юши вышел Арчи и взвыл пылесосом:

- У-у-у-у...

- Ты убирал квартиру? - изумилась я.

Внезапно Иван покраснел так, что светлые брови стали незаметны на лице.

- Ну, это, в общем, Люся помогла!

- Ваня, - строго сказала я, - имей в виду, она хроническая алкоголичка,
пьет запоями, человек ненадежный, хотя внешне выглядит вполне симпатично.

- Просто ей ни разу мужик нормальный не попался, - вздохнул мастер, - одни
ханурики случались. Баба она хорошая, только сильная рука нужна...

С кухни послышалось шипение.

- Перекипает борщ-то, - вскинулся Иван и ушел.

Я села в своей спальне на диван, отыскала старую записную книжку и набрала
телефон Алика Радзинского, честно говоря, без особой надежды обнаружить его
на том конце провода. Слишком много лет прошло с тех пор, как звонила ему в
последний раз.

Хотя, учась в консерватории, я довольно часто пользовалась этим номером и
нередко бывала у Алика в гостях. Его мама, Анастасия Романовна, преподавала
в консерватории историю музыки. Мне нравился предмет и сама учительница. На
фоне наших консерваторских преподавателей, полных, важных дам, носивших,
как одна, элегантные строгие костюмы и камеи, Анастасия выглядела белой
вороной. Пару раз ее замечали в джинсах, что в те годы было уж совсем
эпатажно. Одно время я совершенно искренне считала, что Алик ее младший
брат. У них были какие-то странные, совершенно по-студенчески приятельские
отношения. Он звал ее Настена и частенько, вздыхая, приговаривал:

- Абсолютно неприспособленное существо, просто цветок на морозе.

Сам Алик, несмотря на сильную близорукость и некоторую неловкость, был
человеком действенным, активным, но тихим. Если вам кажется странным
подобное сочетание черт характера, то ничего поделать не могу. Алик
разговаривал чуть не шепотом, ходил медленно, но каким-то непостижимым
образом ухитрялся быть везде одновременно и активно заниматься общественной
работой. Концерт в подшефном детдоме, субботник во дворе, конкурс
исполнителей, новогодний капустник... Стоило только посетить какое-либо из
этих мероприятий, как глаз мигом натыкался на Алика, шепотом раздающего
указания. Мало того что он появлялся везде, он еще мигом становился
руководителем процесса... Только не подумайте, будто Алик был из так
называемых комсомольских функционеров. В консерватории обучалась парочка
ребят, державших скрипку вверх ногами.. Они-то и состояли членами бюро
ВЛКСМ, а после окончания нашего учебного заведения двинулись по партийной
линии, делая административную карьеру. Нет, Алик отлично управлялся с
виолончелью и после получения диплома попал в хороший оркестр, то ли к
Федосееву, то ли в Гостелерадио, во всяком случае, в какое-то престижное
место, сулившее поездки за границу и полные залы на Родине.

- Алло, - проговорил старческий дребезжащий голосок, - алло, слушаю вас.

Ну вот, естественно, Алик переехал... Я чуть было не повесила трубку, но
потом все же спросила:

- Извините, пожалуйста, это квартира Радзинских?

- Да, - пробормотала старушка.

- Можно Алика?

Бабуся принялась судорожно кашлять, я терпеливо поджидала, пока она
прочистит горло. Наконец старуха выдавила:

- Нет.

- Он уехал?

- Да.

- Далеко?

- Да.

- Скоро вернется?

- Нет, он не вернется.

- Эмигрировал?

- Нет.

- На гастролях?

- Нет.

В конце концов мне до жути надоело вести тупой диалог, и я излишне резко
спросила:

- Анастасия Романовна с ним отправилась?

- Нет.

- Она в Москве?

- Да.

- Дома?

- Да.

- Позовите, пожалуйста.

- Слушаю, - пробулькала бабка.

Думая, что ослышалась, я повторила:

- Будьте любезны Радзинскую Анастасию Романовну.

- Это я, - ответила старуха.

Трубка чуть не выпала у меня из рук. В голове заметались цифры. Насколько
помню, Настена родила Алика очень рано, в семнадцать лет. Мы были с
Радзинским одногодки, оба появились на свет в 1962-м. Значит, его матери
должно исполниться сейчас пятьдесят пять или шесть лет... В нынешние
времена дамы такого возраста еще косят под девчушек, Настена же всегда
выглядела намного моложе своих лет... Что случилось?

