емецкий солдат одновременно  и  самый  большой
трус? И мы должны быть жестокими из страха, чтобы нас самих не повесили за
недостаточную жестокость? - Не дожидаясь ответа, Вайс развалился в  кресле
и, ковыряя в зубах  спичкой,  обратился  к  Генриху:  -  Следуя  программе
господина Иоахима фон  Зальца,  ты  должен  прийти  к  выводу:  необходимо
принять участие в казни военнослужащих. Ведь таким способом ты подтвердишь
правильность его умозаключений - бесстрашно разделаешься с  приговоренными
только из боязни быть обвиненным в слабодушии? - Твердо взглянув в белесые
глаза полковника, Вайс сказал: -  Так  получается,  если  следовать  вашей
логике.  -  Ухмыльнулся:  -  Во  всяком  случае,  меня  такая  логика   не
воодушевила бы, хотя она и выражена столь торжественными словами, что  они
могли бы стать гимном трусости.
     - Господин обер-лейтенант, вы забываетесь!  -  тонким  голосом  почти
завизжал фон Зальц.
     Вайс вскочил.
     - Господин полковник, по роду моей службы я обязан не забывать  ни  о
чем, что наносит оскорбление доблестному вермахту. А  вы  сейчас  обвинили
его в трусости.
     Побледнев, фон Зальц обратился к Генриху:
     - Герр Шварцкопф, он извращает смысл моих слов! Не откажитесь  сейчас
же подтвердить это.
     - Оставь, Иоганн, - сказал Генрих. - Ты  же  отлично  понимаешь,  что
полковник излагал нацистские идеи, правда, в несколько обнаженном виде.
     - Я считаю, - Вайс непримиримо стоял на своем, - что  герр  полковник
позволил себе лишнее.
     Вмешалась Ангелика:
     - Послушайте, Иоганн, не надо быть таким подозрительным. -  Протянула
руку: - Ведь мы с вами старые друзья?
     - Ради вас, фрейлейн, - галантно сказал Вайс, - я готов признать, что
погорячился.
     - Вот видите, какой вы милый! - Ангелика вопросительно  взглянула  на
полковника, напомнила: - Вы, кажется, хотели отдохнуть?
     Когда дверь за Ангеликой и  фон  Зальцем  закрылась,  Генрих  спросил
живо:
     - Ты нарочно все это выкинул?
     - Возможно, - неопределенно ответил Вайс и спросил в свою очередь:  -
Тебя действительно  затошнило  от  его  откровений,  или  это  мне  только
показалось?
     - Нет, не показалось. Он спорил со мной.  Я  сказал,  что  решительно
отказываюсь присутствовать при казни.
     - Что же ты встретил меня так  неприветливо?  Ты  должен  благодарить
меня за дружескую услугу: ведь я помог им убраться отсюда.
     Генрих сказал задумчиво:
     - Но не он один так мыслит.
     После паузы Вайс сказал:
     -  Как  ты   думаешь,   если   для   исполнения   приговора   вызвать
палачей-добровольцев  из  лагеря  военнопленных,  любой   русский   охотно
согласился бы?
     - Безусловно.
     - А если найдутся такие, которые откажутся?
     - Почему? Казнить немца - это было бы для них чрезвычайно приятно.
     - А вдруг,  вместо  того  чтобы  казнить  приговоренных  немцев,  они
попытались бы их спасти?
     - Это невероятно!
     - Но ведь отказались же четверо немцев участвовать  в  казни  русских
военнопленных!
     - Мне бы очень хотелось знать, что ими руководило.
     - А если бы ты узнал?
     - Ну что ж... - печально произнес Генрих.  -  Очевидно,  их  слова  в
чем-то убедили бы и меня.
     - И тогда?
     - Тогда я, возможно, поверил бы, что в Германии есть и другие немцы.
     - И ты бы то же стал другим немцем?
     - Которого ты, как офицер абвера, счел бы своим долгом присоединить к
этим четырем...
     - В этом случае я забыл бы о том, что принадлежу к службе  абвера,  -
парировал Вайс.
     - Ради приятеля ты готов совершить преступление перед рейхом?
     - А почему бы нет? - задорно сказал Вайс. - В конце концов,  истинная
дружба в том и заключается, чтобы не щадить своей шкуры ради друга.
     - Даже если он изменник?
     - Кому? Ведь он же присоединился к немцам.
     - Но эти немцы нарушили свой воинский долг.
     - Долг быть палачами?
     - Нарушение воинской дисциплины способствует победе русских.
