
     Поэтому  не  глупо было бы сопоставить грудь человека  с неким мятежным
государством, которое, так как оно состоит из разного рода людей, по причине
разногласия в их устремлениях  должно раздираться из-за частых переворотов и
восстаний, если полнота власти не находится у одного человека и он правит не
иначе как на благо государства. Поэтому необходимо, чтобы больше силы было у
того, кто больше понимает, а кто меньше понимает, тот пусть повинуется. Ведь
нет  ничего  неразумнее  низкого  простого   люда;  он  обязан   подчиняться
должностным лицам, а  сам  не иметь  никаких должностей.  На советах следует
слушать  благородных или старших по  возрасту,  и  так,  чтобы решающим было
суждение одного царя, которому иногда  надо напоминать, принуждать  же его и
предписывать  ему нельзя.  С другой  стороны, сам царь никому не подвластен,
кроме закона; закон отвечает идее нравственности. Если же роли переменятся и
непокорный народ, эти буйные отбросы общества, потребует повелевать старшими
по возрасту или если первые люди в государстве станут  пренебрегать  властью
царя, то  в  нашем обществе возникнет опаснейший бунт и  без указаний Божьих
все готово будет окончательно погибнуть.
     В  человеке  обязанности царя осуществляет разум.  Благородными  можешь
считать некоторые страсти, хотя они  и плотские, однако  не слишком  грубые;
это  врожденное  почитание  родителей,  любовь  к  братьям,  расположение  к
друзьям, милосердие к падшим,  боязнь дурной славы, желание уважения и  тому
подобное.  С другой  стороны,  последними отбросами простого  люда считай те
движения  души, которые  весьма сильно  расходятся с установлениями разума и
низводят до низости скотского состояния. Это  --  похоть, роскошь, зависть и
подобные  им  хвори   души,   которых,  вроде  грязных  рабов  и  бесчестных
колодников, надо всех принуждать к одному: чтобы, если могут, выполняли дело
и  урок,  заданный господином, или,  по крайней мере,  не  причиняли  явного
вреда. Понимая все это божественным вдохновением, Платон в  "Тимее" написал,
что сыновья богов по своему подобию создали в людях двоякий род души: одну--
божественную  и бессмертную, другую -- как бы смертную и подверженную разным
страстям. Первая из них  --  удовольствие --  приманка зла (как он говорит),
затем страдание, отпугивание и помеха  для  добра,  потом болезнь и дерзость
неразумных советчиков. К ним он добавляет и неумолимый гнев, а  кроме  того,
льстивую  надежду,   которая  бросается  на   все  с  безрассудной  любовью.
Приблизительно  таковы слова  Платона. Он, конечно,  знал, что счастье жизни
состоит в господстве над такого рода страстями. В том же сочинении он пишет,
что те, которые  одолели их, будут жить праведно,  а неправедно  те, которые
были ими побеждены. И божественной душе, т.е. разуму, как царю, определил он
место в голове, словно в крепости нашего государства; ясно, что это -- самая
верхняя  часть тела,  она ближе всего  к небу,  наименее грубая, потому  что
состоит  только  из  тонкой кости и не  отягощена  ни  жилами, ни  плотью, а
изнутри и снаружи очень хорошо укреплена чувствами, дабы из-за  них  --  как
вестников -- не возник  в государстве  ни  один бунт, о котором  он сразу не
узнал бы. И части смертной души -- это значит  страсти, которые для человека
либо смертоносны, либо докучливы, -- он от нее отделил. Ибо между затылком и
диафрагмой  он поместил часть души, имеющую  отношение к отваге  и гневу  --
страстям,  конечно,  мятежным,  которые  следует  сдерживать, однако они  не
слишком   грубы;  поэтому  он  отделил  их  от  высших  и  низших  небольшим
промежутком для того, чтобы из-за чрезмерно тесного соседства они не смущали
досуг  царя, и, испорченные  близостью с низкой  чернью, не составили против
него заговора. С другой стороны, силу вожделения, которая устремляется к еде
и питью, которая толкает нас к Венере, он отправил  под предсердие, подальше
от  царских покоев -- в печень и в кишечник, чтобы она обитала там в загоне,
словно  какое-нибудь  дикое,  неукротимое  животное,  потому что она  обычно
пробуждает  особенно  сильные  волнения  и  весьма мало  слушается  приказов
властителя. Самая низкая ее скотская и строптивая сторона или же тот участок
тела, которого надлежит стыдиться,  над которым  она прежде всего одерживает
верх, может быть  предостережением того, что она при тщетных призывах царя с
помощью непристойных порывов подготавливает мятеж. Нет сомнения втом, что ты
видишь,  как  человек  -- сверху  создание  божественное -- здесь  полностью
становится скотиной. И тот божественный  советник, сидя  в высокой крепости,
помнит  о  своем  происхождении  и  не  думает  ни о  чем грязном, ни  о чем
низменном. У него скипетр из слоновой кости -- знак того, что  он  управляет
исключительно  только справедливо;  Гомер писал,  что на  этой вершине сидит
орел, который, взлетая к небу, орлиным взглядом взирает на то, что находится
на  земле.  Увенчан он золотой короной. Потому что  в  тайных книгах  золото
обыкновенно обозначает мудрость, а круг совершенен и  ни от чего не зависим.
