плывают жиром. Обыватели живут в одурманивающем мире
товаров и превращаются в бездушные машины потребления. Разрешите  взять  у
вас одну сигарету? Я бросил курить,  но  до  сих  пор  мне  приятен  запах
табака.
   - Пожалуйста.
   - Благодарю вас. Я с удовольствием понюхаю сигарету. Итак, дело в  том,
господин Никитин, что современные западные немцы слишком  много  думают  о
новых моделях "мерседеса", о холодильниках и уютных загородных домиках,  и
у среднего немца исчезает или  уже  нет  ни  высокой  духовной  жизни,  ни
духовной веры... Прагматизм подчиняет все.  Истоки  и  модель  -  Америка.
Боюсь, господин Никитин, что  через  несколько  лет  Советский  Союз  тоже
зажрется,  и  у  вас  тоже  исчезнет  духовная  жизнь:  машина,  квартира,
загородный коттедж,  холодильник  станут  богами,  как  на  Западе.  И  вы
постепенно забудете сороковые годы, войну, страдания...
   - Вряд ли. Хотя знаю, что нас тоже ждет испытание миром вещей.
   - И испытание верой.
   - Что вы называете верой, господин Дицман?
   - Ваша вера - коммунистический оптимизм. Вы практики, вы материалисты и
идеалисты одновременно, вы еще хотите говорить о человеке, о неких идеалах
и смысле жизни, хотя исповедуете древние догмы. А на  послевоенном  Западе
этой веры в  идеалы  нет,  все  изверились  в  евангелическом  добре  и  в
человеке, старые боги-добродетели умерли, их нет, и нет,  к  примеру,  уже
понятия  прежней  семьи,  любви,  брака.  На  чем,   по-вашему,   держится
современный мир?
   - На ожидании и надежде, как я представляю.
   - О, понимаю! Русские мечтают  держаться  на  двух  китах  -  всеобщего
равенства и ожидания стереотипных, равных благ для каждого, в то время как
западный мир  продолжает  держаться  на  трех  китах  -  спорте,  сексе  и
телевизоре. И есть еще один мерзкий китенок - политика. Хочу заметить, что
этот китенок плавает и на Востоке.
   - Только два уточнения, господин Дицман. Во-первых, без  этого  китенка
невозможно  было  существовать  ни  одному  исторически   известному   нам
обществу;  во-вторых,  не   всеобщее   костюмное   равенство   безымянных,
одинаковых  песчинок,  а  -  я  говорю  прописные  истины  -  равенство  в
распределении материальных благ. Думаю, что посредственность,  способность
и талант всегда будут отличаться друг от друга, если говорить  о  науке  и
искусстве.
   -  Вы,  разумеется,  против  одинаковых  песчинок?..   Но   большинство
человечества - анонимные муравьи, господин Никитин.
   - Это унылый тезис, господин Дицман, по-моему. Я за  то,  чтобы  каждый
прошел через обряд крещения и имел свое, собственное имя. В конце  концов,
этот обряд можно назвать самосознанием.
   - Вы романтик, что незаметно по вашим книгам. Не согласитесь ли вы, что
большинство людей не знают, чего они хотят. Бифштексы? Машины? Телевизоры?
В этом истина? В этом конечная цель? Нет, люди сами для себя -  инкогнито.
Как сделать, чтобы они поверили в самих себя? Революция?  Вы,  несомненно,
стоите на этой марксистской точке зрения... Революция? Классовая борьба? В
чем ее последняя суть? Опять цель - холодильники для всех.
   -  Революция  -   это   отрицание   безнравственности   и   утверждение
нравственности, то есть вера в человека и борьба, и, конечно, совесть, как
руководство к действию. А вы сами сказали, что веры и  идеалов  на  Западе
нет. Я думаю, что вера - это эмоциональное отношение к надежде  и  истине.
Если ее нет, выхода не вижу...
   - Пока выхода нет, господин Никитин... за исключением одного паллиатива
- соединить христианство с марксизмом.  Я  неверующий  и  в  очистительных
мессий не верю. Я  верю  только  в  этот  странный  симбиоз  -  выход  для
большинства анонимных обывателей. Пусть хоть во что-то верят.
   - Вы в этом убеждены? Как же это сделать? Соединить несоединимое?  Ведь
Иисус Христос своей проповедью бездействия, как давно известно,  разрушает
человеческую энергию...
   - Энергию? Энергию? Вы не договорили фразу: поэтому его и распяли... Вы
хотели это сказать, господин Никитин?
