,
учился  в  Литературном  институте и даже  ухитрился  издать
сборничек стихов, что в советское время сделать тому, кто не
являлся членом Союза писателей, было крайне трудно.  Да  еще
вирши  его переполняли мистические идеи и образы,  строки  о
близкой смерти и своей особенной роли на земле.
      Майя  моментально поняла, что их разъединяет пропасть.
Валентин с легкостью цитировал Тацита и Сократа, мог  часами
декламировать  Брюсова, Ахматову и Соллогуба...  Майечка  же
ничего,   кроме  литературы,  рекомендованной  по   школьной
программе,   не   читала.  Валентин,  воспитанный   одинокой
матерью,  имел самооценку размером с Останкинскую телебашню;
Майечка,  у  которой в семье, кроме нее,  имелось  еще  двое
детей  и  крепко  пьющий папа, смотрела на избранника  снизу
вверх,   сразу  делаясь  ниже  ростом,  когда  тот   начинал
рассуждать об агностицизме.
       Но,   наверное,  такая  обожающая  женщина  и   нужна
непризнанному   гению.  Во  всяком  случае,  сокурсницы   по
Литературному институту, томные девицы, обмотанные янтарными
бусами,  не  вызывали  у  Валентина добрых  чувств.  Слушать
других  они  не  умели,  норовя  моментально  начать  читать
собственные   творения.  А  кое-кто  из  девчонок   оказался
образованнее Платова, и Валентин ощущал неловкость  за  свою
"умственную  отсталость". Майечка же слушала парня,  разинув
рот.  В конце концов он милостиво разрешил ей выйти за  себя
замуж  и  не  прогадал. Верная Майечка  оказалась  идеальной
женой и отличной хозяйкой. Этот факт признала даже свекровь,
изредка  ронявшая сквозь зубы: "Все-таки у Валечки  отличный
вкус, хорошую супругу выбрал".
      Валентин  был старше Майи на четыре года. В 1973-м  он
'  *.-g(+ институт и осел дома. Кроме стихоплетства,  парень
ничего  не  умел,  работать в школе учителем  литературы  не
желал и жил за счет жены, подрабатывающей переводами. Целыми
днями  он валялся на диване, поджидая вдохновения,  но  оно,
как   назло,   не   спешило.   Толстые   журналы   отвергали
произведения  Платова,  и  Валентин  постепенно   становился
желчным,  злобным.  Он  регулярно устраивал  Майе  скандалы,
обвинял  ее  во всех своих неудачах, но жена лишь  вздыхала,
быть супругой гения - тяжелый крест.
       Невесть   каким  образом  парня  занесло   в   кружок
диссиденствующих  писак. По вечерам,  собравшись  на  кухне,
"писатели" и "поэты" самозабвенно ругали коммунистов.  Вывод
был  только  один  -  кабы  не  социалистический  строй,  их
творения  выходили бы миллионными тиражами. Дальше  болтовни
дело  не  шло. Никто из этих "диссидентов" не хотел идти  по
лагерям  и  тюрьмам, как Буковский, Марченко или  Богораз...
Нет, их стезя - необременительный треп под рюмку коньяка.
     На беду, Валентин был слишком увлекающимся человеком со
слабым  психическим здоровьем. В начале  1976  года  он  был
абсолютно  уверен  - если Брежнев умрет, в  стране  сменится
власть,  произойдет революционный переворот. Отчего подобное
должно  случиться, Валентин не задумывался,  просто  знал  -
жизнь  изменится, надо только подождать. Но шло время, стихи
не  печатали,  а  Брежнев  и  не думал  умирать...  И  тогда
Валентин,  возомнивший  себя вторым  Александром  Ульяновым,
решил лично расправиться с Генсеком.
      Валя  тщательно разработал план. Нападение он совершил
ранним  утром,  в  десять  часов. Именно  в  это  время,  по
пятницам, кортеж черных машин с мигалками замирал у входа  в
серое   здание   Госплана,  и  Леонид  Ильич  бодрым   шагом
преодолевал  сто метров, отделявших автомобиль от  подъезда.
Приезд  Генерального секретаря ЦК КПСС не являлся  секретом.
Вальяжную фигуру великолепно видели москвичи, торопящиеся на
работу.  Рядом с тогдашним Госпланом находится Колонный  зал
дома  Союзов,  метро  "Охотный ряд" и гостиница  "Москва"  -
шумное,  бойкое место. Охрана, естественно, отсекала людской
поток,  но, честно говоря, делала это без особого рвения.  В
1976-м  году  власть  коммунистов  казалась  абсолютной,   и
покушаться  на  жизнь обожаемого лидера никто не  собирался.
