прочел,  запинаясь   приказ   штаба.   Предписывалось
немедленно высадить в  тылу  противника  для  выполнения  особого  задания
группу в следующем составе: Вайс - старший, радист - Хакке, Синица.
     О цели задания группе будет сообщено сразу же после ее приземления.
     Комендант, как только Герд закончил читать приказ, потребовал,  чтобы
члены  группы  сдали  свое  личное  оружие  для  замены   его   советскими
пистолетами "ТТ". И тут же солдат внес  советское  обмундирование:  белье,
носки, сапоги и даже советские папиросы и спички.
     А комендант разложил на столе армейские  документы,  изготовленные  в
мастерской абвера. Для Вайса была заготовлена орденская книжка.
     Переодевшись, Иоганн старался понять, зачем у него сразу же  отобрали
личное оружие. Если не дадут другого, значит... Но что значит? Где он  мог
допустить ошибку, оплошность? И потом  он  ведь  не  один,  с  ним  Хакке,
Синица. Нет, здесь явно таится что-то другое.
     Да вот и комендант. Принес пистолеты и, сверив  по  номерам,  положил
рядом с документами. И даже гранаты-лимонки выложил на стол.  Это  хорошо.
Значит тут другое.
     Вайс подошел к столу и,  улыбаясь,  попросил  коменданта  разъяснить,
есть ли  какие-либо  особенности  у  советского  оружия,  которые  следует
учесть.
     Комендант с вежливой готовностью дал необходимые объяснения.
     Но  Вайс  заметил,  что  ротмистр  посмотрел   на   него   при   этом
вопросительно и удивленно.
     Иоганн понял, что он переиграл. В  школе  ведь  изучали  все  образцы
советского оружия. И тут же Иоганн  заявил  коменданту,  что  ему  отлично
известны конструктивные особенности советского оружия. Но  он  задал  свой
вопрос, чтобы узнать, пристрелян ли его пистолет и какие при этом выявлены
особенности, ибо всякое оружие обладает своими особеностями и  их  следует
учитывать при стрельбе.
     Комендант сказал:
     - Нет, не пристрелян.
     - Напрасно, - пожурил Вайс. - Значит,  если  я  промахнусь,  отвечать
будете вы.
     - Правильно, - согласился Герд. - Это - серьезное упущение.
     Крмендант взглянул на часы.
     - Пора. Пообедать придется в самолете.
     Солдат помог им надеть парашюты.
     Вайс подошел к Герду, протянул руку:
     - До ссвидания, господин ротмистр.
     Но Герд, будто не видя протянутой руки, с недоступным выражением лица
произнес сухо:
     - Желаю вам с честью выполнить ваш долг.
     Иоганн мельком поймал тусклый, неприязненный взгляд  Герда  и  сделал
вывод, в котором, правда, еще не был окончательно уверен.
     Выброску их в тыл Герд не рассматривает как подвиг. Это ясно. Герд не
сумел притвориться, будто провожает его как героя на подвиг, и  тем  самым
кое-что выдал Вайсу. Он чем-то озабочен. Уж не тем ли, что так  откровенно
беседовал с Вайсом  и,  когда  они  были  в  абвергруппе  N  315,  слишком
подчеркивал перед офицерами свое к нему расположение? Но почему это теперь
его беспокоит?
     Иоганн решил первым подняться  по  трапу  в  самолет,  чтобы  прыгать
последним. Зачем? Чтобы выгадать лишние минуты. Они могут пригодиться.
     Окна в кабине самолета были заклеены черной бумагой, в  какую  обычно
заворачивают фотопленку.
     Самолет выкатился на взлет тотчас, как захлопнулась дверца за  Хакке,
- у Хакке на груди была подвешена рация, он вошел последним.
     Батареи с питанием находились у Синицы.
     Несколько минут летели в полном  мраке,  потом  зажглась  лампочка  в
потолочном плафоне.
     Синица объявил, что помирать  на  голодное  брюхо  не  собирается,  и
развернул свой пакет с едой. На каждого была бутылка водки.
     Хакке почти не притронулся к еде, но, держа  бутылку  в  руке,  часто
отхлебывал понемножку из горлышка.
     Синица  ел  и  пил  смачно.  Он  быстро  охмелел,   стал   болтливым.
Подбрасывая на ладони ампулку с ядом, сказал, нежно на нее поглядывая:
     - Говорят, мгновенно: раз - и готов.
     - Кто говорит? - спросил Вайс. - Те, кто пробовал?
     - Правильно! - расхохотался Синица. Потом спросил с надеждой: - Все ж
таки химия, а вы, немцы, в ней великие мастера, не то что мы, сиволапые...