   - Нет, думаю, его распяли потому, что надеялись - придет второй мессия,
который удовлетворит исключительно всех. Но такого не бывает.
   - У вас в стране не запрещено говорить таким образом?
   - Как видите,  я  говорю.  Но...  простите,  непонятна  причина  вашего
недоумения. Почему, собственно, в вашей стране это должно быть запрещено?
   - Я удивляюсь потому, что у вас много лет  был  культ  личности.  Иисус
Христос - тоже культ личности. Как и культ Сталина. Он тоже у вас был  как
бы сыном божьим. Вы молились на него.
   - Послушайте, господин Дицман, позвольте мне, наконец, задать вам очень
откровенный и, может быть,  грубоватый  вопрос.  Я  долго  слушал  вас,  и
разрешите все-таки вас перебить.
   - Конечно, господин Самсонов! Вы действительно долго  молчали,  и  я  с
удовольствием готов ответить на любой ваш вопрос.
   - Не уверен, что мой вопрос доставит вам удовольствие, господин Дицман.
И все-таки, какое вам, откровенно говоря, дело до нашего культа  личности?
Именно вам? И западным немцам?
   - Я не хочу вмешиваться в ваши  дела,  однако  вы,  господин  Самсонов,
находитесь в западной стране, где достаточно грязи и пороков,  но  где  вы
можете делать и говорить все, что  хотите,  -  до  определенных  пределов,
разумеется. Вы не отрицаете наши  относительные  свободы?  Я  подчеркиваю:
относительные...
   - Хм! Парадокс! Тогда почему у  вас  травили  коммунистов  и  запрещали
компартию?
   - Это одна из глупостей, которая возмущала и  меня.  Ни  коммунизм,  ни
нацизм  не  угрожают  Западной  Германии.  Для  немцев  достаточно  одного
коммунизма - в Восточной Германии. Это визитная карточка соседей, и она не
всем нравится.
   - Чем же она вам не нравится? Тем, что там другая система, которая  вам
не нравится?
   - Тем, что мы живем в некотором смысле лучше, чем восточные немцы.
   - А не возможно ли, что они рано или поздно будут жить во всех  смыслах
лучше вас? Что вы скажете в таком случае?
   - Сейчас люди живут  одним  днем,  господин  Самсонов.  Однако  я  хочу
спросить  господина  Никитина.  Вы  тоже  отрицаете,  что   находитесь   в
демократической стране?
   - Вы только что сами высказали сомнение  относительно  свобод  в  вашей
стране. Вместе с вами сомневаюсь и я. Что же касается прежнего вопроса, то
более двух десятков лет назад известный вам маньяк из Мюнхена называл себя
вторым Иисусом Христом, мессией, спасителем  человечества.  От  славянской
заразы и коммунизма. И пятьдесят шесть миллионов погибло в Европе и  Азии.
И славян, и не славян.
   - Не так быстро, господин Никитин, мне, простите, мешает ваш акцент,  я
понял, но не поймал тонкости вашей фразы. Намекаете на нацизм? На комплекс
вины немцев перед человечеством?
   - Никакой тонкости здесь нет. И никаких намеков. Я сказал, что  веру  в
спасение человечества и добро можно  понимать  по-разному:  брать  злу  на
вооружение добро и добру - на вооружение зло. Это прекрасно  знали  еще  в
Древнем Риме.
   - О да, о да! Такая тонкая рвущаяся грань лежит между добром и злом,  в
своем роде сиамские близнецы, соединяющиеся кровеносные сосуды, не так ли?
И это наиболее интересная сторона внутреннего мира современного  человека,
зыбкость границы, - это ваш Достоевский,  самое  главное  в  его  романах,
которые пользуются на Западе большой популярностью. Вы об этом знаете?
   - Чушь!
   - Что, простите?
   -  Виноват,  я  сказал  по-русски:  "чушь"...  Это,  мягко   выражаясь,
по-немецки - "неточно", если говорить о Достоевском.
   - Почему?
   - По-моему, главное в Достоевском - поиск истины  в  человеке  и  поиск
бога в мире и в себе. Для ясности богом будем считать - добро и прозрение.
Вы не устали, господин Дицман, от нашего слишком  умственного  спора?  Тем
более я очень плохо говорю по-немецки и, видимо,  утомил  вас.  А  оба  мы
утомили зал. Может быть, поговорим о чем-нибудь более  конкретном?  Вы  не
находите?