     - А если бы русские спасли этих четырех немцев  от  казни,  они  что,
помогли бы победе Германии над Советским Союзом? - спросил Вайс.
     - Чтобы русские спасли их?! Это было бы столь фантастично, что  после
такого сообщения надо застрелиться или...
     - Что "или"?
     - Да ну тебя! Говоришь какие-то нелепости...
     - Я повторяю, - пристально глядя в глаза Генриху, сказал Вайс. - Если
это произойдет, и русские спасут приговоренных  к  казни  немцев,  и  тебе
представится возможность увидеться с ними и выслушать их, - что тогда?
     - Это невероятно!
     - Я прошу тебя, скажи, как бы ты поступил?
     - Я бы встретился с ними...
     - Ты даешь слово?
     - Ты так настаиваешь, что я начинаю думать, уж не  поручили  ли  тебе
проверить меня.
     - Кто?
     - Гестапо.
     - Ну что ж, - задумчиво протянул Иоганн, - ты прав. Так вот, чтобы  у
тебя был залог. - Он взглянул на часы. - Через час ты позвонишь в тюрьму и
узнаешь, что  четверо  немецких  военнослужащих,  приговоренных  к  казни,
бежали.
     - Ха! Ты, оказывается, весьма осведомленный абверовец.  Но  зачем  же
откладывать? Я позвоню сейчас, и мне сообщат об их бегстве.
     - Нет, - сказал Вайс. - Еще рано.
     - А если я сейчас позвоню?
     - Тогда их не удастся спасти.
     - Значит, если я не позвоню, то стану как бы соучастником их побега?
     - Так же, как и я, - сказал Вайс.
     - Ну зачем ты меня разыгрываешь?! - досадливо поморщился Генрих.
     - Я предупреждаю: если ты не позвонишь в течение получаса, -  холодно
сказал Вайс, - ты станешь соучастником их побега.
     - Давай забудем об этом разговоре! - попросил  Генрих.  -  Право,  не
нужно нам так друг друга испытывать. Все это вздор.
     - Нет, все это правда!
     Генрих потянулся к бутылке с коньяком. Вайс задержал его руку:
     - Нет, прошу тебя.
     -  Правильно,  -  согласился  Генрих.  -  Надраться  сейчас  было  бы
трусостью.
     Он прошелся по  комнате,  задержался  у  столика,  на  котором  стоял
телефонный аппарат. Не спуская глаз с Иоганна, снял трубку.
     Рука Иоганна легла  на  кобуру.  Генрих,  продолжая  следить  за  ним
глазами, повернул диск. Вайс уже сжимал пистолет,  и,  по  мере  того  как
Генрих набирал номер, рука его с пистолетом поднималась все выше.
     - Ангелика, - сказал в трубку Генрих, - будьте любезны,  попросите  к
телефону полковника. - И через минуту продолжал вежливо: - Я считаю  своим
долгом принести вам, герр полковник, извинения.  Мой  приятель  неприлично
вел себя. Он был просто пьян...  Да,  конечно,  сожалеет...  Нет,  он  был
весьма пристыжен и сразу же ушел... Отлично, я так и думал:  очевидно,  он
привык к более упрощенным формам изложения  идей  фюрера...  Да,  конечно.
Примите мои уверения...
     Положив трубку, Генрих  торжествующе  и  насмешливо  улыбнулся.  Лицо
Иоганна было бледно, на висках выступили капли пота.
     - Вот теперь я тебе поверил, - сказал Генрих.  Спросил  вкрадчиво:  -
Что, Иоганн, не так-то просто ухлопать старого друга? А ведь ты мог. Да?
     - Налей мне, пожалуйста, - Вайс кивнул на бутылку с коньяком.
     - Значит, тебе можно, а мне нельзя? Это несправедливо!
     - Знаешь, Генрих, я сейчас так счастлив.
     - Ну, еще бы, не пролил крови  друга.  В  наше  время  это  -  редкое
везение. - Генрих подошел к Иоганну, сел рядом с ним. - Давай помолчим.  Я
сам хочу разобраться во всем, что сейчас происходит. - Он закурил, вытянув
ноги, положил их на другой стул и закрыл глаза.
     Так, молча, они сидели недвижимо, пока не раздался телефонный звонок.
     Генрих открыл глаза и вопросительно взглянул на Вайса. Тот  посмотрел
на часы.
     - Подойди.
     - И ты снова будешь целиться в меня из пистолета?
     - Теперь нет.
