металлическим  голосом  гордо  ответил
вместо следователя изящно одетый шатен, - я  тот,  кого  газетчики  называют
королем петербургских сыщиков.
   - Польщен знакомством с вами,  господин  Фрейберг,  сегодня  же  расскажу
тетушке, что вас видел. Она - поклонница вашего таланта. А  где  ваш  доктор
Ватсон - господин Пиляев? Он тоже появится здесь?
   - Нет, господин Пиляев выполняет мое поручение. А мы  с  Карлом  Иванычем
еще раз обсуждаем детали происшествия в ширхановской булочной  -  многие  из
них открываются в неожиданном освещении. В деле много пропущенных звеньев  -
я хочу их восстановить с помощью анализа.
   - Неужели вы, господин Фрейберг, раскрыли тайну этого происшествия?
   - Пока нет. Но, кажется, близок к этому. Вести дело мне никто не поручал.
Так, из профессиональной гордости заинтересовался - Карл  Иваныч  по  дружбе
кое-что рассказал и соблазнил.
   - Меня не оставляет  беспокойство,  -  признался  доктор,  -  история  не
выходит у меня из головы.
   - Самое главное, считает  наш  король  сыщиков,  установлено,  -  Вирхов,
вскинул  тяжелый  подбородок,  светлые  глаза  засветились   торжеством,   -
происхождение ребенка, подброшенного в витрину ширхановской булочной. Я  был
не прав, дорогой доктор. Не было никакой трущобной парочки, избавившейся  от
нежеланного плода любви.
   - А что же было? - спросил, похолодев от  нехорошего  предчувствия,  Клим
Кириллович.
   - Подброшенный в витрину ребенок - новорожденный сын князя Ордынского,  -
разъяснил Фрейберг. - Установлено по множеству разных деталей,  собранных  с
помощью моих фирменных методов.
   - И кто его украл? - Клим Кириллович с замиранием сердца ждал ответа.
   - Ну, это не так сложно установить,  -  отрезал  Фрейберг,  -  украл  его
камердинер Григорий. Следы его сапог остались не только у витрины...
   - Вы думаете, что камердинер украл наследника с какой-то целью?  -  задал
нелепый вопрос совсем растерявшийся доктор.
   - Безусловно, цель была. Камердинер мог войти в сговор  с  потенциальными
наследниками. Они рассчитывали на  богатства  старого  бездетного  князя.  И
вдруг такая неприятность, какой-то младенец рушит их надежды!
   - Но зачем он положил ребенка в витрину булочной и зачем  похитил  оттуда
испеченное в виде ребенка изделие? - недоумевал доктор.
   - Господин Фрейберг  считает,  -  вклинился  в  разговор  Вирхов,  -  все
произошло случайно. Камердинер должен был вынести ребенка сообщнику, но,  не
найдя его на условленном месте, заметался и не знал, что  делать.  Когда  он
увидел, что какой-то голодный воришка вскрыл витрину  и  вытаскивает  оттуда
хлебного младенца, камердинер спугнул его и в  отчаянии  положил  в  корзину
ребенка, в надежде за ним вернуться, мы ему помешали.
   - И от матери ребенка поступило  заявление  о  его  похищении?  -  вполне
логично предположил Клим Кириллович.
   - Не поступило, - ответил ему Фрейберг с досадой. -  Это  меня  несколько
смущает. Она должна была непременно сообщить в полицию. Но она  уехала  -  и
уехала без ребенка. Возможно, она в сговоре с похитителями -  жизнь  ее  еще
только начинается, молодая богатая вдова непременно  создаст  другую  семью,
родит другого ребенка. Состояние-то оставлено ей.
   - Вы думаете, она  уехала,  потому  что  поняла,  что  ребенок  мертв?  -
осторожно спросил доктор.
   - Не уверен. - По лицу Фрейберга пробежала еле уловимая улыбка.
   - Доктор, вы же не знаете самого  главного,  -  воскликнул,  ударив  себя
ладонью по лбу, Вирхов. - Пеленку-то вы  опознали  и  шаль...  Но  самого-то
ребенка в могиле и не было!
   - Как не было?! - вскричал доктор и вскочил со стула. - Не может быть!  О
его погребении сообщали газеты!
   - Мои люди, сопровождавшие  Пановского  на  кладбище,  присутствовали  на
эксгумации, они сообщили мне - не для протокола! - что в гробике  обнаружили
завернутое в  тряпки  березовое  полешко.  Пановский  пришел  в  неописуемую
ярость, чуть не прибил смотрителя кладбища, грозил ему страшными карами.