Напротив,  из толпы, бывшей свидетельницей приезда,  неслись
крики "Ура!" и "Да здравствует КПСС!".
       Один   раз   бойкая  девчонка,  студентка  факультета
журналистики МГУ, поспорив с сокурсниками на крупную  сумму,
прорвалась сквозь оцепление из крепких мужиков и, размахивая
букетом, завопила: "Леонид Ильич, подождите!"
     Брежнев, обожавший красивых женщин, притормозил. Охрана
вырвала  букет  и  собралась наподдавать девице,  но  хозяин
повел  знаменитыми бровями, и в мгновение  ока  растрепанный
веник,  проверенный  чекистским глазом, вернули  девчонке  и
разрешили  ей  вручить помятые цветочки  главе  государства.
Студентка   вмиг  стала  героиней  дня  и  даже   попала   в
информационные выпуски новостей. Кстати, она до сих  пор  со
смаком   рассказывает   эту  историю   своим   коллегам   по
телевидению.
       Валентин  решил  действовать  тем  же  путем.  Завидя
Брежнева,  идущего к подъезду, парень ринулся сквозь  кольцо
охраны, а поняв, что прорваться не удается, метнул в Генсека
самодельную  "бомбу", бутылку, наполненную смесью  серной  и
соляной  кислоты. Все произошло так быстро,  что  окружающие
ничего не поняли. Леонид Ильич скрылся в подъезде, "девятка"
скрутила Валентина, вызванная немедленно специальная  служба
вычистила  асфальт, и по Москве пополз слух, будто  помощник
генерального уронил портфель, а там, представьте себе,  была
бутылка коньяка...

                          Глава 27

      К  полудню  в  большое  здание  на  Лубянской  площади
доставили Майю. Дело поручили Ивану Сергеевичу. Чуть  меньше
часа  хватило  следователю, чтобы  понять  -  перед  ним  не
террорист,  не  организатор преступной группы,  не  теоретик
бомбизма,  решивший на практике претворить в жизнь  идеи,  а
идиот,  захотевший привлечь к себе внимание.  К  тому  же  у
Родионова появились сомнения в психическом здоровье  мужика.
Не  секрет, что кагэбешники частенько выставляли диссидентов
душевнобольными,   твердя   постулат:   только   сумасшедший
недоволен  социалистической системой. Но Валентин  и  впрямь
выглядел не совсем обычно.
      Еще  более  тягостное впечатление произвела  на  Ивана
Сергеевича  Майя. Следователь был готов отдать правый  глаз,
что  жена ничего не знала о замыслах мужа. Но сидевшая перед
ним  женщина,  почти девочка, хрупкая и болезненная,  упорно
твердила:
      -  Это  я  хотела убить Брежнева, а Валя ни о  чем  не
подозревал,  это  я дала мужу бутылку и сказала,  будто  там
коньяк, это я...
      Слушая  идиотические речи, Родионов лишь  морщился,  а
потом попробовал вразумить Платову:
      -  У  вас  ребенок, подумайте о дочери, ее  отдадут  в
детдом, не оставят даже вашей матери...
     - Это я виновата, моя идея, - бормотала Майя.
     - К женщинам, как правило, не применяют высшую меру, но
здесь могут сделать исключение, - пугал следователь.
      -  Пусть  меня  расстреляют, как  организатора,  -  не
дрогнула Майя, - муж не виноват.
      -  Тебя  следует подвесить за глупый язык, - обозлился
Иван Сергеевич и устроил супругам очную ставку.
      Родионов  надеялся, что муж придет в ужас и попытается
взять  вину на себя, спасая ни в чем не виноватую  жену,  но
вышло иначе.
      Валентин,  испугавшийся до потери пульса,  моментально
согласился:
     - Да, это она придумала, ей-богу, я ничего не знал.
      У  Ивана  Сергеевича просто начинался  гипертонический
криз, когда он вспоминал о той беседе.
      Следствие  велось  в сжатые сроки, собственно  говоря,
расследовать  оказалось  нечего. Вызванные  на  допрос  мать
Валентина, Серафима, и дядя. Лев Константинович, моментально
/.b%`o+(  сознание, узнав, в каком преступлении обвиняют  их
сына и племянника.
       Во  избежание  ненужных  разговоров  судили  Платовых
выездной  сессией,  прямо  в тюрьме.  Валентин  был  признан
душевнобольным   и  отправлен  на  принудительное   лечение.