- Кто вы? - дребезжала трубка. - Что хотите?

- Добрый день, - собралась я с духом, - вас беспокоит Евлампия, то есть,
простите, Фрося Романова, училась когда-то у вас в консерватории, моя мама
певица Орлова, мы с Аликом...

- Фросенька, - неожиданно зарыдала трубка, - Фросенька, вот горе, спасибо,
что откликнулась...

Чувствуя, как медленно начинает холодеть спина, я осторожно спросила:

- Алик...

- Господи, - стонала Настена, - Аличек, бедняжка...

Понимая, что случилось какое-то жуткое несчастье, я быстро сказала:

- Можно к вам приехать?

- Конечно, дорогая.

- Если прямо сейчас?

- Конечно, конечно.

Повесив трубку, я пошла в прихожую. Эх, не спросила адрес. Впрочем, если
телефон остался прежним, то и живут они на старом месте, в небольшом сером
доме постройки конца девятнадцатого века, прямо напротив консерватории.
Почтового адреса я не знаю, но дорогу в квартиру Алика помню великолепно.

Иван высунулся из кухни:

- Уходишь?

- Ага.

- На, попробуй, соли достаточно?

Я посмотрела на тарелку, где лежала котлета.

- Это что?

- Как что? Котлетка.

- Где мясо взял?

- В морозилке.

- Так оно для кошек!

- Да? - уставился мастер на блюдечко. - Плохое, испорченное?

- Нет, конечно, совершенно нормальное, на рынке брали...

- Тогда почему для кошек?

- Ну мы их раз в день кормим сырой говядиной, для здоровья полезно, -
объяснила я, натягивая сапоги.

- Ага, - кивнул Иван, - кошкам, значитца, телятинку, а себе пельмени
готовые! Ничего, обойдутся сегодня "Вискасом", людям тоже мясо полезно
жареное!

Признав справедливость этого постулата, я проглотила удивительно вкусную
котлетку, одобрила соотношение мяса, хлеба и соли, потом ушла, провожаемая
недовольным криком Арчи:

- У-у-у-у...

Очевидно, звук пылесоса произвел на птичку неизгладимое впечатление.

Хорошо, что разговор по телефону подготовил меня к встрече с Настеной,
потому что иначе бы я не сумела сдержать вопль ужаса. Дверь мне открыла
старуха, замотанная в платки и шали. Маленькое сморщенное личико, припухшие
глазки-щелочки, от носа ко рту сбегают две глубокие складки. На ногах
сапоги - очевидно, Настена жутко мерзла. Она всегда была хрупкой, даже
худой, но сейчас смотрелась совершенно бестелесной, словно соломинка,
укутанная в ворох одежды... Особо нелепо выглядели волосы, коротко
остриженные, мелированные в три цвета... Словно на голову древней старухи
натянули парик, принадлежавший молодой модной даме. Но я понимала, что,
наверное, еще неделю назад Настена и была этой модной дамой...

- Фросенька, - застонало существо, протягивая ко мне тоненькие веточки рук,
- Фросенька, дорогая девочка, вот горе...

Сделав два мелких шажка, она упала мне на грудь и зарыдала. Я принялась
ласково гладить ее по спине, потом обняла и крепко прижала к себе.
Впечатление было такое, что держу в объятиях испуганную птичку, под рукой
ощущались мелкие косточки, и чувствовалось, как сильно колотится у Настены
сердце. Наконец она слегка успокоилась, промокнула глаза шалью и
пробормотала:

- Извини, бога ради, нервы не выдерживают, пошли в кабинет.

Комната с огромным роялем посередине совершенно не изменилась с того дня,
когда я посещала ее последний раз. Те же темно-бордовые занавески, люстра с
бронзовыми рогульками, огромный фикус в углу и несметное количество книжных
полок с пыльными томами и клавирами. Похоже, что Алик и Настена давно не
делали ремонта. Имелась только одна вещь, которой не было тут в мои
консерваторские годы. На закрытой крышке "Бехштейна" стоял портрет Алика,
украшенный черной лентой.

Я рухнула в старинное, обитое красным атласом кресло и прошептала:

- Как же так? Когда это случилось?

- Позавчера, - всхлипнула Настена, - вечером...

- Он попал под машину? - робко поинтересовалась я, вспоминая очки с
толстыми стеклами, всегда сидевшие у Алика на носу.

