а смотрела куда-то в пространство, так  и  не  проронив  ни  слова  перед
смертью. Возможно, она до последнего мгновенья ждала помощи от Бога?..
   Я же, тщательно стерев с ножа кровь полой Дориного халата, сунула  его  в
сумку поверх денег и прихваченных документов покойницы и, захлопнув за собой
дверь, сначала поднялась на несколько этажей выше, чтобы  из  окна  подъезда
выглянуть на улицу и посмотреть, нет ли возле подъезда  милицейской  машины,
и, только убедившись, что ПОКА все  спокойно,  вызвала  лифт,  и  уже  через
несколько минут бежала в сторону  булочной,  чтобы,  спрятавшись  в  темноте
арки, отдышаться и, уже взяв  себя  в  руки,  спокойно  остановить  такси  и
отправиться на вокзал. В Москве мне было нечего делать?.
 
Глава 6 
 
   - Я поживу пока у тебя? - спросила Берта и не узнала  своего  голоса.  Он
сильно изменился, стал более твердым и даже хрипловатым, словно она  сорвала
вчера не только свою душу, но и тело, и голосовые связки,  словом,  все  то,
что  еще  оставалось  у  нее  в  этой  жизни.   Кроме   истерзанного   тела,
раскалывающейся головы и искусанных губ, оставался еще работающий на  полную
катушку мозг. И в этом было ее спасение. Что же касается чувств, то основное
чувство - месть - было удовлетворено. Сполна.
   - Может, примешь ванну? - спросил Миша, стараясь не смотреть ей  в  лицо.
Они оба испытывали приблизительно одинаковое чувство, не позволяющее им пока
говорить, поскольку слишком уж страшное дело  они  совершили,  чтобы  теперь
можно было вообще дальше жить и дышать. Быть может, поэтому его  предложение
показалось Берте более чем неуместным. И все же в ней словно  что-то  ожило,
как будто начал таять кусочек  льда,  острые  края  которого  рвали  изнутри
грудную клетку...
   - Я бы с удовольствием, но у меня нет  сил...  -  слабо  улыбнулась  она,
чувствуя, как по щекам ее льются горячие слезы. - Я, наверное, скоро умру.
   И она не лукавила, ей действительно казалось,  что  совсем  скоро  придет
избавление, смерть, которой она  уже  не  боялась.  Она  устала  бояться.  И
теперь, когда она чудом осталась жива, ей показалось, что смерть не  простит
ей этого... Они должны были встретиться -  Берта  и  смерть  -  еще  там,  в
бункере, и она должна была принять смерть в клетке, как приняла ее Мила.
   Чувствуя, что жить ей осталось недолго, Мила рассказала Берте о Михаиле и
сообщила его адрес.
   - Если останешься жива, найди его и все расскажи. Он тебе  поможет.  Миша
добрый, хоть и глуповатый. Такие, как твой Ромих, не прощают... И ты никогда
не сможешь объяснить ему, каким образом ты оказалась здесь и почему осталась
жива...
   Она говорила так, словно знала Ромиха,  хотя  на  самом  деле  о  нем  ей
рассказала Берта. Причем в двух словах.
   - Но почему ты думаешь, что он не поверит мне?
   - Да потому, что все его мужское естество воспротивится  тому,  какой  ты
стала. Он же ночи спать не будет, представляя, что с тобой вытворяли  другие
мужчины... Поверь, все мужики - собственники, и жена, то есть вещь,  которая
им принадлежит, вернее, принадлежала.., должна  быть  высокого  качества  и,
безусловно, чистая. Поверь мне, у меня было много мужчин, очень много... И я
хорошо знаю эту породу.
   Быть может, он внешне и выразит свою жалость по отношению к  тебе,  но  в
душе будет брезговать тобой, как брезговал бы своими штанами, которые неделю
провалялись на помойке...Ты должна меня извинить  за  такой  натурализм,  но
лучше, если это тебе скажу я, чем ты испытаешь это на своей шкуре...
   Миле было трудно говорить, потому что у нее было разбито  лицо:  один  из
мужчин, которых приводил сюда ?хозяин?, надавал ей столько  пощечин,  что  у
Берты, которая при этом присутствовала, до сих пор звенело в ушах...
   - Скажи, зачем они это делают? Разве ЭТО может принести им удовольствие?
   Мила, вздохнув и слабым движением руки отведя со лба жесткие от  грязи  и
запекшейся крови волосы, разлепила разбитые губы и усмехнулась:
   - Да они же все уроды! Ты только посмотри  на,  них!  Это  же  выродки...