   - Где же ребенок?  Его  опять  похитили?  -  растерянно  спросил  доктор,
переводя невидящий взгляд с одного сыщика на другого.
   - Я думаю, - начал Фрейберг, и в  его  речи  послышался  легкий  немецкий
акцент, свидетельство глубоко спрятанного волнения, - что  мертвого  ребенка
нет смысла украдывать.
   - Вы... Вы... Вы... - начал, заикаясь, доктор, - вы полагаете, что он мог
быть живым?
   Сыщики  молчали.  Доктор  почувствовал,  как  волосы  у  него  на  голове
становятся дыбом.
   - Значит, они, то есть он, то есть  этот  Пановский  думает,  что  я  дал
умышленно ложное заключение о смерти ребенка? - спросил наконец Коровкин.
   - Если смотреть правде в глаза, получается так. - Фрейберг  помрачнел.  -
За вами следят?
   - И днем и ночью, я проверял, - забормотал Клим  Кириллович,  схватившись
за голову обеими руками. - Но я не давал ложного заключения!
   - Я верю, верю вам, - поспешил успокоить его Вирхов.
   - Пановский думает, что вы в сговоре с камердинером и его сообщниками,  -
пояснил Климу Кирилловичу Фрейберг.
   - Я должен успокоиться и  все  хорошенько  согласовать.  -  Доктор  снова
уселся на стул. - Они проводили обыск у меня в доме. Я понял, они искали  не
ребенка, а какую-то вещь, спрятанную  в  его  пеленках,  или  документ.  Так
Пановский говорил и при допросе, вы присутствовали на нем, Карл Иваныч.  Они
установили слежку не только за мной, а и за квартирой профессора  Муромцева.
Но профессор точно никакого отношения  к  младенцу  и  князю  не  имеет!  Он
известный химик, друг великого Менделеева.
   - Ничего не значит, -  перебил  Фрейберг,  -  я  имею  в  виду  дружбу  с
Менделеевым. И потом - вы уверены, что никто из профессорской семьи хотя  бы
случайно не оказался вовлечен в дела, связанные с Ордынскими?
   - Уверен. - Доктор опустил глаза, сам не понимая, почему он  скрывает  от
короля петербургских сыщиков историю с иконой  и  попугаем,  утаивает  поход
Муры в особняк.
   -  Допустим,  -  металлические  нотки  в   голосе   Фрейберга   зазвучали
отчетливее, - все  обстоит  так,  как  вы  утверждаете.  Какой  вывод  можно
сделать?
   - Какой? - повторил недоуменно доктор.
   - Очень простой, - вздохнул Фрейберг, - им нужен и ребенок,  и  документ.
И, скорее всего, икона, которую похитили из особняка князя.
   - Откуда вы знаете об иконе? - спросил доктор.
   - Из газет, - пояснил Вирхов. - Неужели вы, дорогой Клим  Кириллович,  не
читали?
   - Нет, - как можно убедительней ответил  Клим  Кириллович,  -  а  что  за
икона? Дорогая?
   - Мой доктор Ватсон выяснил только одно, - король  петербургских  сыщиков
отвечал с видимым удовольствием, - это был  образ  Богоматери  с  младенцем.
Средних размеров. Может быть, в нем находился тайник. А может быть, и что-то
другое... Младенец, документ и икона. Я перебираю  разные  варианты  -  и  в
каждом вижу  отсутствие  каких-то  логических  звеньев.  Что-то  должно  еще
попасть в поле моего зрения, чтобы, наконец, решение нашлось.
   - Но, наверное, тем же самым занимается сейчас и Пановский, -  воскликнул
доктор. - А вдруг он вас опередит? - Его задача практически  невыполнима.  Я
составляю  смысловые  комбинации  -  интеллектуальное   занятие   свободного
раскрепощенного ума. А он ищет конкретную материю и, насколько мне известно,
не может найти ни ребенка, ни документа, ни иконы. У него,  судя  по  всему,
опытный, мудрый и изощренный противник - Пановский потерпит  поражение.  Его
обманут, увидите. Несмотря на все его чрезвычайные полномочия. А может быть,
и благодаря им.
   - Что же делать мне? - спросил в отчаянии доктор. - Я морально убит.  Как
я мог не отличить мертвого младенца от живого? Зачем я столько лет учился  и
здесь и за границей?
   - Не убивайтесь, доктор, -  сочувственно  улыбнулся  Фрейберг.  -  Ничего
катастрофического не произошло. Теперь вы знаете, младенец не  был  погребен
живым.