Майечке определили высшую меру. Иван Сергеевич надеялся, что
она  зарыдает,  начнет  каяться и рассказывать  перед  лицом
смерти  правду,  но  нет! Платова стояла абсолютно  спокойно
между  конвойными,  только скованные наручниками  за  спиной
руки   мелко-мелко  дрожали.  Просто  Жанна  д'Арк,  готовая
сгореть на костре за идею.
      В  жизни  Ивана Сергеевича было много подследственных,
некоторых  он  на  дух не переносил, с другими  устанавливал
хороший,   даже  душевный  контакт.  Но  Майечка   оказалась
совершенно   особым  случаем.  Несколько  ночей  следователь
провел  без сна, выкуривая одну за другой сигареты на кухне.
Родионов  в  1976 году был еще молод, ему только исполнилось
сорок.  Худенькая, с огромными голубыми глазами  и  каким-то
неземным лицом, Майечка понравилась мужику необычайно.
      И  еще очень горько было от простой мысли - его, Ивана
Родионова, никогда так не любила ни одна женщина. Нет,  бабы
случались, некоторые даже жили вместе с ним больше года,  но
вот  такая,  чтобы согласилась пойти за него на  смерть,  не
дрогнув, не нашлась.
      "И  как она может любить этого негодяя? - мучился Иван
Сергеевич,  вновь и вновь прокручивая в голове воспоминания.
- Как можно сделать такое - разрешить жене взять всю вину на
себя".
      Следствие  шло  всего ничего по  времени,  но,  готовя
бумаги  в  суд,  Родионов понял: он  влюблен,  и  что  самое
неприятное  -  в  подследственную. Конечно,  Иван  Сергеевич
слышал  истории  о следователях, завязывавших "неформальные"
отношения  с  "контингентом", но до  сих  пор  безоговорочно
осуждал  подобное  поведение. И вот  пожалуйста,  сам  влип.
Доходило  до  смешного:  готовясь к допросу  Платовой,  Иван
Сергеевич  приносил  из  дома  разные  вкусности  и   угощал
Маейчку...  Но  она ничего не замечала, а может,  просто  не
хотела замечать...
      В  те  годы все расстрельные дела просматривало  самое
высокое  начальство, визируя их. Майечкин приговор попал  на
стол  к  Брежневу.  О Леониде Ильиче много можно  рассказать
хорошего и плохого, как, впрочем, и обо всех нас, но  близко
знавшие  Генсека люди в один голос твердили одно:  жалостлив
он  был  безмерно,  любил красивых женщин  и  совершенно  не
переносил  слез. Высшую меру заменили на двадцать  пять  лет
одиночки. Находиться Майе предписывалось в закрытой  тюрьме,
ее   лишили  передач  и  права  переписки.  Более  того,   у
несчастной  отняли фамилию. Заключенная номер  пятнадцать  -
так  стали  звать  теперь Майечку. В  отличие  от  остальных
зэков,  ее  не  водили  на  работу,  она  не  шила  белье  и
распашонки... Почти полная изоляция. Валентина  отправили  в
печально    известную   психиатрическую   больницу    города
Владимира.  Его  содержали не в такой строгости.  Ну  начнет
мужик  болтать, будто решил убить Генсека, и что? Да  тут  в
* &$.) палате по Наполеону сидит, что с них взять?
     - Значит, это правда, - пробормотала я.
     - Что? - удивился Иван Сергеевич.
      -  Ну то, что Майя родила Егора не от Валентина, - сын
появился на свет уже в заключении...
      -  Вообще говоря, она могла попасть под стражу, будучи
беременной,  -  вздохнул  Родионов.  -  Но  вы  правы,  дата
рождения Егора - октябрь 77-го, а арестовали их в ноябре 76-
го...
     - Так кто отец мальчика?
     - Конечно, Валентин.
      -  Но  как же... - забормотала я, - ведь их, очевидно,
рассадили по разным камерам.
      - Да уж, - усмехнулся Иван Сергеевич, - семейных камер
нет.
     Потом он помолчал немного и добавил:
     - Дело давнее, да и я пенсионер, чего уж там! Нарушал я
все инструкции, какие есть, ради Майи. К беременным женщинам
на  зоне и в тюрьме отношение особое, могут даже срок сильно
скостить.  Некоторые бабы ради этого ложатся в койку  с  кем
попало - охранниками, отрядными, лишь бы забеременеть. Вот я
и  устроил Майе свидание с мужем, просто запер их  вдвоем  в
одном тайном местечке.
     Только в судьбе Майи это ничего не изменило.