     Генрих взял трубку, и, по мере того как  он  слушал  чей-то  тревожно
рокотавший в ней голос, лицо  его  становилось  твердым  и  вместе  с  тем
каким-то печально-спокойным. Положив трубку, он объявил Вайсу:
     - Все! Ты прав.
     - Ты хочешь спросить меня о чем-нибудь еще? - осведомился Вайс.
     - А можно?
     Вайс кивнул.
     - Значит, ты с теми немцами, которые считают, что спасти Германию  от
Гитлера может только Красная Армия?
     - Я с теми немцами, - сказал Вайс, - каким ты должен стать.
     - Ты думаешь, я смогу?
     - Да.
     - Пока  что,  -  сказал  грустно  Генрих,  -  ты  уже  спас  меня.  Я
намеревался раз навсегда покончить  со  всей  этой  грязью.  Я  был  очень
одинок, Иоганн, - до  исступленного  отчаяния.  Чувствовал  себя  узником,
заточенным в собственной шкуре, и чтобы освободиться...
     - Ладно, - прервал его Вайс, -  теперь  ты  тоже  не  свободен,  пока
Германия не свободна.
     - А это может быть, чтобы мы стали свободными?
     - Ты только что не верил в возможность освободить четырех  немцев.  И
вот они уже на свободе. И освободили  их  те,  кто  борется  за  свободную
Германию.
     - Но ведь это же русские создали организацию  из  военнопленных,  она
называется "Свободная Германия".
     - Не русские создали организацию  "Свободная  Германия",  -  возразил
Вайс, - а немцы, освобожденные от власти гитлеровцев, создали ее с помощью
русских.
     - Чтобы, использовав эту организацию немцев, завоевать Германию?
     - Разве я похож на завоевателя? - усмехнулся Вайс.
     - Но ведь ты не русский.
     - Коммунисты, Генрих, всегда, во все времена, боролись за  свободу  и
независимость Германии.
     - Ты стал коммунистом?
     - Если бы в Германии у власти  стояли  коммунисты,  Советская  страна
была бы самым большим другом Германии.
     - Да, пожалуй... - согласился Генрих.
     - Но ведь русские большевики остались теми же  большевиками,  которые
первыми заключили с Германией Рапалльский договор и этим освободили ее  от
блокады держав-победительниц, - напомнил Вайс. - Значит,  русские,  как  и
прежде, хотят, чтобы Германия  была  свободной,  независимой  и,  конечно,
социалистической.
     - Только, знаешь, -  сердито  сказал  Генрих,  -  не  навязывай  мне,
пожалуйста, никаких верований. Я хочу оставаться свободным.
     - Один?
     - Там посмотрим, - уклончиво ответил  Генрих.  -  Во  всяком  случае,
теперь я не с теми, с кем был. Этого с тебя достаточно?



                                    56

     Как всегда после удачно проведенной операции, Зубов с особым  рвением
занялся  служебными  делами.  На  этот   раз   ему   поручили   руководить
строительством складов для хранения металлолома.
     В  сущности,  складов  можно  было   не   строить,   а   ограничиться
примыкающими к железнодорожному полотну платформами, укрепив их фундамент.
Но Зубов поддержал проект архитектора  Рудольфа  Зальцмана,  представителя
крупповской  фирмы  и  племянника  одного  из  ее  директоров.   Зальцману
чрезвычайно хотелось возвести монументальные, с гробовидными  кровлями,  и
строго внушительные, в стиле  Третьей  империи,  сооружения.  Так  и  было
решено, а это потребовало много времени,  дополнительной  рабочей  силы  и
ценных строительных материалов.
     Канцелярия Зубова  помещалась  в  крытой  дрезине,  и  он  без  помех
путешествовал по строительным объектам, распекая подчиненных  за  малейшее
упущение.
     Демонстрируя нетерпимую требовательность к  качеству  исполнения,  он
понуждал  подчиненных  переделывать   уже   наполовину   готовую   работу,
утверждая, что речь идет о немецком техническом престиже.
     Зубов был настолько занят, что  Иоганну  только  на  следующий  вечер
после операции удалось повидаться с ним.
     Как уже не раз бывало после удачных вылазок, Зубов доложил  Вайсу  об
этой  отлично  выполненной  боевой  операции  с   щегольским   лаконизмом,
граничащим с  хвастовством.  Уж  очень  ему  хотелось,  чтобы  Иоганн  сам
подробно расспросил его.
