к  Пушкинской  площади.  Я  буду  стоять  у
памятника Пушкину, а в руках у меня будет... - Миша  взял  со  стола  желтый
большой блокнот Милы, куда она записывала номера телефонов своих клиентов, -
..желтый блокнот... И учтите, если меня заберут в милицию, я  им  все  равно
ничего не скажу, а вот вашей жене будет совсем худо...
   - Хорошо. Я еду.
 
*** 
 
   - Ты сам виноват.., зачем было рассказывать при нем о  Людмиле  Савченко?
Ты же видел, в каком состоянии он находился... Он  ведь  просто  помешан  на
своей жене. И отвалит любые деньги, лишь бы мы ее нашли. Но я говорю это  не
к тому... Мне его чисто по-человечески жаль...
   - Сережа, ты видел его? -  кипятился  Севостьянов,  яростно  жестикулируя
прямо перед носом Малько. - Видел. Он же старше ее, сам говоришь... Я вообще
не понимаю, к чему весь этот переполох! Она ушла от него,  понимаешь?  УШЛА!
Тысячи женщин уходят от своих мужей. Даже от богатых. У меня полно  подобных
примеров. Вот и она ушла. Плюнула на ?Фольксваген?, пересела в другую машину
и живет себе сейчас где-нибудь в гостинице со своим любовником в  то  время,
как ее муженек сходит с ума... Я не верю, чтобы  такая  женщина,  как  Берта
Ромих, я имею в виду, такая роскошная баба, смогла вляпаться в то же дерьмо,
в каком оказалась эта несчастная Савченко.
   - Ты же противоречишь сам себе!..
   - Не перебивай! Они жили в параллельных мирах - Савченко и Ромих  -  и  В
ПРИНЦИПЕ не могли встретиться... А то,  что  у  них  обеих  светлые  волосы,
действительно, ни о чем не говорит... Я и сам не знаю, чего это я понес  про
нее в его присутствии... Скорее всего просто не подумал о том, что его может
задеть даже упоминание об этой шлюхе...
   - Я знаю Илью - он врать не будет. А поэтому я тоже, как и он, не верю  в
то, что Берта могла от него уйти, не предупредив. Она бы оставила письмо или
позвонила бы... Понимаешь, в таких семьях не принято вести себя так, как  ты
пытаешься себе это представить... И если бы она собралась его  бросить,  то,
уж поверь, поговорила бы с ним начистоту...
   - Не идеализируй. Ты не можешь знать Ромиха, как самого себя. Люди -  это
такие скоты...
   - Похоже, у тебя сегодня плохое настроение. Кто тебе его так испортил?
   - А что, заметно?
   Малько посмотрел на Севостьянова: смуглое худое лицо с огромными  темными
и уставшими глазами, коротко подстриженные волосы, смешные торчащие уши...
   - Коля, что у тебя случилось?
   - А то, что у меня крыша поехала... - Николай поднял голову  и  несколько
мгновений, не отрываясь, смотрел Сергею в  глаза,  словно  решая  про  себя,
рассказать ему или нет о том, что произошло. - Понимаешь, с самого утра  все
было хорошо, настроение нормальное, бодрый был, мог быка завалить... А потом
заехал домой - жены нет, хотя она должна была покормить меня обедом... Я  же
звонил, предупреждал...
   - И это все? Потерял жену?
   - Да нет, не все. Я поставил обед  на  плиту  разогревать,  сам  зашел  в
ванную и увидел на  корзине  ворох  белья..,  женского...  Ты  можешь  меня,
конечно, не понять... Но я никогда  не  помнил,  какие  она  носит  сорочки,
блузки... Некоторые мужики от одного вида женских  трусиков  млеют,  а  меня
как-то больше интересует то, что находится под ними...
   Малько закурил. У него разболелась голова по двум причинам: первая -  это
Ромих, вторая - это чувство того, что он напрасно теряет здесь  время...  Но
выслушать Колю - святое дело.
   - Если честно, то я пока еще ничего не понял... -  сказал  он  осторожно,
боясь обидеть впадающего в транс коллегу.
   - Вот и я тоже... Понимаешь, белье не Катино.., да и хрен  бы  с  ним,  с
бельем, но только на сорочке, там, где спина, полоски запекшейся крови... Да
и вообще на белье много крови... Я уж не знаю, что это  может  означать,  но
даже если бы это все было Катино, она бы никогда в жизни не оставила грязное
на видном месте, в ванной комнате на корзине... Она бы бросила в  корзину  в
крайнем случае... Короче: дома ее нет, на работе - я звонил - тоже нет...  Я
кому только не звонил, кого только о ней не  расспрашивал,  -  ее  никто  не
видел...
   - Она что, тоже светловолосая?
   - Представь себе...
   Раздался резкий  и  громкий  телефонный  звонок,  и  оба  -  и  Малько  и
Севостьянов - вздрогнули.
   Николай взял трубку и как-то слишком уж медленно  поднес  к  уху,  словно
боялся услышать что-то страшное о своей жене. Малько  следил  за  выражением
его   лица,   которое   менялось   прямо   на    глазах    и    вскоре    из
испуганно-настороженного    стало    удивленно-обескураженным.     Выслушав,
Севостьянов аккуратно, словно боясь разбить, положил трубку на место:
   - Звонил твой Ромих... Кажется, нашлась его жена...
 
