вии, что решил принять  советское  подданство.  Читай,  -
повторил Вайс и добавил сочувственно: - Я пока  оставлю  тебя  одного,  но
буду рядом, погуляю по набережной. Когда прочтешь, мы погуляем вместе.
     Генрих не ответил. Он жадно припал глазами к  тонким  листам  бумаги,
трепещущим на речном ветру.
     Вайс медленно ходил по плитам песчаника, устилавшим  набережную.  Ему
было  жаль  Генриха,  он  понимал,  как  тяжело  ему  узнать  об   ужасных
подробностях  убийства  отца,  о  которых   столь   обстоятельно   сообщил
следователю Папке. Но одновременно Вайс понимал и  другое:  теперь  Генрих
будет окончательно и решительно избавлен от засасывающего гнета того мира,
который ласкал его рукой Вилли Шварцкопфа - рукой братоубийцы.
     Прошло достаточно времени  для  того,  чтобы  прочесть  документы,  а
Генрих все не  появлялся.  Не  дождавшись  его,  Вайс  снова  поднялся  на
обветшавшую палубу брандвахты.
     Генрих сидел на кнехте. Лицо его было бледно. Он оглянулся, глаза его
жестоко блеснули.
     - Я убью его.
     - Запрещаю. - Вайс предчувствовал, что Генрих именно так и скажет,  и
заранее  обдумал  ответ.  Добавил  нарочито  официальным  тоном:  -  Вилли
Шварцкопф будет судим советскими органами, и Папке повторит на  суде  свои
показания.
     - Когда?
     - Частично это зависит и от нас с тобой.
     - Не понимаю, - возмутился Генрих, - почему ты до сих пор скрывал  от
меня все это?
     И этот вопрос Генриха был уже давно предугадан.
     - Я хотел, чтобы ты сам пришел к своему решению,  -  сказал  Вайс.  -
Сам. И не только потому, что Вилли  убил  твоего  отца.  И  ты  понимаешь,
почему убил: Рудольф Шварцкопф компрометировал Вилли Шварцкопфа, мешал его
карьере. Я хотел, чтобы ты пришел к своему решению главным образом потому,
что весь этот мир, мир Вилли и ему подобных,  стал  враждебен  тебе.  Что,
если бы ты из одного чувства мести перешел к нам? Кем  бы  ты  тогда  был?
Только исполнителем моей воли в пределах определенных заданий.
     - А кем я должен быть?
     -  Человеком,  который  действует  во   имя   блага   своей   родины,
руководствуясь своими убеждениями.
     - И для этого я должен помогать разгрому Германии!
     - Освобождению немецкого народа, - поправил Вайс, - с нашей помощью.
     - А потом? Потом завоеватели будут диктовать немцам свою волю?
     - Потом немецкий народ сам выразит свою волю.  Советское  государство
безоговорочно примет решение народной власти.
     Генрих слушал с блуждающим взглядом. Перебив Вайса, он спросил жадно:
     - Но ты еще до войны перешел на  советскую  сторону,  потому  что  ты
коммунист, да?
     - Но я же русский, - просто сказал Вайс.
     Генрих вскочил с кнехта:
     - Это неправда!
     Вайс растерялся:
     - То есть как это неправда?
     - Когда я встретился с тобой после Берлина, я был  просто  эсэсовцем,
но ты все-таки встретил меня как бывшего своего друга и  обрадовался  мне.
Искренне обрадовался. Я знаю, искренне.
     - Ну, правильно.
     - Как же так может быть: я твой враг, немец, эсэсовец, а  ты  русский
коммунист - и вдруг...
     - Но я же любил тебя когда-то как своего товарища, знал, что  в  тебе
есть много хорошего. Самое непростительное для советского разведчика -  не
уметь разглядеть во враге человека. Ты знаешь, что изображено  на  эмблеме
чекистов?
     Генрих отрицательно покачал головой.
     - На ней щит и меч, - сказал Вайс. - И наш долг, - где бы мы ни были,
прикрывать этим щитом людей, спасать от злодейства.