     Три месяца ей приносили в камеру младенца на кормление,
а  потом объявили, что мальчик отдан в дом малютки. И  здесь
Иван   Сергеевич  сделал  невероятное:  нашел   мальчика   и
проследил  за  тем, чтобы у того в метрике  четко  стояло  -
Платов  Егор Валентинович. Опекал Родионов и Настю.  Девочку
собирались   отправить  в  Можайскую   область,   но   Ивану
Сергеевичу  удалось пристроить ребенка не куда-нибудь,  а  в
экспериментальный детский дом.
     - И как у вас только все получилось! - изумилась я.
     Родионов крякнул:
     - Да уж, и не спрашивайте, сделал и сделал.
     О Майе следователь имел скудные сведения - знал только,
что  она  жива.  Впрочем,  и  Валентин  вполне  благополучно
существовал в больнице.
      В  1986  году  из  лагерей стали  возвращаться  первые
политические  заключенные,  на  страницы  газет  и  журналов
хлынул поток доселе тщательно скрываемой информации. Вот тут-
то   Иван   Сергеевич  и  встретился  с  матерью  Валентина,
рассказав той о судьбе внуков.
     Серафима бросилась к брату.
       Дурацкий   поступок,  совершенный  младшим  Платовым,
испортил  судьбы всех членов семьи, никто  из  них  не  смог
продвинуться по службе, и Лев Константинович, честно говоря,
терпеть  не  мог племянника. Но 1986-й - это не 1976-й  год,
Настю вернули бабушке.
     - А Майя, что с ней?
       -  Их  с  Валентином  освободили,  признав  "узниками
совести",  - вздохнул Иван Сергеевич. - Сейчас они проживают
в  Москве, на Самсоновском валу. Общество "Мемориал"  выбило
им однокомнатную квартиру.
      -  Почему  же  они  не  захотели поселиться  вместе  с
Серафимой?  -  изумилась  я.  -  Там  огромные  апартаменты!
Столько  страдать вдали от детей, семьи, вот и  объединиться
бы всем.
     Иван Сергеевич начал крутить в руках спичечный коробок.
      -  Все  не  так  просто. Во-первых,  Серафима,  твердо
уверенная,   что   идея   покушения  принадлежит   невестке,
категорически отказалась впускать ту даже на порог.
      Старуха вообще боялась всех и вся. Десять лет жизни  в
качестве матери государственного преступника превратили ее в
полусумасшедшую  развалину с манией  преследования.  Бедняге
повсюду   мерещились   следователи,  переодетые   агенты   и
подслушивающие   устройства.  На   входной   двери   у   нее
красовалось штук пятнадцать замков, и в свою квартиру она не
разрешала заходить даже слесарю из жэка.
     - И родного сына не захотела видеть?
      -  Валентин,  к  сожалению, слегка  тронулся  умом,  -
пояснил  Родионов. - Уж не знаю, в чем там  дело,  то  ли  в
дурной наследственности, то ли в тех препаратах, которые ему
кололи в больнице...
      Он  не  стал психом в примитивном смысле этого  слова.
Нет,  он не ел бритвенные лезвия и не выскакивал голышом  на
улицу.  Так, всего лишь небольшие личностные изменения,  так
называемая  вялотекущая шизофрения, но  ни  о  какой  работе
речь,  естественно,  не шла. Валентину  требовался  уход,  и
человек,  который  бы  его  содержал.  Серафима  не   хотела
исполнять  эту  роль, попросту боялась, вдруг  власть  вновь
переменится,  и тогда уже в тюрьму попадут  все:  и  она,  и
Настя... А внучку старуха любила без памяти, рассказывая той
сказку о погибших родителях.
      -  А  Егор,  с ним что? - подпрыгивала я на  стуле  от
нетерпения.
      -  Да ничего, - пожал плечами Иван Сергеевич. - Вот уж
кому не повезло, так это ему. Жил в детдоме до 1986 года...
      -  Почему же бабушка не взяла внука? Родионов печально
улыбнулся.
      -  Серафима всю жизнь ненавидела невестку. Знаете, так
бывает у женщин, поднимавших в одиночку сына. Вроде растила,
растила, вкладывала душу, а тут, бац, появляется свиристелка
и   уводит  за  собой.  А  уж  когда  история  с  покушением
приключилась!  Да  она  безостановочно  твердила  у  меня  в
кабинете:  "Знаю точно. Майя придумала, Валечка тут  ни  при
чем!"
      Когда  Иван Сергеевич сообщил Серафиме Константиновне,
что  есть  еще и внук, та, моментально сопоставив  кое-какие
даты, заявила:
     - Родила Майка от кого угодно, только не от Валентина!