Глава 7 
 
   "В  С,  еще  была  осень,  шел  дождь,  но  в  воздухе  все  равно  пахло
приближающимися снегами... Я чувствовала, что зима будет холодная  и  что  я
успею увидеть и  белые  сугробы,  и  заснеженные  улицы  родного  города,  и
закутанных в каракулевые и кроличьи шубы знакомых...
   Поезд из Москвы прибыл вечером, и на вокзале, освещенном яркими фонарями,
я впервые за последние дни испытала щемящее чувство робкой радости от  того,
что я ДОМА. Здесь другой дом  и  другая  я;  это  как  бы  иная  моя  жизнь,
противоположная той, которой я жила на острове Мэн, и одновременно та  самая
жизнь, которая всегда так не устраивала меня и от которой я бежала словно от
чумы... И я понимала, почему именно сейчас, в тот  момент,  когда  я  только
ступила на перрон, мне почудилось даже, что я счастлива... Ведь у меня  БЫЛА
эта ВТОРАЯ жизнь, которая ждала меня за океаном, и  осознание  этого  давало
мне силы, даже при всем том, что я находилась в бегах, что у меня в  кармане
снова были ворованные деньги, а в Москве я оставила три трупа.  Пол  Фермин,
мой лучший друг, мерз в холодильнике одного из  московских  моргов  и  ждал,
когда за ним приедут  родные,  чтобы  похоронить  его  на  родине;  Вик  без
туловища дремал, привалившись затылком к кухонной стене, и  чувствовал  себя
крайне неудобно на фарфоровом блюде; мертвая Дора отдыхала,  истекая  кровью
на своем паркетном полу, с колотой раной от кухонного ножа в  сердце...  Кто
следующий?
   Я отправилась на улицу Мичурина, в тот самый дом, где раньше  мы  жили  с
Милой, чтобы убедиться, что там действительно живут чужие люди  и  что  Милы
там нет. Остановив такси, я назвала адрес.
   - Пятьдесят рублей.
   - Сколько-сколько? Пятьдесят? Да за эти деньги можно доехать до Москвы  и
обратно, - усмехнулась я, тем не менее усаживаясь  в  машину,  поскольку  по
сравнению с московскими ценами это было почти бесплатно. -  Сорок  пять,  не
больше...
   Таксист молча кивнул головой, и мы помчались  по  пустынным  в  этот  час
улицам навстречу призрачному, утонувшему в сине-туманной мгле  и  мерцающему
вечерними огнями большому городу.
   - Вы с московского поезда?
   - Да, а что?
   - Ничего. Так просто.
   Я застыла  на  переднем  сиденье,  пристегнувшись  ремнем,  и,  когда  мы
проезжали кольцо в районе аэропорта, машина  развила  такую  скорость,  что,
казалось, еще немного, и мы взовьемся над раскинувшимся под нами, в  низине,
всего в нескольких метрах от трассы,  городом...  Аэропорт  располагался  на
возвышении, и я еще с детства думала, что стоит только взобраться на парапет
ограждения, отделявшего кафе ?Панорама? от гигантского обрыва, на самом  дне
которого сверкал город, и  я  смогу  полететь...  Просто  взмахну  руками  и
поднимусь высоко-высоко, к проносящимся над городом мигающим  красным  огням
самолетов, к звездам...
   - Привет, сестренка...
   Я резко обернулась и на заднем сиденье увидела Милу. Она  была  в  черном
пальто, волосы растрепаны, глаза блестят... Она  была  прямо  как  живая.  Я
почему-то тоже захотела превратиться в призрак  и  даже  зажмурилась,  чтобы
представить себе, как водитель, принимая у меня из  рук  деньги,  не  увидит
меня, а если и увидит, то, протянув руку, почувствует вместо плоти теплый  и
упругий воздух...
   Хлопнула дверь. Я открыла глаза и  увидела  стремительно  удаляющуюся  от
машины фигурку, кутающуюся в длинное черное пальто.
   - Почему стоим? - спросила я, чувствуя, как меня начинает колотить дрожь.
   - Так ведь красный свет...
   Моя мнительность в сочетании с  прогрессирующей  паранойей  уже  начинали
мешать мне жить.
   - Вы опаздываете?  -  спросил  водитель  слегка  обеспокоенно,  словно  я
упрекнула его в непрофессионализме, в неумении быстро водить машину.  -  Так
мы сейчас полетим, как ветер...
   И мы полетели. Навстречу все тому же туману,  неизвестности  и  призракам
моего прошлого..."
 