   - Но как, как он мог оказаться живым, если у него не было ни дыхания,  ни
сердцебиения! - выкрикнул доктор.
   - Дорогой  доктор,  -  король  петербургских  сыщиков  не  драматизировал
ситуацию, - я за свою практику видел много  необычного.  Вы  меня  извините,
если я немного коснусь  вашей  профессиональной  сферы?  Думаю,  вы  слишком
всерьез относитесь к  достижениям  европейской  медицины,  к  ее  методам  и
приемам. Вам следовало бы поинтересоваться и другими секретами целительства.
Восточными, например. Или древними отечественными. В России есть  еще  люди,
которые исцеляют без помощи ваших пилюль  и  микстур.  Я,  например,  где-то
читал, что в северных краях веками хранится  секрет,  как  вернуть  к  жизни
замерзшего человека. Кто  знает,  может  быть,  и  здесь  мы  имеем  дело  с
чем-нибудь подобным? А летаргический сон! Тоже необъяснимый феномен!
   - Только не говорите мне, что смерть - это глубокий обморок, - с  досадой
махнул рукой Клим Кириллович.
   - Нет, не буду этого сказать, - рассмеялся  Карл  Фрейберг,  -  я  только
напоминаю вам, а главное самому себе, что человеческий организм изучен еще в
самой малой степени. Он и остается тайной тайн. И жизнь - тайна. И смерть  -
тайна.
   - Вот из-за всех этих тайн я и должен теперь сидеть  безвылазно  дома,  -
вздохнул доктор. - И когда только все это кончится?
   - Когда вы увидите, что возле вашего дома больше не  крутятся  филеры,  -
ответил Карл Иванович Вирхов.

Глава 19

   Есть люди, которые сызмальства сознают себя избранными,  исключительными,
необыкновенными. Кто-то - в силу родовых традиций, продуманного воспитания в
семье, имеющей славное и даже легендарное прошлое, кто-то - в силу развитого
чувствительного воображения, заставляющего примерять к себе  судьбы  великих
исторических личностей, а кто-то - и вовсе в силу необъяснимой, ни на чем не
основанной, врожденной, уверенности в своем  особом  предназначении.  Доктор
Коровкин не относил себя ни к  одной  из  этих  категорий.  Более  того,  он
всячески избегал всего, что могло бы вывести его на дорогу исключительности,
что могло бы направить его спокойный и полезный, как он надеялся,  жизненный
путь - к трагедиям, катаклизмам, геройству и  прочим  романтическим  уделам.
Доктор Коровкин считал, что безумцев в мире вполне хватает и без него. Он  с
брезгливым,  но  прикрытым  спокойной  иронией,  равнодушием   относился   к
фанатизму  -   и   политическому,   и   религиозному,   и   оккультному,   и
художественному. Он не желал миллиона, чтобы осчастливить  человечество.  Он
был сторонником жестких правительственных мер по отношению к  революционерам
всех мастей. Ему казалась не вполне дальновидной апология  вседозволенности,
с  некоторых  пор   пропагандируемая   творческими   умами   -   писателями,
художниками, артистами,  но  более  всего  журналистами,  -  и  нравственная
неразборчивость, неумеренное любопытство к темным и низменным сторонам жизни
человека. Он твердо знал, если чего России не хватает,  так  это  нормальных
уравновешенных людей. А носителей разнообразных психозов - и так пруд пруди.
   Можно представить себе, в каком отчаянии доктор Коровкин находился  после
беседы с королем петербургских сыщиков. Тому-то по роду деятельности следует
заниматься чертовщиной, клубящейся вокруг особняка князя Ордынского. Но  при
чем здесь он, доктор Коровкин? Все в душе доктора протестовало -  нет,  нет,
нет, он не желает и не будет участвовать в этой мистерии. Пусть филеры ходят
за ним по пятам. Он будет жить совершенно спокойно и не  будет  обращать  на
них внимания. Он ни в чем не виноват.
   Однако оставаться слепой игрушкой в руках судьбы доктор Коровкин тоже  не
хотел.  Стремление  вернуться  на  стезю  здравого  смысла   заставило   его
преодолеть ночные страхи о пагубности  слежки  для  его  практики,  смятение
после беседы с сыщиками и сегодня же навестить  г-жу  Татищеву  -  он  хотел
развеять домыслы Муры, связанные с Андреем Григорьевичем и домом Ордынских.