Закомплексованные  донельзя.   Извращенцы,   которые   уже   все   в   жизни
перепробовали, больные люди... Мне рассказывали, что в  крупных  европейских
городах, таких,  как  Париж,  существуют  специальные  клубы  для  садистов,
мазохистов, для людей, которые  в  шестидесятилетнем  возрасте  играют  роль
трехмесячных младенцев, чтобы только испытать на себе  нежное  прикосновение
женских МАТЕРИНСКИХ рук... Но  там  женщины,  которые  удовлетворяют  мужчин
таким образом, получают большие деньги и, что самое  главное,  идут  на  это
сознательно... И синяки, и ссадины, а также унижения, которые им  приходится
испытывать, становятся неотъемлемой частью их профессии... Здесь же, в  этой
грязной Москве, все деньги получает хозяин этого подвала  или  ресторана,  а
нас потом просто убьют, чтобы мы молчали... Уровень развития нашего общества
отражается абсолютно на всем. Наше общество тоже больное. Больное,  как  эти
извращенцы. Посмотри на  меня,  голую,  грязную,  лохматую,  изнасилованную,
избитую,  униженную,  раздавленную,  полумертвую...   Я   тебе   НИЧЕГО   не
напоминаю?
   Но Берте было не до социально-политических аллегорий...
   - А почему нас не моют и не дают воды, чтобы мы помылись сами?
   - Да потому что клиентам мы нужны именно такие, превращенные в  животных,
и чтобы от нас смердело...
   - Я никогда не знала, что смогу вынести столько боли...
   - Глупенькая, нам же в молоко подмешивают какую-то гадость, чтобы  мы  не
так остро чувствовали боль, чтобы на нас можно было  побольше  заработать...
Ты разве не заметила привкус у молока, которое нам дают?
   - Может быть, и заметила, но мне казалось, что это мои губы  так  пахнут,
их же мазали какой-то мазью...
   Мужчины были постоянными, их было пятеро, они приходили по  очереди  либо
все вместе, и Берта про  себя  называла  их  кличками:  Толстый,  Волосатый,
Черный, Маленький и Профессор. Особенно злым и жестоким был Черный.  Он  был
весь покрыт черными волосами, носил  черный  парик,  черные  очки  и  черную
майку, доходящую ему до пояса. Его тонкие кривые ноги и  руки  с  узловатыми
суставами делали его похожим на  паука.  Это  был  самый  отвратительный  из
всех ?клиентов?. Больше всего он любил  кусать  и  орудовать  плеткой.  Мила
вслух называла его импотентом и, находясь под действием  наркотиков,  всякий
раз норовила тоже ударить его плеткой, а  то  и  укусить...  Но  Черный  был
сильным, и их борьба - он дрался с ней в клетке, где она металась из угла  в
угол, пытаясь спрятаться от ударов, - неизменно заканчивалась его победой...
   Толстый и Профессор были чем-то похожи, и  перед  тем,  как  эта  парочка
входила в клетку, ?хозяин? делал им укол. И только  после  этого,  когда  их
лица принимали выражение полного блаженства, они пытались ?разделить? его  с
девушками, предаваясь самым невероятным фантазиям...
   Маленький  был  моложе  и  сексуальнее  всех  остальных.  Перед  тем  как
приблизиться к Берте (а он предпочитал из них двоих именно ее),  он  просил,
чтобы ему принесли  серебряное  ведерко  (в  каких  обычно  держат  лед  для
шампанского) с теплой водой, мыло и мочалку, и только  после  того,  как  он
собственноручно обмывал ее, он мог позволить себе прикоснуться к  ней...  Он
меньше всего был извращенцем в том, что касалось причинения боли  партнерше,
но, даже следуя каноническим способам удовлетворения, он выматывал Берту  до
бессознательного состояния...
   Однако  ненавидела  она  одинаково  всех  пятерых.  Оказавшись  физически
здоровее Милы, она нашла  в  себе  силы  не  поддаваться  отчаянию,  которое
постепенно  охватило  находящуюся  на  грани  нервного  срыва  обитательницу
соседней клетки, и постоянно думала о побеге. Тем  более  что  их  перестали
сажать на цепь, и они могли свободно перемещаться хотя бы внутри клеток.