Ведь это достоинства, присущие царям; во-первых, чтобы они были мудрыми и ни
в чем  не погрешали, затем чтобы они хотели лишь того, что справедливо, дабы
они  не сделали чего-нибудь плохо и по ошибке, вопреки  решению духа.  Того,
кто лишен одного из этих свойств, считай не царем, а разбойником.


О РАЗНООБРАЗИИ СТРАСТЕЙ
     Нашего  царя --  по вечному закону, который дан ему  от Бога, --  можно
подавить, но нельзя испортить, если он возражает или противится. Если прочий
люд будет ему повиноваться,  он никогда не допустит ничего, в чем  следовало
бы  раскаиваться,  ничего  гибельного;   все  будет   сделано  с  величайшей
сдержанностью,  с  величайшим   спокойствием.   О  страстях  же   стоики   и
перипатетики  думают различно,  хотя  все  едины в  том,  что  следует  жить
разумом,  а не страстью.  Но они полагают, что  от страстей,  которые прежде
всего  возбуждаются  чувствами, -- и ты ими  пользуешься как наставниками --
потом   следует   вовсе   отказаться  (когда   ты   дойдешь  до  способности
по-настоящему  различать  то,  к  чему  надо  стремиться,  и  то,  чего надо
избегать).  Ведь  страсти  тогда  не  только не  полезны  для  мудрости,  но
губительны. И поэтому они хотят, чтобы истинный мудрец  был свободен от всех
такого рода пороков, как от болезней души, и они  с трудом разрешают мудрецу
те первоначальные предшествующие разуму человеческие побуждения, которые они
называют  иллюзиями. Перипатетики учат, что страсти следует не искоренять, а
обуздывать. Полагают,  что и в них есть какой-то  толк, потому что  они даны
нам от природы как некое побуждение к добродетели  и  поощрение, вроде того,
как  гнев  для храбрости, зависть -- для  усердия  и  тому  подобное. Однако
Сократ в  Платоновом "Федоне"  думает, что  философия -- не  что  иное,  как
размышление  о смерти, т.е. что дух  может очень сильно  отдаляться от вещей
плотских и чувственных и  обращаться на то, что воспринимается разумом, а не
чувствами. Кажется, он скорее согласен со стоиками.