   Разговор с Татищевой не принес искомого облегчения, хотя  рассказала  она
немало интересного. Посещение  проходило  в  рамках  обычных  рождественских
визитов и не вызвало удивления у знатной  пациентки  доктора  Коровкина.  Не
вызвала удивления и тема, затронутая в разговоре, - об Ордынских в  эти  дни
говорил весь Петербург. Госпожа  Татищева  с  удовольствием  демонстрировала
свою  осведомленность.  Князь  Ордынский  принадлежал  к  старинному,  почти
угасшему роду. Выходцы из этого рода  Ордынских  с  неизменным  постоянством
выбирали военное поприще - получали высокие чины и награды, гибли  во  славу
отечества, неизменно оставаясь в  удалении  от  царского  двора.  Даже  Петр
Первый не смог заставить Ордынских переехать в  нелюбимый  ими  Петербург  -
участок, выделенный им на берегах Невы,  они  застроить-то  застроили,  а  в
пышный дворец не переехали. Дворец долго оставался  незаселенным  -  ветшал,
приходил в упадок,  подвергался  пагубному  действию  наводнений.  Последний
Ордынский, ныне покойный, лет десять назад основательно  перестроил  дворец,
пригласив для этого ученика архитектора Алексея  Максимовича  Горностаева  -
архитектора Григория Карпова. В подземные  ходы  Татищева  и  верила,  и  не
верила - у петербургских домов много тайн, поговаривали о подземных ходах  и
из Зимнего дворца, и из Михайловского замка... Женились Ордынские только  на
иностранках, хотя среди них  были  и  православные.  Особенно  много  браков
заключалась с гречанками, так что последний Ордынский  не  был  исключением,
традиция. Из рассказов Татищевой доктор Коровкин сделал  вывод,  что  Андрей
Григорьевич, человек сравнительно молодой, никак  не  больше  тридцати  пяти
лет, вряд ли мог участвовать в перестройке дворца Ордынских. Но не был ли он
учеником Карпова? Имя Андрея Григорьевича в связи с Ордынскими  в  беседе  с
Татищевой не прозвучало.
   Так, размышляя и перебирая в уме события и встречи минувшего дня,  уже  в
сумерках Клим Кириллович направился  в  дом  профессора  Муромцева  -  якобы
навестить захворавтую профессорскую дочку, - и оказавшись в гостиной, увидел
такую картину. Посреди гостиной стояла Брунгильда в розовом шелковом платье,
с пышной, чуть укороченной юбкой, с крылышками на  спине,  прикрепленными  к
поясу,  который  пыталась  подогнать  под  узкую  талию   дочери   Елизавета
Викентьевна. На диване, обложенная томами карамзинской "Истории  Государства
Российского", сидела в цыганском наряде Мура.
   - Здравствуйте, милый доктор, - сказала Елизавета Викентьевна, вынув  изо
рта зажатые зубами булавки, - мы почти готовы.
   Доктор стоял в полном недоумении.
   - А, милый Клим Кириллович! - Мура  вскочила  с  дивана,  строя  какие-то
непонятные гримасы. - Вы вчера мне обещали, что  если  я  буду  хорошо  себя
чувствовать, то вы поедете с нами на бал-маскарад  в  Благородное  собрание.
Вот я и выздоровела!
   - А, да, конечно... - неуверенно  произнес  Клим  Кириллович,  пораженный
непонятными ужимками Муры, - но я не подумал о костюме.
   - О костюме подумали мы, - улыбнулась Елизавета Викентьевна. -  С  самого
утра, скажу вам по секрету, Мурочка развила бешеную  деятельность,  загоняла
всех нас и прислугу. Теперь вы видите перед собой Сильфиду и цыганку. Есть и
маски. Мы на всякий случай взяли и для вас. Есть и шляпа с пером, и  плащ  -
верно, вы не откажетесь предстать в образе дон Жуана!
   - Дон Жуан с саквояжем для медицинских принадлежностей,  -  Мура  видела,
что Клим Кириллович все еще в столбняке, взмахнула испанским плащом и  опять
скорчила гримасу.
   - Хорошо, что вы вчера приняли экстраординарные меры, - снова  улыбнулась
Елизавета Викентьевна. - Теперь-то точно видно, что девочка здорова.
   - Дорогой Клим Кириллович, - обратилась к доктору  Мура,  -  я  вижу,  вы
сомневаетесь в моем выздоровлении. Хотите, я покажу вам язык?