     Но Иоганн, как бы в отместку за это  нескрываемое  торжество  Зубова,
принял его более чем краткий доклад как нечто совершенно обычное и не стал
ни о чем расспрашивать. Он только деловито осведомился, нельзя  ли  свести
Шварцкопфа с освобожденными немцами и может ли  эта  встреча  повлиять  на
Генриха в нужном направлении.
     Зубов обиделся:
     - Выходит, тебе эти немцы  нужны  были  только  как  собеседники  для
твоего эсэсовца?
     Иоганн ответил сдержанно:
     - Если Генрих Шварцкопф будет с нами, считай это лучшим из всего, что
мы здесь сделали.
     Зубов недоверчиво усмехнулся. Подумав, он все же обещал все устроить,
но  просил  несколько  дней  на  подготовку.  Главная  трудность,  как  он
объяснил, состояла не в том, чтобы организовать  встречу,  а  в  том,  что
нужно было еще выяснить, годятся эти немцы для беседы  с  Шварцкопфом  или
нет.
     А вот о том,  как  выполнил  свое  задание  Ярослав  Чижевский,  Вайс
расспросил Зубова с особой тщательностью. И оказалось, что далеко  не  все
здесь благополучно.
     Чижевский  связался  с  группой  польских   патриотов,   передал   им
материалы,  неоспоримо  свидетельствующие,  что  пан  Душкевич  -   давний
провокатор. И вся группа рассредоточилась, люди глубже ушли в подполье. Но
покушение на Шварцкопфа не  отменено,  только  срок  отодвинулся.  Значит,
жизнь Генриха по-прежнему в опасности. И виноват в этом Иоганн,  поскольку
не счел нужным своевременно рассказать обо всем Зубову.
     Теперь Зубов пообещал Иоганну сделать все, чтобы отвести опасность от
Генриха. Он видел, как беспокоится Иоганн за жизнь Шварцкопфа, и  невольно
его охватывала ревность. Никогда еще, даже в минуты смертельной опасности,
Зубов не замечал, чтобы Иоганн был так встревожен. И за кого  тревожиться?
За этого немца, какой бы он там ни был нужный и важный для  дела  человек.
Значит, Иоганна связывает с Генрихом, помимо всего прочего,  и  дружба.  А
Зубов считал себя здесь единственным настоящим другом Иоганна. Что же  это
получается? Выходит, он  теперь  не  более  чем  подчиненный,  исполняющий
поручения. А Иоганн будет  все  свое  свободное  время  проводить  с  этим
немцем, и, возможно, этот немец станет для него  означать  больше  и  даже
делать больше, чем Зубов.
     По выражению печали, горечи,  отразившейся  на  лице  Зубова,  Иоганн
чутко уловил, что этот разговор задел его. Было  что-то  наивное  в  обиде
Зубова. Но в то же время и по-настоящему чистое. Люди,  бесстрашные  перед
лицом  смерти,  часто  теряются,  когда  жизнь  сталкивает  их  с  холодом
рассудочности, с черствой расчетливостью. Иоганн хорошо понимал это.
     - Ты  пойми  меня  правильно,  -  обратился  он  к  Зубову  с  доброй
серьезностью. - Генрих еще очень  слабый  человек,  он  как  бы  в  тумане
бродит: может к нам прийти, а может и на нас пойти. И я с ним... ну, как с
больным, что ли.
     - Ладно, - грустно согласился Зубов. - Выхаживай...
     Иоганн подумал, что мог бы напомнить Зубову о Бригитте, но  сдержался
из опасения задеть друга: для него ведь это тоже было мучительно непросто.
     На прощание Зубов посоветовал Вайсу увезти куда-нибудь Шварцкопфа  на
несколько дней, пока Чижевский снова установит связь с польской группой.
     Это вполне устраивало Иоганна, тем более что он должен был  выполнить
давнишнее  поручение  доктора  фон  Клюге.   Кроме   того,   нельзя   было
пренебрегать   командировочными    документами,    дающими    существенные
привилегии. Командировка давала также возможность раскрыть перед  Генрихом
еще одну сторону подлой работорговли, изщ которой  не  только  руководство
СС, но и германские промышленники и имперские чиновники извлекали  немалые
доходы.
     Генрих  сразу  же,  даже   не   поинтересовавшись   целью   служебной
командировки  Вайса,  согласился  сопровождать  его.  Иоганн  решил   пока
умолчать об этой цели, тем  более  что  Вилли  Шварцкопф  поручил  Генриху
проверить, насколько успешно выполняет  лагерная  администрация  секретный
приказ о разработке проекта методологической инструкции для тех эсэсовцев,
которым,  если  возникнет  такая  необходимость,   предстоит   уподобиться
заключенным и раствориться среди них.