   Мечты о свободе придавали сил, но  вместе  с  тем  отравляли  надежду  на
встречу с Ромихом... После всего  случившегося  с  нею  Берта  считала,  что
просто не имеет права  вернуться  к  нему,  чтобы  продолжать  жить  прежней
жизнью.  Она  изменилась  физически  и,  главное,  стала  другим  человеком,
человеком, способным постоять за себя. И еще - она перестала бояться смерти,
а стало быть, бояться ВООБЩЕ. Теперь смерть все  время  была  рядом  с  нею,
особенно близко она подходила бессонными  ночами,  когда  Берта  стонала  от
боли, скорчившись на соломе в  клетке  и  пытаясь,  словно  кошка,  зализать
солоноватые кровавые раны от цепей и плеток или следы  укусов.  Жажда  мести
овладевала  ею  все  больше  и  больше  и  ослепляла  ее...  Надежда  убить,
уничтожить, растерзать своих мучителей была той сладкой отравой, которой она
поила себя, вынашивая план побега. Понимая, что до  краев  переполнена  этим
ядом  мщения,  Берта  считала  себя  безнравственной   и,   как   следствие,
недостойной Ильи. Вот почему она старалась даже не думать о нем.
   Человек (девушки прозвали его за внешность Орангутангом), который изредка
убирал клетки, вынося зловонные ведра и  пакеты  с  мусором,  был,  по  всей
вероятности,  все  же  немой.  Но  ЖИВОЙ.  В  том  смысле,   что   подвержен
естественным человеческим желаниям, как все прочие  мужчины.  Берта  нередко
ловила на себе его похотливый взгляд, взгляд самца, испытывающего влечение к
заточенным в клетки пленницам. Но если Мила  в  последние  дни  представляла
собой жалкое зрелище  и  мало  чем  отличалась  от  покойницы  (она  лежала,
обколотая ?хозяином?, и уже  почти  не  приходила  в  себя),  то  Берта  еще
держалась и, съедая для поддержания сил все,  что  приносил  ей  Орангутанг,
выглядела значительно лучше Милы. Хотя это было весьма относительно: окажись
Берта сейчас наверху, в зале ресторана (а они  с  Милой  были  уверены,  что
наверху ресторан или  что-нибудь  в  этом  роде,  поскольку,  помимо  звуков
типичной для подобных мест музыки,  к  ним  в  подвал  долетали  и  кухонные
запахи), то на фоне  ДРУГИХ  девушек  она  выглядела  бы  больной,  случайно
забредшей туда сумасшедшей старухой... Она видела свое отражение в зеркалах,
которые выставлялись  специально  напротив  клеток  по  желанию  Профессора,
большого любителя подобных  зрелищ,  а  потому  могла  увидеть,  что  с  ней
произошло за эти несколько дней...
   Знала она и то, что до них в этих клетках содержались другие  девушки,  и
понимала, когда с нею произойдет то, что происходит сейчас с Милой, ее будут
колоть наркотиками до самой последней минуты, а затем на ее  место  привезут
уже следующую ?собаку?.
 
*** 
 
   Орангутанг спустился по лестнице и подошел к  клетке,  в  которой  лежала
бесчувственная Мила. Берта отвернулась, чтобы это обезьяноподобное  существо
не смогло поймать направленный на него полный ненависти взгляд. Ей надо было
улыбнуться ему и предложить сыграть в древнюю как мир игру.
   И она улыбнулась, как только он открыл клетку, чтобы взять ведро...
   - Может, ты и немой, но все равно поймешь меня... Ты -  хороший,  добрый,
ухаживаешь за  нами...  А  почему  бы  тебе  не  попробовать  быть  со  мной
поласковей, а? Ты же много красивее ДРУГИХ...
   Она так и не поняла, услышал ли он ее, но зато ОН  все  понял  и,  быстро
оглянувшись, словно их могли застать, сел напротив нее прямо на солому, взял
ее за плечи и посмотрел ей в глаза. Затем, промычав что-то, принялся  быстро
расстегивать  штаны...  Ключи  -   целую   связку,   звенящую   на   большом
металлическом кольце, - он отложил в сторону и,  полуприкрыв  глаза,  знаком
показал, ЧТО Берта должна ему сделать.
   И она сделала. Повалив его на спину, головой  к  выходу  из  клетки,  она
легла на него и, протянув руку, дотянулась до лежащего в полуметре от головы
Орангутанга крюка - любимой  игрушки  Черного.  Одно  движение  -  и  острая
рукоятка крюка вонзилась Орангутангу  в  глаз.  Он  исторг  короткий,  почти
звериный рык, после чего моментально отключился. Хотя еще оставался живым. И
тогда Берта сделала то же самое  с  другим  глазом.  Теплая  кровь,  алая  и
жирная, брызнула Берте на руку...