     Поэтому  следует  сперва познать движения  души,  затем понять, что они
вовсе не так сильны, чтобы их нельзя было ни укротить разумом, ни склонить к
добродетели. Ведь я повсюду слышу губительное мнение людей, которые говорят,
что  их понуждают  к порокам.  Другие, наоборот, не  зная самих себя, вместо
велений  разума  следуют  порыву  такого  рода; при этом  гнев  или  зависть
убеждают их  до такой  степени,  что они  называют это  рвением  Божьим.  Но
подобно тому как одно государство бывает мятежнее другого, так  один человек
склонен  к добродетели  более  другого;  это различие  происходит  не  из-за
различия  душ,  а  либо из-за воздействия  небесных  тел, либо  коренится  в
предках, в  воспитании или же в самом  строении тела. Тот  рассказ Сократа о
возничих и конях  хороших и  плохих -- не бабьи россказни. Ведь ты сам может
видеть, что некоторые люди  с весьма скромными природными способностями  так
податливы  и легки,  что безо всякого  труда  приходят к добродетели,  бегут
вперед без шпор, по своей воле. У других,  напротив,  тело строптивое, будто
необъезженный  и  лягающийся  конь;  и  весь вспотевший объездчик  с  трудом
укрощает  его беснование крепчайшей  уздой,  бичом  и  шпорами.  Если  такое
случайно произойдет с тобой, не падай сразу духом,  сильнее старайся, пойми,
что путь  к  победе  для  тебя  не  закрыт,  но  тебе  представляется  более
многообещающий повод  для добродетели. Если ты родился в здравом уме,  то по
этой причине ты  не  лучше другого, а просто счастливее; и более того -- чем
счастливее, тем ответственнее. Однако есть ли у кого-нибудь столь счастливые
свойства, чтобы ему не с чем было бороться?
     Поэтому, чем более  обеспокоен  будет  царь,  тем  больше  ему  следует
бодрствовать.  Некоторые человеческие пороки --  почти  врожденные; говорят,
что некоторым  народам присуще  вероломство, другим -- стремление к роскоши,
третьим  --  похоть. Определенные  пороки связаны со  строением  тела:  так,
сангвиникам присущи женолюбие  и  любовь к наслаждениям. Холерикам --  гнев,
дикость,  злоязычие.  Флегматикам --  вялость,  сонливость.  Меланхоликам --
завистливость,  уныние, горечь.  Некоторые пороки с возрастом ослабевают или
же   усиливаются,   как,   например,  похотливость   в   юности,   а   также
расточительность,  опрометчивость. В  старости  -- скупость,  придирчивость,
жадность. Кажется, есть и такие, которые присущи разным полам:  в мужчине --
неистовство,  в женщине  -- суетность  и жажда мести.  Между тем бывает, что
природа,  как  бы   распределяя,  возмещает  болезненную  наклонность   души
каким-нибудь противоположным  даром.  Один  человек хотя  скорее  склонен  к
наслаждениям,  однако  совсем  не  гневлив,  совсем не завистлив. Другой  --
неподдельно застенчив, но высокомерен, гневлив, корыстолюбив. Нет недостатка
и  в   таких,  которых  соблазняют   противоестественные,   роковые  пороки:
воровство,  святотатство,   человекоубийство;  всем  им  надлежит  всяческим
образом противостоять, против их натиска следует возвести несокрушимую стену
твердой цели. С другой стороны, существуют  некоторые страсти, столь близкие
к добродетелям, что есть опасность обмануться в них из-за неясного различия.
Мы должны будем их исправлять и подходящим образом  обращать в  ближайшие  к
ним добродетели. Например, кто-нибудь чрезмерно вспыльчив; он обуздает  себя
и станет более живым, устремленным, совсем невялым, станет прямым, открытым.
Другой несколько склонен к скупости: пусть одумается и станет домовитым. Кто
льстив, станет вежливым и любезным; слишком  строгий станет твердым; слишком
унылый  -- серьезным;  глуповатый  --  способным  покоряться; так  же  можно
справиться  с  прочими  легкими  заболеваниями  души.  Нам  следует   только
опасаться,  как  бы не  скрыть  пороки под именем  добродетели: не  называть
уныние   серьезностью,  жестокость  --  строгостью,  зависть  --  ревностью,
корыстолюбие -- хозяйственностью, угодливость --  вежливостью, шутовство  --
остроумием. Поэтому  существует один-единственный  путь к  счастью:  главное
познать самого  себя;  затем  делать все не в зависимости от страстей, а  по
решению разума. Но разум да будет здравым и понятливым,  т.е. пусть он будет
направлен только на благородное.