- Нет, - неожиданно спокойно ответила Настена, - его застрелили.

- Как?!

- Одну пулю в грудь, другую в голову, милиция сказала: контрольный выстрел,
- всхлипнула преподавательница.

- Где это произошло?

- У нас в подъезде, - пояснила Настя, - убийца ждал его справа, там под
лестницей есть такое темное место, сама знаешь, какой у нас подъезд, даром
что центр. Квартиры, кроме нашей, коммунальные, народ проживает
отвратительный, кто поприличней, давным-давно съехали, осталась одна пьянь
и рвань. Лампочки на площадках выкручивают, дверь вечно нараспашку. Мы с
Аликом тоже хотели уехать, только останавливало, что консерватория через
дорогу...

- Кому же мог помешать Алик?

Настена вздрогнула и неожиданно перевела разговор на другую тему:

- А ты, Фросечка, чем занимаешься?

Я стала рассказывать о своей жизни.

- Надо же, - вздохнула Анастасия, - чего придумала - Евлампия! Хотя имя
красивое, но мне и Ефросинья нравилось... И где ты сейчас работаешь?

Сама не зная почему, я ляпнула:

- Вы не поверите!

- Отчего же, душечка, - устало и как-то безнадежно ответила Настя, - после
того, как узнала, что Эдик Малевич директор кладбища, а Соня Рагозина
торгует на рынке конфетами, удивляться всему перестала...

- Я - частный детектив.

- Кто? - подскочила Настена. - Повтори, я не поняла...

Я вытащила из кармана удостоверение и протянула преподавательнице. Та
растерянно просмотрела документ, помолчала минуту, потом резко хлопнула
ладонью по столу и жестко сказала:

- Есть бог на свете! Мне тебя господь послал. Слушай, детка, я знаю, за что
убили моего Алика, знаю - кто, вернее, предполагаю, кто нанял убийцу,
потому что сама личность, задумавшая гнусное дело, не станет мараться... У
меня есть доказательства!

Внезапно я увидела прежнюю Настену.

- Тогда надо срочно идти в милицию! - воскликнула я.

Настена сморщилась.

- Они уже здесь были, топтались в ботинках по ковру. Представляешь, один
подошел к роялю и сказал, что умеет играть, а после исполнил "Собачий
вальс". Умеет играть! Да сам Рихтер всегда говорил: "Я только ученик возле
клавиш..."

Она брезгливо поджала губы. Я вздохнула, снобизм преподавателей
консерватории известен далеко за ее пределами. Мало в каком учебном
заведении так делят людей на своих и чужих. Нет, в стенах здания, где
воспитывают всемирно известных музыкантов, нет места грубости. Я
представляю, как" Настена разговаривала с ментами: очень вежливо,
подчеркнуто демократично, любезно, скорей всего предложила им чай или кофе,
может, даже рюмочку... хотя, наверное, не в этом случае... Но откровенной
быть она с ними не хотела, вот со мной - другое дело, я ведь своя.

- В соседнем подъезде, - тем временем продолжала Настя, - поселился "новый
русский", очень богатый, вот у милиционеров и сложилась версия, что убить
хотели его, просто перепутали подъезды. Этот богач похож на Алика,
худощавый, высокий и тоже в очках! Трагическая случайность, по их мнению.
По-моему, они закрыли дело, не открыв его, но я знаю правду, только какой
смысл рассказывать ее подобным людям? Нет, они уже все решили заранее...
Спишут в архив... Представь, мне тело не отдают!

- Почему?

- Говорят, оно им для чего-то нужно, - тихо ответила Настя, - вот стараюсь
не думать зачем, а перед глазами все равно стоит Аличек, разделанный, как
говядина на рынке.

- Не надо, - резко сказала я, - дайте мне телефон.

- Зачем?

- Дайте.

Настя протянула трубку. Я набрала рабочий номер Володи Костина. Сначала
никто долго не подходил, потом запыхавшийся голос ответил:

- Панкратов.

Я слегка удивилась, многих Вовкиных коллег хорошо знаю. Кое-кто бывал у нас
дома, кое-кого я видела в кабинете у майора, но эту фамилию слышу впервые.

- Можно Костина?

- Отсутствует.

- Простите, нет ли Селезнева или Юрова?

- Все в городе.

- А когда будут?

- Справок не даем, звоните завтра, - буркнул незнакомый мужик и бросил
трубку.