- Вздохнул: - Эх, Россия! - Дунул на другую ладонь: -  Была  -  и  нет.  -
Пожаловался: - А я все ж таки хухрик.
     Вайс спросил:
     - Хухрик? Это что по-русски?
     - Так... - сказал  печально  Синица.  -  Вроде  тех,  кто  сами  себя
обмошенничивают, а других не умеют. Небось те, кто поумнее, сидят  себе  в
Берлине на заседаниях и сочиняют контрреволюции, а тех, кто попроще,  тех,
как меня вот, швыряют, будто мусор с балкона на головы прохожим.
     - Вам это не нравится?
     - Нет, почему же! - насторожился Синица. - У каждого своя доля.
     Хакке явно презирал Синицу, недовольный,  очевидно,  тем,  что  этого
русского поставили с ним как-бы в равное положение. Он сказал доверительно
Вайсу:
     - Я полагаю, что этот тип должен быть только нашим носильщиком.
     Вайс  кивнул.  Снова  отхлебнув   из   бутылки,   Хакке   пробормотал
раздраженно:
     - Я полагаю,  моя  кандидатура  была  выбрана  господином  ротмистром
потому, что я сообщил партии о некоторых его чрезвычайно вольных взглядах.
     - И что же? - спросил Вайс.
     Побагровев, Хакке ответил озлобленно:
     - Мне дали строжайше понять, что господа, подобные  Герду,  находятся
вне досягаемости. И мы, наци, обязаны им,  а  не  они  нам.  Как  вам  это
нравится?
     -  Насколько  я  помню,  -  строго  сказал  Вайс,  -  все  крупнейшие
промышленники и финансисты оказала фюреру поддержку  в  самом  начале  его
пути, о чем я вам не рекомендовал бы забывать.
     - Да, - согласился Хакке, - это верно. Но я проливал кровь за фюрера.
     - Да, но не на фронте и не свою.
     Хакке задумался, потом сказал обиженно:
     - С гестаповцами так не обращаются, как со мной, их  не  посылают  на
подобные задания, они работают в тылу...
     - Почему же вам выпала эта участь?
     Хакке опять приложился к бутылке, еще больше побагровел,  закашлялся,
вытер мокрый рот ладонью и прошептал, дохнув в лицо Вайса перегаром:
     - Потому, что я, как и многие  другие  ветераны  движения,  многовато
знаю кое о чем таком... Поэтому вот, - Хакке похлопал себя по спине,  где,
как горб, возвышался парашют, - меньше свидетелей. Людвиг Рем предупреждал
нас, что фюрер пойдет за наш счет  на  сделку.  Вот  и  получилось,  -  он
скривил рот, - господин Герд - фигура. А я,  старый  ветеран,  наци,  -  у
этого фабриканта под каблуком... И фюрер тоже.
     - Господин Хакке, - осуждающе произнес Вайс, -  я  не  желаю  слушать
ваши рассуждения.
     Хакке откинулся к стенке  кабины,  внимательно  и  долго  смотрел  на
Вайса, потом сказал совершенно трезвым тоном:
     - Это не мои рассуждения.
     - А чьи же?
     - А ты как думаешь, - грубо заявил Хакке, - мне безразлично, с кем  я
буду работать? Нет, парень, не безразлично. Я тебя пощупал. Понял?
     - И что же?
     - А ничего, - сказал Хакке. - Ничего. Сойдешь  за  ангелочка.  Только
вот, лумаю, советские тебя сразу отгадают.
     - Почему?
     - Уж очень ты немец, из тех, кому еще  в  "гитлерюгенд"  вкалачивали,
каким должен быть немец.
     - Да, я такой, - с гордостью согласился Вайс.
     - Но ни кто не будет знать,  что  ты  и  с  петлей  на  шее  захочешь
поорать: "Хайль Гитлер!" Ни кто.
     - А ты где в  это  время  будешь?  -  спросил  Вайс.  Предупредил:  -
Ветеран! Запомни: струсишь - я тебя сразу же к твоему Рему отправлю...
     -  Правильно,  -  сказал  Хакке.  -  Правильно  говоришь,   командир.
Настоящие слова, - и протянул руку.
     Но Вайс не подал своей. Сказал холодно:
     - Ладно, посмотрим, каков ты там будешь.
     - Тоже правильно. - И Хакке, довольно улыбаясь, объявил: - Крепкий ты
парень, вот такой, какие нам нужны.