   - Совсем нет, господин Никитин... Наш разговор - это скорее не  спор...
а откровенный диалог между Востоком и Западом на глазах  аудитории,  между
восточным писателем и западным  журналистом,  и,  кстати,  по  вниманию  и
тишине в аудитории я вижу, что у нас с вами  есть  точки  соприкосновения,
как это ни странно. У меня создается впечатление, что вы полемист и не раз
встречались с западными писателями. Об одной дискуссии в Париже  я  читал,
вы там выступали о социалистическом реализме, о смысловом искусстве. Я  не
ошибаюсь?
   - С тех пор как моими романами  и  моей  персоной  заинтересовались  на
Западе, меня стали  приглашать  на  международные  дискуссии.  И  я  люблю
спорить, как всякий писатель, и хочу  что-то  понять  -  хотя  бы  позицию
своего оппонента. Просто истина, господин  Дицман,  -  чересчур  серьезная
вещь. Если у вас болит голова, вы же не  станете  принимать  лекарство  от
расстройства желудка. Если  вы  любите  женщину,  вы  не  будете  обнимать
фонарный столб и целовать его. Что бы вы ни утверждали, существует в  мире
абсолют.
   - Прекрасно сказано, господин Никитин! Тем не менее я не  соглашаюсь  с
вами. В понятие "любовь" современный человек вкладывает совершенно другой,
индивидуальный  смысл,  чем  вкладывал  человек  девятнадцатого  века  или
человек довоенного времени. Здесь вы заблуждаетесь, вы имеете в виду  одно
позитивное начало, как объединение, но - нет и нет! - любовь  современного
человека это и разъединение полов. Никто не знает, в чем любовь  истинная.
Любовь - всегда альтернатива.
   - Это как же?  Примитивно  говоря,  ну...  элемент  физический,  вполне
понятная истина: любовь мужчины к женщине, и наоборот. Если же говорить  о
природной физической любви, то какую разъединенность и какую  альтернативу
полов вы имеете в виду?
   - Господин Никитин, вы серьезный человек и постарайтесь меня понять  не
с точки зрения социалистической, а с точки зрения западной морали.  Любовь
в современном мире лишена ложных предрассудков, и  свободной  цивилизацией
опрокинуты ложные сигналы "стоп", эти, пожалуй, архаичные запреты, которые
сковывали свободу человеческих чувств между ним и ею, или... между  ним  и
ним, или ею и ею... Каждый свободен в выборе партнера.
   - Плохо понимаю. Вы говорите о гомосексуализме, что ли?  Об  извращении
любви? Так я ведь реалист, я  поклоняюсь  истине.  И  я  терпеть  не  могу
искаженный мир в кривом зеркале комнаты смеха где-нибудь в Луна-парке.
   - Не смейтесь, господин Никитин. Никто не знает, что в любви извращение
и что не извращение, каждый предпочитает прислушиваться  к  голосу  своего
сердца. Больше всего извращений бывает  в  политике,  ужасных  извращений,
которые убивают свободу человека.
   - У вас, конечно, есть жена, дети, господин Дицман.
   - К счастью, я не женат.
   - Жаль. Тогда я не смогу привести нескромный пример, который вертится у
меня в голове.
   - Господин Никитин! Вы ничем не удивите нас, никаким примером, мы живем
в эпоху сексуального взрыва, когда сорваны  все  покровы  с  человеческого
тела и существует полная свобода выбора для задавленных прежде комплексов.
   - Да, я имел удовольствие видеть взрыв комплексов на экране и на  сцене
в некоторых городах мира и у вас.
   - О, прекрасно! И это было вам интересно, как реалисту?
   - Думаю, реалисты не должны закрывать глаза на то, что есть. Знать надо
все. Тем более что у нас в России,  слава  богу,  не  показывают  аномалии
любви со сцены.
   - Момент, господин Никитин. У русских нет подавленных комплексов и, как
вы сказали, аномалий любви? Вы утверждаете? Вы в этом уверены?
   - Нет, не утверждаю. И это дело клиники. Но  я  не  то  хотел  сказать,
господин Дицман,  и  пусть  простят  меня  женщины,  сидящие  в  зале,  за
вынужденный аргумент... Представьте свою несуществующую дочь,  прекрасное,
юное существо, которое может в простой  и  тайной,  как  вселенная,  любви
принести миру не менее  прекрасное  существо,  однако  склонна  любить  не
парня, а девушку, - вы закрыли бы глаза на эту неестественность,  спокойно
говорили бы о свободе выбора?