     Ты скажешь: "Да, трудны  твои  советы".  Кто отрицает? Однако  верно то
изречение  Платона, в котором  говорится, что  все  прекрасное  трудно.  Нет
ничего  отважнее, чем победа над самим собой, но нет и награды, большей, чем
блаженство.  Это,  как и все остальные, очень хорошо доказывает Иероним. Нет
никого счастливее христианина, которому обещано царство небесное. Нет никого
многострадальнее,  чем  тот, кто каждый  день  рискует  жизнью.  Нет  никого
крепче, чем тот, кто побеждает  дьявола.  Никого нет  глупее, чем  тот, кого
одолевает  плоть.  Если  ты  взвесишь свои  силы, не  будет  ничего  труднее
подчинения плоти духу; а если станешь смотреть на Бога --  помощника своего,
то  не будет ничего легче.  Ты  только прими этот  совет совершенной жизни с
открытым  сердцем  и   отстаивай  принятое.  Никогда  человеческий  дух   не
приказывал  себе  страстно  того,  чего  бы  он не исполнил.  Большая  часть
христианского  учения заключается в  том,  чтобы  всем  сердцем желать стать
христианином. То,  что  сначала  будет  казаться  непреодолимым, от  первого
успеха станет мягче, от опыта  -- легче и, наконец, от привычки -- приятным.
Известно изречение Гесиода, который говорит, что  путь к добродетели сначала
труден, но, когда вскарабкаешься на вершину, тебя  ждет полнейший покой. Нет
такого дикого животного, которое человек не смог бы приручить, а у того, кто
всех укрощает, не окажется никакого способа укрощения?  Для того чтобы стать
здоровым, ты  можешь годами приказывать  себе быть умереннее, воздерживаться
от  Венеры,  как  предписал  тебе  это  врач,  т.е. человек;  но  разве  для
спокойствия всей жизни ты не можешь в течение нескольких месяцев приказывать
своим страстям то, что заповедал Бог-Творец?  Чтобы оградить тело от  хвори,
ты делаешь все,  а чтобы освободить  тело  и  душу  от вечной смерти,  ты не
делаешь и того, что делали язычники?


О  ЧЕЛОВЕКЕ  ВНУТРЕННЕМ  И  ВНЕШНЕМ  И   О  ДВУХ  СТОРОНАХ  ЧЕЛОВЕКА  В
СООТВЕТСТВИИ СО СВЯЩЕННЫМ ПИСАНИЕМ
     Мне действительно  стыдно  называться  христианином;  большая  часть их
наподобие бессловесной скотины  служит своим страстям; они  до такой степени
несведущи в этой борьбе, что не знают разницы между разумом и заблуждениями.
Они  полагают, что человек  только  таков, каким они его  видят и чувствуют.
Мало того, они полагают, что  нет  ничего, кроме того, что доступно чувству,
хотя это совсем не так. Они считают правильным все, чего они сильно  желают.
Они  называют  миром  настоящее,  достойное  сожаления   рабство,  поскольку
помутненный  разум, не сопротивляясь, следует туда, куда зовет  его страсть.
Это  жалкий мир, который приходит  разрушить Христос  --  Творец  подлинного
мира, Тот, Кто сделал  из двух единое. Он  пришел  начать спасительную войну
между отцом  и сыном, между мужем  и женой, между всем,  что плохо  скрепило
постыдное   согласие.  Да  будет  слабым  влияние  философов,  если  они  не
предписывают -- пусть и другими словами -- того же, что и Священное Писание.
Что  философы  называют  разумом,  Павел  зовет  то  духом,  что  внутренним
человеком, то законом совести. То, что они именуют страстью, он иногда зовет
плотью, иногда  телом,  иногда внешним человеком, иногда  законом частей. Он
говорит: "Поступайте по духу, и вы не будете исполнять пожелания плоти. Ведь
плоть  желает  против  духа  и  дух  против плоти, дабы вы не то делали, что
хотите". И  в другом  месте:  "Если  вы жили по плоти, то умрете. Если духом
будете умерщвлять дела плоти, будете жить". Это, конечно, новая смена вещей,
когда мира  ищут в войне, войны -- в мире, жизни  --  в смерти, смерти  -- в
жизни, свободы -- в рабстве, рабства -- в свободе. Ведь в другом месте Павел
пишет: "Я очищаю тело свое и отдаю в рабство". Послушай о свободе: "Есл