     И, слушая Хакке и говоря с ним,  Иоганн  упорно  думал,  чем  вызвано
решение "штаба Вали" забросить его в тыл. Он засек время  взлета,  по  его
расчетам, самолет уже должен  был  миновать  линию  фронта  и  лететь  над
советской территорией. Но моторы почему-то работают  на  одном  и  том  же
режиме, и нет расслабляющего ощущения высоты. Вайс знал, что по инструкции
самолету полагается брать над территорией противника  потолок  от  четырех
тысяч до шести тысяч метров и  кабина  снабжена  кислородными  аппаратами.
Странно.
     Потом он думал о том, что  ему  придется  сразу  же  овладеть  рацией
Хакке. Надо дать знать Центру об опасности,  которую  представляет  сейчас
группа, куда входит Гвоздь, а также сообщить о месте  своего  приземления.
Но как завладеть рацией? Применить оружие?
     Он может пристрелить и Хакке и Синицу еще в воздухе, когда  те  будут
висеть под ним на парашютах: ведь он прыгает последним.
     Но тогда безвозвратно, необратимо  погибнет  Иоганн  Вайс.  Останется
только Александр Белов, по существу  погубивший  ефрейтора  абвера  Вайса,
бесценного человека. А его долг - спасти Вайса, сохранить Вайса и  вернуть
Вайса туда, где он должен сейчас находиться.  А  как  тогда  предотвратить
злодеяния группы, где Гвоздь оказался блокированным агентами школы  "Зет"?
Заодно с ним только двое - он  успел  обработать  двоих  и  в  свое  время
сообщил об этом Иоганну.
     В кабину вошел второй пилот и приказал готовиться.
     Парашюты были полуавтоматического действия: шпильку крышки дергает не
парашютист, а канатик, прикрепленный к самолету. Над люком для сбрасывания
протянут стальной трос, а на крышке парашюта уложен змейкой канатик длиной
восемь - десять метров, с карабином на конце.
     Перед прыжком часть канатика отпускается,  карабин  защелкивается  на
тросе, и разведчик вниз головой сползает по желобообразному люку.
     Никакой специальной парашютной тренировки, даже объяснений,как  нужно
прыгать, курсантам не дается. Сообщают лишь, что при приземлении ноги надо
держать вместе, а падать на бок.
     Эти же рекомендации получили Вайс, Хакке и Синица.
     Командование  "штаба  Вали"  считало   нецелесообразным   расходовать
моторесурсы и горючее на обучение курсантов парашютным прыжкам. И так  как
обычно при приземлении  кто-нибудь  из  агентов  получал  тяжелые  травмы,
старшему группы вменялось в обязанность бесшумно избавиться  от  раненого.
Командование  "штаба  Вали"  -   так   же   как   и   руководство   других
разведывательных  школ  -  стремилось   к   максимальной   экономии   всех
материальных  средств,  и  снижение  затрат  производилось  с  необычайной
тщательностью. Даже зимнее обмундирование  агентам  выдавали  непарное:  к
суконной гимнастерке - бумажные брюки или наоборот. Вот  почему  добротные
советские  офицерские  шинели  не  получал  никто.Их,   если   они   были,
распарывали и отсылали в посылках своим домашним.
     Первым сполз по желобу Хакке, за ним Синица.
     Светящееся звездное пространство океаном повисло над головой Иоганна,
он окунулся в белый мрак облачности, а потом в темные сумерки ночи.
     Он  начал  подбирать  стропы  с  одной  сторны,  чтобы   приземлиться
несколько в  стороне  от  своих  напарников,  рассчитывая  на  возможность
случайной встречи с кем-нибудь из советских  людей,  когда  он  пойдет  на
сближение.
     Глядя вниз на всплывающую навстречу землю, Иоганн заметил  отчетливую
выпуклую сетку межей, которую не мог скрыть слабый  снежный  покров,  а  в
стороне мелькнуло острие кирхи. Вот разгадка  того,  чему  он  так  тщетно
искал объяснения!
     Иоганн стал быстро подбирать  стропы,  теперь  уже  для  того,  чтобы
сблизиться при приземлении с напарниками. Поздно. Он поджал  ноги,  принял
удар и повалился набок, на вздутое полотнище парашюта.
     Отстегнув и закопав порашют, поспешно  зашагал  к  месту  приземления
напарников. Но вдруг остановился, вынул пистолет, сел  на  корточки,  снял
ушанку и, засунув в нее руку с пистолетом, нажал спусковой крючок.
     Щелчок. Выстрела не было.  Оттянул  ствол,  повторил  все  сначала  -
выстрела не было. А когда он  вынул  из  гранаты  запал  и  осмотрел  его,
латунная трубка со взрывчаткой оказалась пустой.