   - Лично я не сказал бы ей ни слова. Пусть поступает так, как хочет.  Не
я, а она выбирает предмет любви.
   - Не есть ли это антиистина, насилие над природой и истиной?
   - Нисколько. В этом я вижу свободное  проявление  индивидуального  "я",
свободу личности.
   - Тогда у меня нет доказательств. Проблема исчерпана.
   - Я вмешаюсь, господа мужчины,  с  разрешения  председателя!  Это  надо
сказать!
   - Ради бога, госпожа Титтель, пожалуйста, один ваш голос -  наслаждение
для всех!
   - Петь я не собираюсь... А вот в любви все решает дело вкуса и  нелепых
наклонностей, так я думаю. Женщина, бесспорно, нежнее,  но  я  предпочитаю
неотесанного  мужчину  со  всеми  его  мерзкими  недостатками.  Я   читала
Мопассана. У него есть хорошая фраза: да  здравствует  маленькая  разница!
Вот что я вам скажу. И за французского писателя не намерена краснеть.
   - Глубокоуважаемая, прелестная госпожа Титтель, благодарю за реплику  с
места и замечу: именно вас боготворят, в вас одинаково влюблены и  мужчины
и женщины, потому что талант принадлежит всем! Уважаемые дамы  и  господа!
Нам следует поблагодарить прекрасную госпожу Титтель, которая присутствует
на нашем диспуте. Ваши  аплодисменты  и  смех  удовольствия  я  понимаю  и
присоединяюсь к ним...  Так  вы  закончили,  господин  Никитин,  тем,  что
исчерпываете проблему отсутствием доказательств, и я почувствовал в ответе
какую-то хмурую иронию, не так ли?
   - Не ошиблись. Я хотел сказать, что, вероятно, мы слишком вторгаемся  в
интимную область, которая не требует такого широкого обсуждения.
   - И здесь вы глубоко заблуждаетесь! Эти вопросы широко дискутируются  у
нас и в печати и по телевизору, в том числе и закон об отмене  запрета  на
порнографию. Не так  ли,  господин  Вебер?  Простите,  господа,  теперь  я
обращаюсь в зал. Не так ли, господин Вебер?
   - От ваших умных проблем  переворачиваются  мозги...  Когда  собираются
интеллигенты, начинается большая каша. И все вопросы упираются в секс.
   - Ваша шутка одобрена аплодисментами, господин Вебер... Так или  иначе,
я склонен еще раз возразить господину Никитину. Если бы я  запретил  своей
дочери, которой у меня нет, любить того, кого она выбрала,  то,  возможно,
подчинившись мне, она сказала бы через несколько лет: "Отец, я  несчастна,
ты лишил меня любви!"
   - Какая поразительная логика! И вы - за такую свободу выбора? Так после
этого - вешаться надо! Знаете, прийти домой, найти  покрепче  крюк,  снять
ремень и - скорее, скорее из этого свободного секса в прекрасный  ад!  Вот
это  единственный   не   выбор,   а   выход   из   оскорбляющих   человека
непристойностей!
   - Вы возмущены, господин Самсонов? А как вы думаете, гоп один  Никитин?
Видите ли вы в сексуальной проблеме непристойность?
   - Что я думаю? Когда насилуют и извращают саму природу, она  заболевает
и гибнет, и вместе с ней,  конечно,  человек.  А  это  уже  страшнее,  чем
заражение химическими отходами биосферы... Минуту,  Платон,  наклонись  ко
мне... слушай, держи себя в руках, твой горячий крик никого  не  убедит  в
этой дискуссии. Спокойней...
   - А с какой стати я должен быть изысканно-спокойным? Неужели ты хочешь,
чтобы я  сидел  и  хлопал  холодными  ушами,  изображая  милого  русского,
согласного со всякой чепухой? Бывают и пределы словоблудию, знаешь...
   - А не думали  ли  вы,  господин  Никитин,  что  сам  человек  является
извращением природы, не приходило ли вам в голову подобное  сомнение?  Кто
установил, что есть нормальное и ненормальное? Неужели законодательствовал
бог? А он - категория нормальная? Люди?  А  нормальны  ли  они?  Что  есть
норма? С чьей точки зрения? Если слова, определяющие священный акт  любви,
люди употребляют как самые грязные ругательства, не извращены ли эти люди?
Подумайте, подумайте над этим... А вспомните заборные надписи,  надписи  в
общественных туалетах!..