   - Мила...  -  позвала  девушка,  выползая  из  клетки  и  тщетно  пытаясь
подняться, потому что у  нее  совершенно  не  было  сил  и  вдобавок  сильно
тошнило.  В  руках  она  держала  окровавленный  крюк.  -  Мила,  Милочка...
Проснись... - Берта просунула крюк через прутья  клетки,  пытаясь  разбудить
подругу, но Мила лежала как мертвая. Лица ее не было видно, потому  что  оно
было прикрыто рукой и  ворохом  соломы,  словно  Мила,  устраиваясь  поспать
поудобнее, подгребла ее под себя...
   Берта ключом, лежащим в одной связке  с  остальными  у  ног  Орангутанга,
открыла клетку  и  снова  попыталась  разбудить  подружку.  Но  та  даже  не
пошевелилась.
   - Милочка, ты не умирай, подожди, я скоро вернусь, но не одна, а с  твоим
Мишей. Адрес я помню, я разыщу его... Эти скоты снова сделали тебе укол...
   Она разговаривала с ней, как со спящей. Разве могла она знать, что сердце
Милы перестало биться уже час назад...
   Орангутанг лежал с залитым кровью лицом и полуоткрытым ртом. Он был  тоже
мертв.
   - Я так и не поняла, есть у тебя язык или нет... - прошептала,  обращаясь
к нему, Берта.
   Ей понадобилось несколько минут, чтобы снять с Орангутанга черные брюки и
серый вельветовый пиджак - вещи, на которых почти не было  крови  и  которые
она могла бы надеть на себя, чтобы скрыть наготу. Затем она  обулась  в  ЕГО
большущие теплые башмаки на каучуковой подошве.
   Она открыла ключами дверь, расположенную наверху узкой каменной лестницы,
и, совершенно не ощущая страха, распахнула ее... Тут  же  в  нос  ей  ударил
запах жареного мяса и, одновременно, земли  и  плесени...  Очевидно,  где-то
поблизости располагались кухня и овощехранилище.
   Но был и еще один  запах,  от  которого  в  ее  носу  защипало,  а  глаза
наполнились слезами... Это был сладковатый и свежий, холодный  запах  снега!
Коридор, в  котором  она  оказалась  после  того,  как  одолела  бесконечные
каменные ступени и поднялась наверх, светился  вдалеке  голубоватым  ДНЕВНЫМ
светом.
   И она побежала, сжимая в руке крюк и зная, что, кто бы ни  остановил  ее,
она убьет его, разорвет в клочья...
   Она буквально вылетела из темноты в свет, во двор, заставленный огромными
мусорными баками, из которых несло карболкой и нечистотами... И  кругом,  на
ее счастье, не было ни души...
   Первые  шаги  Берты  оставили  на  снегу  огромные  мужские   следы.   По
темно-голубому небу и оранжевым огням в арке, замыкающей двор, Берта поняла,
что скоро стемнеет и ей будет проще добираться до Малой Бронной,  где  живет
Миша.
   Она не чувствовала холода, хотя был мороз, а на ее голом  теле  болталась
широкая чужая одежда. Не чувствовала страха. И не чувствовала боли, хотя  от
частых избиений у нее болело все внутри.
   Она  бежала,  неловко  переставляя  ноги,  как  человек,   долгое   время
пролежавший в постели... Голова кружилась, а холодный воздух обжигал легкие.
Но вокруг было  столько  СВЕЖЕГО  воздуха,  что  уже  только  от  этого  она
чувствовала себя счастливой...
   Длинные  волосы  ее,  которые  уже  почти  невозможно   было   расчесать,
развевались у нее за спиной, словно обрывки светлого шарфа. Она  знала,  что
вызывает у прохожих шок своим видом, но старалась не думать об этом. Главным
для нее было добраться до квартиры Миши и рассказать ему про Милу...
   Но когда она поднялась к нему и позвонила в дверь, ей никто не открыл.
   "Он придет, у него  дела...  Я  подожду...?  -  сказала  она  сама  себе,
поднялась  на  самый  верх,  ближе  к  лифтовой  шахте,   и   замерла   там,
прислушиваясь к звуку шагов на лестнице.
   Но в тот вечер она так и не дождалась Мишу. Берта не знала, что он в  это
время пил в том же баре, в котором познакомился с Милой...  И  что  ночь  он
провел с проституткой, представляя на ее месте Милу.