*** 
 
   Туман, белый и плотный, напоминал  застывшее  молочное  желе,  в  котором
плавились привалившиеся друг к дружке двухэтажные  подслеповатые  дома.  Это
была  окраина  города,   Заводской   район,   называемый   в   простонародье
?Сахалином?, попасть в который мог кто угодно, а  вот  выкарабкаться  из-под
его ядовитого наркоза удавалось лишь единицам.
   Близость   химического    комбината,    отдаленность    от    центра    и
генетически-воровская диаспора, ведущая свое начало от  построенных  еще  до
войны бараков, в которых селилась отбившаяся от колхозного ?стада? нищета, -
все это сделало ?Сахалин? полуостровом  бомжей,  воров,  тунеядцев,  пьяниц,
дешевых   проституток,   самогонщиков,   наемных   убийц,   бывших    зеков,
наркоманов... И хотя за  последние  десять  лет  на  ?Сахалине?  понастроили
панельные  девятиэтажки,  открыли  гастрономы  и  универмаги,  разбили  парк
культуры и отдыха, соорудили спортивный комплекс  с  бассейном  и  сауной  -
никто из центральных районов, даже из теснейших  квартир,  в  которых  из-за
отсутствия удобств и жить-то  практически  было  невозможно,  не  соглашался
переехать  в  просторные  и  новые  квартиры  окраины...  Говорили,  что  на
?Сахалине? даже воздух другой, не говоря  уже  о  той  НЕХОРОШЕЙ  энергетике
здешних ?аборигенов?.
   "Сахалин? устраивал только тех, кто, проворовавшись  или  обанкротившись,
менял свою квартиру в центре на  квартиру  в  Заводском  районе.  Разница  в
стоимости этих квартир была так велика, что на нее можно было вообще  начать
новую жизнь, не  говоря  уже  о  том,  чтобы  расплатиться  с  долгами.  Так
?Сахалин? постепенно пополнялся неудачниками, а центр  приобретал  еще  одну
рвущуюся наверх сильную и выносливую личность,  закаленную  в  ?сахалинских?
драках,  владеющую  ?сахалинским?  сленгом  и  отличающуюся  от  ?централов?
крепким желудком и печенью, настоянными на ?сахалинском? самогоне...
   - Спасибо, я приехала... - Анна расплатилась и вышла из машины, но потом,
подумав немного, сказала:
   - А вы не могли бы немного подождать меня здесь?.. Понимаете, я  приехала
без предупреждения, и вдруг там никого нет дома...
   - Платите, я подожду... А то уйдете, и останусь я здесь куковать...
   Он был прав,  этот  бесстрашный  водитель,  который  за  лишний  червонец
согласился подождать ее на пустынной уже ночной улице, да  еще  и  в  таком,
богом забытом месте. И она, оценив это, послала ему благодарную улыбку.
   Она  боялась.  Она  снова  боялась  этих  улиц,   этого   воздуха,   этих
подслеповатых окон, за которыми жили странные люди, которых она  никогда  не
понимала... И этот запах, запах сырости, плесени,  гнилых  досок  и  старого
жилья, к которому примешивается вонь от мусорных баков, кишащих крысами...
   Более того - она боялась себя! Живущая в ней вот уже  тридцать  один  год
другая женщина, ?сахалинские? корни которой  сейчас  находились  у  нее  под
ногами и цеплялись за нее, словно пытаясь снова вернуть ее домой, невидимыми
узлами сдавливали сердце Анны и мешали дышать...
   Анна в который уже раз спрашивала себя: зачем она вернулась в Москву?  На
похороны Милы. Таков был ответ.  И  это  было  вполне  понятно.  Но  тут  же
возникал второй вопрос: а зачем она тогда приехала сюда, в С.? Тем более что
ей ясно сказали, причем люди, которые жили  сейчас  в  этой  квартире,  окна
которой светились в тумане, что Мила умерла, погибла, ее сбило машиной...  И
ДРУГАЯ женщина, тихонько поскуливающая внутри Анны, ответила ей, всхлипывая,
как раненое животное: я должна была приехать сюда, чтоб хотя бы  увидеть  ее
могилу и положить на нее цветы. Хотя  какие  цветы?  Что  за  бред?  Она  же
никогда не любила Милу... Значит, она приехала в  С.,  чтобы  спрятаться  от
преследователей, которые охотились за нею по всей Москве... Но почему именно
сюда? Быть может, потому, что здесь все знакомое и такое родное,  что  может
придать сил и защитить? Но ведь это же форменная  чушь!  Вместо  того  чтобы
тащиться на поезде через всю страну, ей  достаточно  было  просто  позвонить
Гаэлю и попросить его приехать в Москву за телом Пола Фермина, а заодно и за
ней...  Но,  с  другой  стороны,  зачем  рисковать  Гаэлем,  которого  могут
подстрелить так же, как Фермина, когда на те деньги, которые Анна  украла  у
Доры,  можно  было  купить  несколько  билетов  в  Лондон?  Так  зачем   же,
спрашивается, она поехала в С.?
   - Привет, сестренка... - вновь услышала она и шагнула в темноту подъезда,
туда, откуда раздавался этот полушепот. - Привет...
   Волосы на ее голове зашевелились, когда она вдруг с отчаянием поняла, КТО
ДВИГАЛ ЕЮ ВСЕ ЭТО ВРЕМЯ! ПРИЗРАК СЕСТРЫ!
   - Я приехала, - отозвалась Анна и, ничего не видя перед собой,  а  только
вдыхая тошнотворные запахи кошачьей мочи и вареной капусты, коснулась  рукой
липких перил. - Привет, Мила...
 