      Родионов  попытался объяснить ей, что знает точно  про
отцовство Вали, но Серафима лишь морщилась и поджимала губы.
В  конце  концов  Иван Сергеевич заставил бабку  съездить  в
детдом,  поглядеть  на мальчика. Но из приюта  та  вернулась
совершенно уверенной в своей правоте. Егор, как на грех, был
материнской копией - блондин с яркими голубыми глазами.
      -  Нет  в  нем  крови Платовых, - категорично  заявила
Qерафима,  - приблудный байстрюк. Кто выродил, тот  пусть  и
воспитывает,  а  у  меня  ни  денег,  ни  сил  нет,  девочку
поднимать надо.
     - Вот бедный парень! - искренне пожалела я Егора.
      - Да, не слишком повезло, - ответил Иван Сергеевич.  -
Но в 1986 году я помог ему воссоединиться с бабушкой.
      - Ничего не понимаю, значит, Серафима все-таки приняла
ребенка?
      - Нет, - покачал головой Родионов. - У Майи была мать,
Зинаида, вот она-то и забрала внука.
     - Надо же, - пробормотала я, - не побоялась.
      -  Да  ей  и  бояться  было нечего,  -  вздохнул  Иван
Сергеевич,  - всю жизнь уборщицей проработала в поликлинике,
муж  спился, кроме Майи, еще двух сыновей имела, не  слишком
удачных,  один,  по-моему, скончался. Майя стеснялась  своей
семьи  и не поддерживала с ними связи, став студенткой.  Это
не слишком красивый поступок, но понять ее можно. Кстати, во
время  следствия  я  вызывал Зинаиду для  допроса,  так  та,
кажется, даже не поняла, что дочь учудила, все долдонила: "Я
человек  неграмотный,  ни  в чем не  разбираюсь,  газеты  по
слогам читаю..."
     Но когда узнала про внука, приехала и забрала.
      - В хорошую семью мальчика пристроили, - хмыкнула я, -
может, лучше было сохранить статус кво?
      Родионов  медленно  встал, открыл  форточку.  Морозный
ветер ворвался в кухню, и я зябко поежилась.
      -  Любой  ребенок,  - наконец произнес  собеседник,  -
оказавшись  в  приюте,  мечтает обрести  семью,  пусть  даже
такую, как у Зинаиды.
      -  А  что  с ними случилось дальше? Бывший следователь
тяжело вздохнул.
      -  Не  знаю.  Пристроив детей, я посчитал свою  миссию
законченной, о дальнейшей судьбе Насти и Егора мне ничего не
известно.
     - Почему же Майя не искала детей? - удивилась я.
      - У Майи голова занята только Валентином, - зло бросил
Родионов. - Он ей теперь и супруг, и ребенок в одном лице. А
дочь и сын - чужие люди. Первую она до года воспитывала,  да
и  то  с  Настей  все время сидела Серафима. Понятное  дело,
молодость. Скинули отпрыска бабке и гулять. Егора она вообще
только  три месяца видела, по часу в день... Ну,  какие  тут
материнские чувства?
     - Инстинкт... - завела я, - даже в животном мире...
      -  В  мире  животных вполне возможно, -  буркнул  Иван
Сергеевич,  -  а  вот  у  Майи весь  инстинкт  на  Валентина
обратился.
     И, не сумев сдержаться, добавил:
      -  Господи, до чего бабы - дуры! Даже лучшие из них  -
идиотки!
      -  Значит, вы не знаете, где Егор? - решила я уточнить
еще раз.
      - Точно нет, но предполагаю, что Зинаида в курсе, если
жива, конечно, - ответил Родионов и спросил:
     - Еще кофе?
     Я покачала головой:
      -  Спасибо,  очень вкусно, но хватит. Лучше  дайте  ее
адрес.
     - Подождите, - велел Иван Сергеевич и вышел.
      Вновь  потянулось  мучительное  ожидание,  наконец  он
вернулся.
      - Вот, навел справки, Зинаида скончалась в позапрошлом
году.  Платов  Егор Валентинович был прописан до  1995-го  у
нее,  потом  куда-то  подевался, в  Москве  парня  с  такими
данными нет.
     - Беда, - пригорюнилась я.
      -  Не расстраивайтесь, - приободрил следователь. - Во-
первых,  он  может  проживать в столице  без  прописки,  во-
вторых,  у  Зины есть сын, Павел, сходите к нему, небось  он
знает про племянника. - И он протянул бумажку с адресом.
     На улице уже стемнело, когда я наконец добрела до метр