   Не знала она и того, что  Вик,  ?хозяин?,  вернувшись  от  своей  невесты
Татьяны, с которой он провел почти два дня, пытаясь в ее объятиях забыться и
вернуться в кожу прежнего, НОРМАЛЬНОГО Вика, обнаружив, что  Берта  сбежала,
убив охранника, а Мила умерла, сделал себе  очередной  укол  и  до  позднего
вечера спал на кушетке в своем кабинете. Проснувшись на следующий  день,  он
позвонил домой, зная, что там в это время убирается Дора, чтобы попросить ее
приехать за ним, но трубку взяла женщина с голосом Анны, его бывшей жены. Он
понял, что к нему снова вернулись кошмары. И  тогда  он  опять  сделал  себе
укол, после которого жизнь вновь  обрела  цветные  краски,  яркие  запахи  и
звуки... И стало хорошо, празднично и радостно на душе... И не было уже того
ада, той преисподней, в которую он превратил свое скромное кафе, где  раньше
по утрам подавали яичницу с ветчиной, в обед - телячьи  отбивные  с  жареной
картошкой, а вечером - гуся, фаршированного грибами...
   Не было тех ужасающих клеток, где мужчины, которые  хорошо  платили  ему,
терзали женщин... И не было женщин, у которых один из этих извращенцев после
того, как несчастные умирали от мучений, сдирал  с  лица  кожу,  получая  от
этого немыслимое наслаждение...
   И Вик знал, что в это время его бывшая жена Анна спит с  англичанином  по
имени Гаэль, но что и этот мужчина - не последний в ее жизни... И  если  это
так, то зачем вообще все?.. Зачем  служить  женщине,  боготворить  ее,  если
знаешь, что тебя  потом  бросят,  как  ненужную  вещь,  как  груз,  мешающий
передвигаться легко и стремительно... У Анны была  быстрая  и  стремительная
походка...
 
*** 
 
   Ночью  Берта  спустилась   на   первый   этаж,   чтобы   выпить   молоко,
приготовленное кем-то из жильцов для уличной кошки. Она заметила  эту  миску
еще в первую минуту, когда только  вошла  в  подъезд,  но  разве  могла  она
предположить, что Миши не будет так долго и что ей придется похитить кошачий
ужин? Ей еще повезло, что люди,  заботящиеся  о  животном,  вымыли  миску  и
налили свежего молока.
   У нее начались рези в животе, а голову терзала сильнейшая головная  боль.
Она вспоминала, какие большие миски, полные овощей и молока  с  хлебом,  она
получала из рук Орангутанга, и ей казалось невероятным, что  она  сама,  вот
этими вот тонкими ручками смогла убить его.
   Она не могла не думать о своем муже, Илье. Чтобы  увидеть  его,  ей  было
достаточно позвонить ему и объяснить, где она находится.  Но  слова  Милы  о
том, что он никогда больше не сможет относиться к  ней  по-прежнему,  как  к
своей жене, что будет испытывать к ней лишь чувство жалости и  брезгливости,
сдерживали Берту. Хотя голод и начавшийся кашель  подталкивали  ее  к  тому,
чтобы позвонить в  первую  попавшуюся  дверь  с  просьбой  пропустить  ее  к
телефону.
   Свернувшись клубочком, она  лежала  за  трубой  мусоропровода,  укрывшись
полой вельветового пиджака, который служил ей  одновременно  подстилкой,  и,
дрожа от холода, молила Бога о том, чтобы как можно  скорее  вернулся  домой
Миша.
   Вскоре она потеряла счет времени.
 
*** 
 
   - Ну как, тебе лучше? - Миша, приоткрыв дверь  ванной,  заглянул  туда  и
подмигнул порозовевшей от горячей воды Берте.
   - Мне кажется, что я снова хочу есть...
   - Так в чем же дело? Выходи... Я тебе сейчас помогу...
   Они вели себя не как мужчина с женщиной, находящиеся в одной  квартире  и
пытающиеся сохранить  по  отношению  друг  к  другу  чувство  стыда,  а  как
однополые  узники,  вырвавшиеся  на  свободу  и  теперь  до   головокружения
радующиеся тому, что остались живы... Особенно это относилось к Берте.
   Миша помог обессилевшей Берте выбраться из ванны, набросил  ей  на  плечи
махровый халат Милы и укутал ее, как маленькую, после чего поднял и понес  в
спальню.
   Он боялся расспрашивать ее  о  тех  жутких  ранах,  ссадинах  и  синяках,
которыми было покрыто ее тело.
   - Принеси мне,  пожалуйста,  ножницы,  -  попросила  она,  усаживаясь  на
постели и чувствуя, как приятное тепло  согревает  уже