*** 
 
   "Я слышала ее шаги на лестнице, но, когда поднялась, все стихло. Я стояла
в полумраке лестничной клетки перед  дверью,  за  которой  когда-то  бурлила
полная событий жизнь, моя жизнь. И в этой жизни было все - любовь,  страсть,
жажда больших денег и  слезы  из-за  их  отсутствия,  хищнические  планы  на
будущее и ночные кошмары, связанные со страхом  перед  разоблачением,  жажда
власти и, одновременно, покоя. Я стояла и думала о том,  что  я,  так  много
испытавшая в жизни, должна, казалось бы, стать закаленной и подготовленной к
подобного рода встречам со своим прошлым. Но на самом деле все оказалось  не
так, и я почувствовала себя как никогда уязвимой, слабой, аморфной,  глупой,
наконец... Я ненавидела себя за эти, внезапно обрушившиеся на меня чувства и
проклинала себя за то, что ностальгический вирус все же добрался до  меня  и
превратил меня из принцессы снова в лягушку или жабу, или змею... Я  терпеть
не могла эту вымазанную по локоть в чужой крови особу, которая вместо  того,
чтобы сидеть сейчас в самолете и пить мартини,  глазея  на  проплывающие  за
стеклом иллюминатора облака, с ослиным  упорством  продолжала  стоять  перед
дверью, ведущей в ад... Я словно видела себя со  стороны,  и  этот  блеск  в
глазах в предвкушении того, что сейчас произойдет  (а  вдруг  дверь  откроет
Мила и примется меня обнимать, расспрашивать про мою жизнь; или, лучше того,
за ее спиной возникнет знакомый  силуэт  Вика,  который  посмотрит  на  меня
глазами предателя-сообщника и нервно облизнет пересохшие от  волнения  губы;
или откуда ни возьмись появится Игорь,  схватит  меня  за  руку,  потащит  в
ресторан, чтобы ?сбрызнуть? мое возвращение...), разве этот блеск  в  глазах
не присущ мазохистам?..
   Как бы то ни было, но я нажала на кнопку звонка, и он пронзил мою  голову
острой болью. Так бывает всегда, когда в моей жизни происходит что-то  очень
для меня важное и, главное, неотвратимое..."
 