     Когда Вайс спросил Генриха, для чего это нужно  руководству  СС,  тот
ответил пренебрежительно:
     - А черт их знает! Но не думаю, чтобы эсэсовцы пошли на такие лишения
из одного только желания доносить на заключенных.
     - А для чего же все-таки?
     - А помнишь, с каким упоением фон Зальц философствовал  о  социальной
силе страха? - напомнил Генрих. - Я думаю, все из-за этого  всеобъемлющего
страха.
     - Не понимаю тебя.
     - Ну как же! Те, кого преследует страх, жаждут  избавиться  от  него,
скрыться где угодно, хоть в концлагере под видом заключенных. Это  и  есть
спасение от возмездия. - Добавил с усмешкой: - Недавно  дядя  показал  мне
ампулу с ядом - он теперь всегда носит ее с собой в зажигалке. И постоянно
с тревогой ощупывает верхний карман кителя - проверяет, не  забыл  ли  эту
зажигалку. А как  нащупает,  поверишь,  лицо  у  него  становится  наглым,
насмешливым: вот, мол, что бы там  ни  было,  а  я  могу  от  всего  сразу
избавиться, я-то уж выкручусь!
     - Он всерьез думает о самоубийстве?
     - Ну что ты! Он такой страстный жизнелюб. Ни за что  не  решится.  Но
сознание, что у него есть такая возможность, бодрит его. Вот и все.
     - Значит, твой дядя думает, что война уже проиграна?
     - Да нет, что ты! Просто он боится,  что  ко-нибудь  за  какой-нибудь
проступок предаст его и фюрер  прикажет  его  убить.  На  случай  военного
поражения у дяди, как у многих - и равных ему и занимающих  более  высокое
положение, - имеются другие благоприятные возможности.
     - Какие?
     - Ну и провинциал же ты, Иоганн! - рассердился Шварцкопф.  -  Неужели
ты не понимаешь, что побудило большинство изщ тех,  кто  стоит  поближе  к
фюреру, отговорить его от захвата Швецарии, например?
     Вайс отрицательно покачал головой.
     - Господи! - воскликнул Генрих. - Но ведь в этой  нейтральной  стране
мощные банки, и каждый более или  менее  значительный  в  империи  человек
держит там секретные вклады - гарантии на все случаи жизни. Понял? Нет,  -
повторил он, - все-таки ты провинциал.
     - Да, конечно. Хотел бы я побывать в Берлине.  Берлин  -  город  моей
мечты.
     - Ладно, - пообещал Генрих, - я тебе какнибудь покажу Берлин.
     - Когда война закончится?
     - А ты что, очень спешишь?
     - Во всяком случае, я  не  хотел  бы  снова  расстаться  с  тобой,  -
искренне заверил Вайс.
     - Я тоже, - сдержанно сказал Генрих.
     И снова  начались  поездки  по  концентрационным  лагерям.  Это  были
специальные детские лагеря  или  такие,  в  которых  вместе  со  взрослыми
заключили и детей.
     Вайс беспощадно ввел Генриха в курс своей командировки, вынудил стать
свидетелем чудовищной, страшной процедуры, связанной с проверкой и отбором
для экспорта за  границу  сотен  высохших  наподобие  скелетов  детей.  Их
выкупали родственники.
     Не раз обескровленные умерщвляющим донорством, вялые, безразличные ко
всему, дети равнодушно спрашивали при виде господ офицеров: "Что, нас  уже
в газокамеру, да?" Когда  они  задавали  этот  вопрос,  лица  у  них  были
неподвижны и бесстрашны: ведь уже ничто на свете не могло напугать их; они
пережили все земные ужасы и привыкли к ним, как привыкли к трупам, которые
сами вытаскивали по урам из бараков.
     Все это так подействовало на Генриха, что Вайс стал опасаться, как бы
он в припадке отчаяния не покончил с собой  или  вдруг  не  начал  в  упор
стрелять из пистолета в сопровождающих их по лагерю представителей  охраны
и администрации.
     Выход был один:  отправляясь  в  очередной  концлагерь,  Вайс  теперь
заставлял Генриха оставаться в гостинице, где тот в одиночестве  напивался
обычно до потери сознания.
     Но что мог  Вайс  поделать?  Надо  было  закончить  все  связанное  с
командировкой,  тем   более   что,   кроме   детей,   подлежащих   продаже
родственникам, он, пользуясь своими особыми полномочиями, включил в списки
эвакуируемых из лагеря многих из