   Доктор наконец улыбнулся и взял из рук Муры испанскую шляпу. Он  водрузил
ее на голову, подошел к зеркалу - выглядел  он  на  удивление  глупо...  Все
хорошо. Лучше веселиться и танцевать, нежели  нагнетать  вокруг  событий,  о
которых хочется поскорее забыть, новые страхи и подозрения.  Любопытно,  что
предпримут филеры, наблюдая, как он, доктор Коровкин, в  испанском  костюме,
отплясывает на балу с Мурой-испанкой или Брунгильдой-сильфидой?
   Доктор окончательно пришел в обычное для  него  спокойно-доброжелательное
настроение, пока преодолевал вместе с барышнями  недлинный  путь  от  дверей
профессорской  квартиры  до  Благородного  собрания,  которое  встретило  их
фантастической  иллюминацией,  -  электрические   солнца   заливали   светом
обширную, заставленную экипажами, площадь, вспыхивали бенгальские огни,  над
входом  в  здание  светился  огромный  вензель  -  "XX  век".  Из  подъезда,
украшенного  разноцветными  электрическими  гирляндами,  из  распахивающихся
дверей вырывались звуки бравурной музыки, заглушающие гомон  собравшейся  на
улице толпы зевак.
   Дурманящая  атмосфера  праздника  окончательно  захватила  новоприбывших,
когда они оказались в просторных парадных залах. Оркестр на хорах гремел, не
умолкая. В зеркальном  зале  кружились  великолепные  пары,  демонстрирующие
невообразимое превосходство женской фантазии над мужской.  Античные  богини,
амазонки, египетские царицы, гейши, цыганки и индианки,  русские  боярыни  и
пейзанки, Жанны д'Арк и прекрасные Елены, ангелы, лебеди, мотыльки затмевали
мужскую  часть  рода  человеческого.  Мужские  наряды  значительно  уступали
изысканным и экзотическим костюмам дам -  преобладали  князья  в  кольчугах,
арлекины и пьеро, испанцы и пираты, встретился даже  Наполеон...  Офицерские
мундиры в расчет не шли, нельзя же их считать маскарадными костюмами.
   Маски, под которыми прятались  лица  гостей,  не  могли,  однако,  скрыть
возбужденного блеска глаз и лукавых улыбок.
   Доктор Коровкин оказался перед сложным выбором кого первым пригласить  на
танец - Брунгильду или Муру. Он опасался оставлять без  присмотра  и  ту,  и
другую даже на несколько минут. Судьба  приняла  решение  вместо  него.  Она
послала к ним принца, - чудесного юношу с короной на  черных  кудрях,  принц
увлек радостную Сильфиду в поток танцующих.  Клим  Кириллович  пригласил  на
танец Муру.
   Мура так легко и податливо следовала за партнером,  с  таким  откровенным
наслаждением растворялась в ритме  музыки,  что  Клим  Кириллович  забыл  не
только  обо  всех  давешних   неприятностях,   но   даже   о   необходимости
присматривать за кокетливой Сильфидой. Танец захватил его. Улыбающиеся  губы
Муры приблизились к его лицу, он почувствовал ее свежее, обжигающее  дыхание
- и с неожиданным замиранием сердца склонился к прелестной девичьей  головке
в испанской мантилье. Романтический  порыв  исчез,  как  только  он  услышал
быстрый горячечный шепот Муры:
   - Я непременно его здесь встречу. Мы объяснимся, и  все  станет  ясно.  Я
чувствую, он знает, что мы сюда отправились. Не говорите маме  и  Брунгильде
тоже. Но я волнуюсь, как здесь хорошо, какое счастье - бал-маскарад.
   Доктор слушал сбивчивую речь  Муры,  резко  ощущая  неожиданный  душевный
дискомфорт, - он пытался угадать, о ком она говорит? С кем у  нее  назначено
свидание? Кого она надеется встретить? Рядом  с  ними  промелькнула  розовая
Сильфида - склонив точеную головку к полуобнаженному плечу,  она  слушала  с
загадочной улыбкой своего кавалера.  Клим  Кириллович,  подавляя  неприятный
осадок  от  Муриных  слов,  решил,  что  следующий  танец  Брунгильда  будет
танцевать с ним.
   Музыка смолкла, они вернулись на  то  место,  откуда  их  ненадолго  смел
волшебный вихрь, и  Клим  Кириллович  увлек  своих  подопечных  подальше  от
взглядов принцев и подобных опасных личностей. Он немного устал -  давно  не
вальсировал, с  непривычки  закружилась  голова,  сказывалась  бессонница  и
беспокойства сегодняшнего дня. Шепот Муры во время танца смутил его,  но  не
меньше смущал игривый  взгляд  Брунгильды  из-под  розовой  полумаски  и  ее
темно-русые локоны, т