*** 
 
   "На пороге стояла высокая худощавая женщина в красном фланелевом  халате.
Из квартиры несло какой-то кислятиной.
   - Здравствуйте, - произнесла я тоном нашкодившей ученицы, которая, увидев
перед собой завуча, потеряла дар  речи.  Я  действительно  не  могла  больше
произнести ни слова. Физически.
   - Вы к кому? - спросила женщина, и я тотчас узнала ее голос. ?Картонный?,
глухой... Это она сообщила мне о смерти Милы.
   Наконец я пришла в себя.
   - Меня зовут Анна Рыженкова. Я сестра  Милы  Рыженковой,  я  звонила  вам
недавно из Москвы и спрашивала про сестру... Помните?
   - Конечно, помню. Но только мне непонятно, зачем вы сюда  пришли?  Я  же,
кажется,  ясно  сказала,  что  мы  купили  эту  квартиру,  заплатили  вполне
нормальную сумму...
   Я сделала уже шаг, чтобы  войти,  как  натолкнулась  на  ее  выставленный
вперед острый  и  жесткий  локоть.  Она,  оказывается,  не  собиралась  меня
впускать в СВОЙ дом. Что ж, ее можно было понять.
   - Мне бы хотелось поговорить с вами о ней... ВЫ не могли  бы  рассказать,
как погибла моя сестра? И что вам вообще известно о Миле?
   - Мне незачем разговаривать с вами о ней. Ее сбила машина - это все,  что
мне известно.
   - А где она похоронена, тоже не знаете?
   - Странная вы женщина, да откуда же мне знать-то? Я ей кто,  родственница
или соседка? Вообще никто. Так что уходите, у меня муж болеет,  мне  некогда
тут с вами...
   Она почти вытолкала меня на лестницу и захлопнула дверь.
   И в то же самое мгновение с верхнего, чердачного этажа, где никто не  жил
и где дворничиха хранила всякий хлам, вот оттуда,  свесившись  с  перил,  на
меня чуть не упала женщина... Она словно сложилась пополам, свесилась, и  ее
белые волосы, пахнущие яблоком и одновременно  какой-то  краской,  коснулись
моего лица... Я отшатнулась, увидев в просвете между решетками перил складки
черного пальто, и закричала. Женщина, словно  кукла,  продолжала  висеть  на
перилах, грозя рухнуть вниз головой и  разбить  себе  голову...  И  тогда  я
решилась приподнять ее за плечи, чтобы рассмотреть лицо.
   Да, безусловно, это была Мила. Из уголка ее рта  стекала  струйка  крови.
Прямо на лестницу. Она была - уже в который раз - мертва!
   Я выбежала из подъезда и бросилась к машине. Слава богу, водитель сдержал
свое слово и дождался моего возвращения.
   - На вокзал? - спросил он и тем самым словно  подсказал  мне  единственно
верный путь.
   - Да, - ответила я, одаривая его нежной улыбкой за то, что  в  эту  ночь,
наполненную призраками и кошмарами, я не осталась на этой жуткой улице одна.
   - На вокзал, так на вокзал... Я уж думал, что вы не вернетесь..."
 
*** 
 
   "Я щедро заплатила этому мужественному таксисту и,  пожелав  ему  хорошей
выручки, направилась к ярко освещенному зданию вокзала.
   Хорошо ориентируясь, я быстро нашла на втором этаже ресторан,  который  к
этому часу был почти пустой, и села за дальний столик.
   - Он не обслуживается, - сказал мне официант в поношенной синей форменной
курточке и белом фартуке.
   - Не поняла...
   - Этот столик не обслуживается.
   - Но почему? Вы что, не можете донести до него поднос?
   Я откровенно хамила, а потому рисковала остаться голодной.
   - Я вам заплачу, если вы оставите меня в покое и обслужите как следует...
   Я сделала паузу, ожидая, что официантишка все же клюнет на чаевые, но это
оказалось бесполезным. Видимо, ресторан жил по  своим,  только  ему  ведомым
законам, нарушить которые означало потерять работу.
   - Хорошо. Я пересяду, - сдалась я,  прислушиваясь  к  урчанию  в  животе,
который тоже жил по своим, не терпящим вмешательств извне законам. - Куда?
   От злости и нервного напряжения, которое грозило в любую минуту  вылиться
в истерику, я едва переставляла ноги.
   - Вон там, видите, сидит мужчина... Советую вам не капризничать, а  сесть
к такому же, как вы, командированному. А если вы дадите мне хорошие  чаевые,
то я позвоню своему приятелю в гостиницу при вокзале, и  он  устроит  вас  в
самом лучшем виде...
   Официант словно читал мои мысли, потому что, пока я плелась до столика  с
командированным, я уже мысленно съела ужин  и  стала  мечтать  о  кровати  с
теплым одеялом. Мне в тот момент было уже все равно, где она будет стоять: в
гостинице ли, или прямо на мокром от дождя перроне...  Главное,  чтобы  было
одеяло.
   - Что вы сказали?
   Я подняла голову. Оказывается, я уже съела яблоко, которое взяла в  вазе,
и, дожидаясь своего заказа, принялась гры