   - Мы так далеко уйдем сейчас в споре, что опасаюсь - назад  из  безумия
дороги уже не будет.
   - Ха-ха-ха, благодарю вас за красивый аргумент. Вы не хотите продолжать
разговор на эту тему, поэтому я  позволю  себе  сделать  некоторый  вывод.
Сознание человека Запада - я говорю об интеллигенции - слишком  обнаучено,
в то время как современная философия и социология не получили  развития  в
странах социализма.  Это  была  ваша  защита  веры,  которая  должна  была
держаться за счет расширенного оптимизма. Не так ли? Вы оптимист, господин
Никитин, хотя у вас бывают грустные глаза и пишете вы трагические  романы.
Но и вы, и вся ваша литература пытаетесь сохранить старый миф о  человеке,
созданный еще романтическим Шекспиром и вашим  Толстым.  Тот,  кто  у  вас
называется героем в жизни и  литературе,  в  сознании  западного  человека
оценивается совсем иначе, ваш герой в нашем понимании совсем другое.
   - Внимательно слушаю. Продолжайте.
   - Современный интеллектуальный западный персонаж, господин  Никитин,  -
это химически очищенный, оголенный  субъект  рода  человеческого,  который
двигается, как во сне.  Независимая  частная  жизнь  невозможна,  возникло
бессилие человека перед эпохой, расщепление личности проблемами: зачем,  а
что  дальше?  Западные  интеллигенты   не   утверждают,   как   вся   ваша
социалистическая литература,  а  спрашивают  действительность,  задают  ей
вопросы, в нет ни судей, ни виновных... И это не  модернизм,  совсем  нет,
господин Никитин. Современному миру машин не нужны ни Шекспир, ни Толстой,
ни Достоевский. Западный роман отошел от  прошлого  реализма  потому,  что
хотел быть реалистичным. И это не парадокс. Роман-рентген, но без диагноза
болезни, потому что врачи не знают, каким образом радикально лечить, этого
не знает никто. Сейчас не может быть канонизированного  писателя,  как,  к
примеру, Толстой, Томас Манн  или  Золя,  который  заявлял,  что  знает  о
человеке все. Вы согласны с формулой Золя?
   - Нет, не согласен. Мне кажется,  что  самоуверенность  и  вызов  имели
место в этом заявлении французских  натуралистов.  Впрочем,  один  русский
классик, живший в одну эпоху с Золя, утверждал совершенно противоположное:
никто не знает всей правды. Это ближе к истине.
   - О! Господин Никитин! Вы сейчас заговорили, как западный  писатель,  и
подтверждаете мою мысль!
   - Это заговорил не я, а русский классик девятнадцатого века. Не делайте
мне  комплимента.  Я  горжусь,  что  имею  отношение  к  великой   русской
литературе. Вот видите - вы заставили меня говорить высоким штилем.
   - Но как вы лично относитесь к этой мысли, высказанной классиком: никто
не знает всей правды? Вы ее не разделяете?
   - Нет, я разделяю ее. Это вам кажется странным?
   - Вы? Разделяете данную мысль? Вы можете пояснить немного подробнее?
   - Если вы так удивились, то я попытаюсь... Я  не  раз  думал  об  этом,
господин Дицман. Мы знаем  ряд  истин,  но  это  лишь  слагаемые  одной  и
главной. Мы не знаем конечную сумму истин. В противном случае - если бы мы
все знали о человеке - не было бы никакого смысла писать книги, заниматься
наукой и вести дискуссии, как мы ведем с вами. Человек - такая  же  тайна,
как мироздание. А это было известно две тысячи лет назад. Об этом думали и
до нас. Я уверен, что если бы люди  завтра  открыли  все  законы  мира,  а
значит, и человеческой души, то движение истории прекратилось  бы.  Нечего
было бы познавать. Все найдено, раскрыто,  все  понято  -  проблемы  жизни
человечества исчерпаны до дна. Все  веры,  все  философии,  все  искусство
сразу бы умерли за  своей  ненужностью.  Человечество  закончило  бы  свой
запрограммированный путь познания. И началось бы нечто абсолютно новое,  с
нуля. К нашей жизни это не имело бы никакого отношения. В  кибернетическую
машину земли вселенная вложила бы новые параметры. Вот почему мы не  знаем
всей правды. Вас удовлетворил мой ответ?
   - Господин Никитин! Вы говорили сейчас не как писатель,