     "Ловко. Значит, вот что они со мной затеяли. Ладно."
     Иоганн уже не шел, а бежал через поляну к темнеющей опушке леса, где,
как он и предполагал, его ожидали напарники.
     Хакке, уже с наушниками на голове, сидел у рации.
     - Приказано идти прямо по просеке, в сторожку лесника,  и  там  ждать
дальнейших указаний.
     Сторожка оказалась нежилой, заброшенной. Возле  печки  Иоганн  увидел
полуобгоревшие клочки польского букваря, а на  пустой  пыльной  консервной
банке, стоявшей на подоконнике, была датская этикетка.
     Пока Хакке переплетал антенным канатиком бельевую  веревку,  висевшую
во дворе, чтобы замаскировать антенну, Вайс мысленно собирал  воедино  все
им подмеченное, обнаруженное и окончательно утверждался в  том,  что  стал
объектом проверочной комбинации, задуманной и сымпровизированной Дитрихом.
И сознание, что теперь он может принимать решения не  вслепую,  вселяло  в
него бодрость и уверенность в себе.
     Вайс запретил разводить огонь. Поужинали всухомятку. Приказав  Синице
нести дежурство первым, он предложил Хакке выспаться как  следует.  И  сам
тоже лег на дощатый топчан.
     В сторожке пахло гнилью, сыростью. Спать на голых досках было жестко,
зябко. Но Иоганн приказал себе уснуть, ни о чем не думать,  так  как  надо
отдохнуть, вернуть свежесть ясной и четкой мысли.
     И, думая о том, что не надо ни о чем думать, он уснул.
     Их взяли на рассвете.
     Синица сидел  на  земле,  раскачивался,  стонал,  прижимая  ладонь  к
окрквавленной голове. С ним не церемонились, пинками заставили подняться.
     Хакке, связанный, корчась, скрипел зубами. Но его никто не  бил,  как
не били и Вайса, только ныли руки, скрученные за спиной  куском  антенного
канатика.
     Два парашюта, выпачканные землей, как улики внесли в сторожку.
     Человек с двумя шпалами в петлицах и звездой политработника на рукаве
командовал захватившими их бойцами.
     Хакке и Вайса отвели в погреб-ледник рядом  со  сторожкой  лесника  и
заперли там.
     Значит, допрос решили начать с Синицы.
     Они хорошо провели операцию, эти парни. Но есло они особисты,  почему
ими командует батальонный комиссар? И почему они сразу же  обнаружили  два
парашюта на точке приземления и не могли найти третий, который Вайс  зарыл
не на обусловленном месте, только слегка засыпав землей?  Все  подкрепляло
предположения Вайса.
     Один из этих людей беспрестанно, как  заведенный,  тщательно  ругался
матом. Другие обменивалися негромкими и короткими фразами,  подкрепляя  их
указующими жестами, словно не были уверены что их слова можно понять.
     Батальонный комиссар в лайковых перчатках. Забавно. Боевая  операция,
а руки у него в перчатках. В  перчатках!  Какая  же  может  быть  точность
стрельбы в перчатках? Ясно, он  не  рассчитывал,  что  придется  применять
оружие.
     А почему не рассчитывал?  Ведь  он  так  уверен,  что  взял  немецких
парашютистов. И правильно,  что  уверен:  разве  советские  военнослужащие
будут выбрасываться сами у себя в  тылу  на  парашютах?  Ведь  парашюты-то
обнаружены.
     Сквозь деревянную вытяжную трубу в кровле погреба донеслись  вопли  и
страдальческий визг Синицы. В темноте Вайс не видел Хакке, но слышно было,
как тот ворочается на соломе, уложенной поверх льда.
     Хакке спросил сипло:
     - Слышишь? - Добавил глухо: - Но я не дам  такого  концерта  русским.
Пусть хоть кожу сдерут. - Потом осведомился: -  А  может,  они  хотят  нас
здесь заживо заморозить?
     - Не думаю, - сказал Вайс. От озноба голос его звучал сипло.
     - Трусишь? - спросил Хакке.
     - Пока не очень.
     Синица перестал вопить. Вызвали Хакке.
     Он нашарил во мраке руку Вайса, пожал. Пообещал:
     - От меня ты звука не услышишь, я лучше откушу себе язык.
     Дверь захлопнулась Иоганн остался  один.  Прислушался.  Кроме  возни,
падения тел и глухих ударов - ничего. Ай да Хакке! Крепкий мужик.
     У Иоганна уже не было сомнения в том, как ему следует  себя  держать.