Очень странно, в особенности если вспомнить, что последние дни Вовка не
появляется дома. Обычно стоит ему хлопнуть дверью своей квартиры, как
Рейчел, обожающая майора, начинает нервно скрести лапами порог... Да и
Вовка моментально, переодевшись, прилетает к нам, он не любит одиночества.
Интересно, куда он подевался? Завел даму сердца или так занят на работе?
Вообще у них частенько случаются авралы.

У Костина в кабинете есть раскладушка, где майор может покемарить
часок-другой...

- Куда ты звонишь? - прошелестела Настя.

- У меня есть приятель, майор, служит в МВД, очень хороший человек.

- Нет, - четко сказала Настя, - никогда, ни за что не стану иметь дела с
людьми в синей форме.

- Но почему? К вам, наверное, приходили из местного отделения, в районе
встречаются не слишком опытные, грубоватые сотрудники, и Володя...

- Нет!!!

- Почему?

- Алика не вернуть! - всхлипнула Настя.

- Но вы же сказали, будто знаете, кто его заказал!

Радзинская кивнула.

- И не хотите, чтобы его наказали?

Настена судорожно вздохнула:

- Деточка, ты знаешь, какая история произошла с моим мужем? Почему я
воспитывала Алика одна?

- Нет, да, и откуда бы...

Настя опять вздохнула.

- Мой муж, Сергей Радзинский, был почти в два раза меня старше. Когда мы
женились, потребовалось специальное разрешение от моих родителей, которое
они мне с радостью тут же дали, потому что лучшего зятя, чем Сереженька,
просто не представляли... Но прожили мы всего полгода... Алика я родила уже
после похорон... У мужа был диабет, однажды на улице Горького, совсем
недалеко от дома, возле магазина "Диета" с ним приключилась кома. Сергей
упал, потерял сознание, приехала милиция, решили, будто он пьян, и свезли
его в вытрезвитель.

Там Радзинского облили ледяной водой из шланга, а когда он, временно придя
в себя, попытался объяснить милиционерам истинное положение вещей, бравые
сержанты попросту избили "алкоголика" дубинками... Врач появился только
тогда, когда легавые увидели, что "пьяница" не дышит.

- Они убили его, - рассказывала Настя, - но мы ничего не сумели доказать.
Тело потихоньку отправили в морг. Неделю я искала мужа...

Женщина замолчала, у меня тоже все аргументы застряли в глотке.

- Никогда не обращусь ни к кому, кто имеет на плечах погоны, - бормотала
Настя, - нет, я дам сейчас тебе почитать эти бумаги... Раз занимаешься
частным сыском, подскажешь, как поступить... Вот сейчас, знаю, знаю, куда
Аличек папочку прятал...

Она легко поднялась и убежала, я осталась сидеть в мрачной комнате, где
странным образом стояли одновременно холод и духота. Послышался скрип,
потом звук отодвигаемой мебели, затем на пороге появилась растерянная
Настя.

- Документов-то нет!

- Куда же они подевались?

- Понятия не имею, - пожала плечами Радзинская, - но ты устраивайся
поудобней, я читала бумаги и великолепно помню суть.

ГЛАВА 20

Алик Радзинский влюбился в Ниночку Арбени в первый же день учебы в
консерватории. Увидал пушистое облачко светлых волос, глаза-незабудки,
хрупкую фигурку и пропал. Подойти к "предмету страсти нежной", позвать в
кино или театр Алик стеснялся. Он был близорук, в некрасивых очках,
долговязый, слегка сутулый, - словом, далеко не красавец, вот и
комплексовал по поводу своей внешности. Ниночка казалась ему недосягаемой,
невероятной красавицей, безумно талантливой и умной. Алик вздыхал издали,
боясь, что кто-нибудь из языкастых студентов поймет, в чем дело, и начнет
над ним подтрунивать.

Но, очевидно, он отлично маскировался, потому что никому, включая саму
Ниночку, в голову ничего не пришло. Алик все собирался с духом, все выжидал
удобного момента, чтобы намекнуть на свои чувства, и дождался. Обожаемая
женщина вышла замуж за другого.

Первое время Радзинский просто не мог видеть Малевича, но потом ревность
поутихла. Алик по-прежнему обожал Ниночку и по-прежнему издали. Видя такое
дурацкое поведение сына, Настя начала постоянно приглашать в дом студенток,
хорошеньких девчонок со всех курсов, но Алик словно ослеп. Вежливо
здоровался с гостьями, пил с ними чай, даже шутил, но никаких попыток к
сближению не делал.