Сейчас он заботился только о том, как  бы  не  простыть  в  погребе:  ведь
одного этого достаточно, чтобы в лучшем случае остаться инвалидом.  Только
не сидеть неподвижно, иначе замерзнешь. И он  стал  подпрыгивать,  шевелил
пальами на руках и ногах, извивался, стукался о каменные стены погреба.
     Наконец вызвали и его, привели в сторожку.
     "Комиссар" сидел за столом. Он по-прежнему не снял перчаток. На  полу
молча лежал Синица. Хакке стоял лицом к стене с поднятыми руками,  стонал.
Бриджи его свисали, на обнаженном теле вздулись рубцы.
     В углу сидел солдат с наушниками. Рация в  брезентовом  чехле  стояла
перед ним на табуретке.
     Иоганн бросил внимательный короткий взгляд на шкалу диапазона.
     Стрелка указывала диапазон, на котором работала штабная  радиостанция
"Вали".
     Радист встал и подал человеку с неподвижным холодным лицом, одетому в
форму  батальонного  комиссара,  бумажку,  где  была   записана   принятая
радиограмма.
     Тот прочел и разорвал бумажку. Кивнул на  лежащего  на  полу  Синицу,
сказал:
     - Он выдал вас. Вы звброшены к нам в тыл как диверсанты. - Ты  Иоганн
Вайс, он Зигфрид Хакке. - Вынул из растегнутой кобуры наган и,  нацелив  в
живот Вайса, приказал: - Ну?! Быстро. - Выждал. Спросил:  -  Ты  отморозил
язык? Хорошо. Мы тебя согреем экзекуцией.
     Быть выпоротым? Ну, нет!
     Иоганн наклонился и попросил:
     - Хорошо. Я согласен. Но только, -  он  указал  глазами  на  Хакке  и
Синицу, - развяжите руки, я дам письменные показания.
     Ему развязали руки. Он взялся за табуретку, медленно поволочил  ее  к
столу и вдруг рывком поднял и обрушил на офицера, одновременно левой рукой
выдирая у него пистолет.
     Бросился  к  двери.  Выстрелил  и  побежал  через  двор,  стреляя   в
разбегавшихся солдат.
     За  амбаром  стоял  мотоцикл.  В  коляске,  застегнутой   брезентовым
фартуком, сидел солдат. Он не успел  подняться  -  Иоганн  ударил  его  по
голове ручкой пистолета, раскатил машину  с  пригорка,  прыгнул  в  нее  и
помчался по просеке.
     Держа одной рукой руль, другой растегнул фартук  и  с  ходу  выбросил
солдата на землю.
     Оказавшись на шоссе, Иоганн включил полный газ.
     Он запомнил в каком  направлении  высилась  островерхая  кирха.  Там,
наверно, должна быть немецкая комендатура.
     Не  доезжая  до  селения,  Иоганн  скинул  гимнастерку:  слишком   уж
небезопасно было появляться здесь в полном советском обмундировании.
     Въехал на главную улицу поселка. Без  труда,  по  скоплению  машин  у
одного из лучших зданий, понял - здесь. Затормозил прямо у ног изумленного
часового. Произнес повелительно:
     - Герр коменданта. Чрезвычайно важное сообщение.
     Его провели в здание комендатуры.  Но  дежурный  офицер,  прежде  чем
доложить о нем коменданту, потребовал объяснений. Вайс топнул ногой:
     -  Ты,  тыловая  крыса!  У  вас  под   носом   высадились   советские
парашютисты, а ты еще смеешь перед агентом  абвера  строить  тут  из  себя
штабного адъютанта! - И, властно толкнув ногой дверь, вошел в кабинет.
     От участия в операции  по  уничтожению  советских  десантников  Вайс,
уклонился, сославшись на необходимость  срочно  продиктовать  радисту  обо
всем случившемся в "штаб Вали".
     Дежурный офицер, после того как "штаб Вали" вынужден был  подтвердить
принадлежность Вайса к службе абвера,  стал  чрезвычайно  любезен  и  даже
отдал Иоганну свой запасной комплект оборудования, чтобы тот  мог  принять
приличный вид.
     В этот день Иоганну не удалось повидаться ни со  своими  напарниками,
ни с тем, кто организовал на  них  облаву.  Его,  очевидно  по  приказанию
"штаба  Вали",  продержали  более  двух  суток  в  уважительной  и  весьма
комфортабельной  изоляции.  И  только  после  этого,  как  сюда   приехали
Штейнглиц  и  Дитрих  и  Вайс  провел  с  ними  наедине  некоторое  время,
понадобившееся на то,