Через год Настена решила поговорить с сыном начистоту. Тот выслушал ее и
спокойно ответил:

- Извини, мам, но если не Ниночка, то и никто другой, наверное, я однолюб.

Настя только вздохнула, она сама после смерти Сергея не обращала никакого
внимания на вертевшихся вокруг молоденькой вдовы кавалеров.

Потом обожание переросло в фобию. Алик начал трепетно собирать все
журнальные и газетные публикации о Ниночке, посещал все ее концерты. Арбени
привыкла видеть его сначала в первых рядах партера, потом за кулисами, с
букетом в руках. Неожиданно между Аликом и Ниной возникла дружба. Нинуша
считала Радзинского близким человеком, без него не обходилось ни одно
семейное празднество. Одно время Нина рассчитывала женить его на Теме, но
Алик отбился от невесты, намекнув Нинуше на... свою "голубизну". Известие о
том, что ее ближайший друг гей, никак не повлияло на Нину, консерватория
славилась вольными нравами, о ее преподавателях даже ходил анекдот. "Есть
ли хоть один профессор в этом учебном заведении, который спит с женщиной?"
- спросили у армянского радио. Армянское радио подумало и ответило: "Да.
Это Мария Кибальчич". Так что дружба от неожиданного признания не рухнула,
наоборот, даже стала крепче. А в последние полгода перед смертью Ниночки
они не расставались. Радзинский сначала метался по Москве, разыскивая
импортные лекарства и раритетных специалистов, когда же Нина оказалась в
больнице, Алик сидел рядом и держал ее за руку. Он бросил все, работу в
оркестре, наплевал на международные гастроли и недовольное ворчание
Насти... Просто сидел на стуле возле постели Арбени и развлекал ее как мог.
Читал книги и газеты, потом принес виолончель и играл Ниночкину любимую
музыку... О любви он так ни разу и не заговорил, но, наверное, Арбени все
же поняла, в чем дело, потому что, уже задыхаясь и теряя сознание,
прошептала:

- Милый Аличек, не судьба нам с тобой быть вместе, может, на том свете
встретимся, бог милостив.

Атеист Радзинский, успевший за время болезни любимой женщины стать истово
верующим, неожиданно заплакал.

- Не надо, - хрипела Нинуша, пытаясь погладить левой рукой мужчину по
плечу, - не надо, Алик.

В правом кулаке она сжимала голосообразующую трубку, и Радзинский с ужасом
вслушивался в жуткие, клокочущие звуки. Это был не Ниночкин голос, высокий,
звонкий, чистый, как серебряный колокольчик, но говорила она.

- Аличек, мы обязательно попадем в рай, - бормотала Нина, - мы встретимся,
знаю точно. Ты попадешь туда за свою чистую душу, а я, потому что меня
убили.

- Как убили? - прошептал Алик. - Кто?

- Не знаю, - задыхалась Нина, - отравили, сам посуди, была здорова - и
вдруг бац! Аличек, поклянись, что отомстишь!

- Обязательно, - выкрикнул Радзинский, - не успокоюсь, пока не доберусь до
истины.

На Ниночкином лице появилась улыбка, больше похожая на гримасу, правая рука
бессильно упала на одеяло, голосообразующая трубка свалилась на пол. Нина
потеряла сознание. Перепуганный Алик вызвал врачей. Те действовали споро,
деловито, включали какие-то аппараты, звякали инструментами, медсестры
готовили шприцы... но на лицах медиков не было ни малейшего проблеска
надежды, и Алик понял, что конец близок.

Потом его выгнали в коридор, где он и просидел несколько дней, скрючившись
на стуле, сжимая в руках совершенно ненужную трубку. В душе жила зряшная
надежда: пока ладони стискивают трубочку, Нинуша останется жива. Но ничего
не помогло, рано утром в субботу ее не стало.

Похороны и поминки Алик не помнил. Единственное, что задержалось в памяти:
желтоватые, восковые руки Нинуши, сложенные домиком на груди. От полного
отчаяния Алик положил в гроб трубку, он не плакал, не было сил. Гема и
Эдик, рыдая, кидались на гроб, ритуальный зал крематория был полон людей,
многие из которых плакали. Арбени любили за на редкость незлобивый
характер, интел