     - Значит, ты сейчас как бы распростер надо мной  этот  благодетельный
советский щит?
     - Нет, - сказал Вайс. - Просто ты сам взял сейчас в руки и щит и меч.
     - Хорошо, - согласился Генрих.  И  пожаловался:  -  Но  все-таки  мне
почему-то трудно поверить, что ты русский.
     - Ну, а если бы я был  не  русский,  а  немец-антифашист,  коммунист,
разве это повлияло бы на твое решение?
     - Пожалуй, нет, - задумчиво сказал Генрих и настойчиво потребовал:  -
Но все-таки объясни, как мог ты так  неуличимо  притворяться?  Это  просто
невероятно!
     - Видишь ли, - сказал Вайс, - я еще со школьной  скамьи  был  уверен,
что  первой  после  нас,  первой  европейской  страной,   где   произойдет
революция, будет Германия. Учил язык, много читал. Германия стала  как  бы
моей любовью. А когда к власти пришли фашисты, я хотел бороться против них
вместе с немецким народом. И мне нетрудно было чувствовать себя немцем. Но
не просто немцем, а немцем из тех, кого я чтил как  революционных  борцов.
Самым мучительным здесь было то, что такие долго не встречались  мне.  Но,
ты сам понимаешь, абвер не то место, где их можно найти.
     - Да, - вдруг серьезно сказал Генрих, - ты действительно русский.
     - Почему ты только сейчас поверил в это?
     - Ты извини меня, но так разговаривать могут только русские.
     - Ты что, не согласен со мной? - тревожно спросил Вайс.
     - Я просто хочу сказать, что ты действительно именно  русский.  Сразу
раскрыл мне свою душу...
     - А как же иначе? - удивился Вайс. - Мы же теперь будем вместе.
     - Да, вместе, - сказал Генрих.  Поднялся,  взволнованно  положил  обе
руки на плечи Вайса. - Я тебе верю. - И сразу  потребовал:  -  Скажи  твое
настоящее имя!
     - Знаешь, - смутился Вайс, - без специального разрешения  я  не  могу
тебе его назвать. - И тут же заверил: - Но  как  только  придет  время,  я
скажу.
     - Ладно, - согласился Генрих, - я подожду, но мне очень хотелось  бы,
чтобы скорее наступило это время.
     Вайс первым ступил на сходни, перекинутые  с  брандвахты  на  илистый
берег.
     - Одну минутку, - попросил Генрих.
     Вайс остановился.
     Генрих смотрел на него сердито, во взгляде его было разочарование.
     - Я предполагал встретиться здесь с человеком,  для  которого  важнее
всего будет получить от меня некоторые сведения.
     Вайс  улыбнулся.  Действительно,  его  так   переполняла   горделивая
радость, какую, верно, человек ощущает только тогда, когда спасает другого
человека, что он позабыл обо всем на свете.
     - Эх, ты! - сказал Генрих. - Чувствительная  русская  душа.  -  Пожал
плечами, произнес раздумчиво: - Не понимаю. Неужели для  тебя,  советского
разведчика, мои признания важнее, чем сведения, которые я  могу  сообщить?
Странные вы люди.
     - Вообще-то  ты  прав,  -  пробормотал  Вайс.  -  Я,  понимаешь,  так
обрадовался... - И тут же с непреклонной убежденностью объявил: - Но  ведь
самое главное - ты. Твое решение.
     Они снова вернулись на брандвахту.
     Когда с делами было  покончено,  Вайс  проводил  Генриха  до  машины,
которую тот оставил возле сквера.
     Сидевшие в обнимку на  ближайшей  скамье  юноша  и  девушка  поспешно
поднялись, увидев, что  Генрих  открывает  дверцу.  Юноша,  держа  руку  в
кармане, направился к машине, а девушка отошла за дерево. Откуда-то  из-за
киоска выскочил Чижевский, бросился на  юношу.  Вайс  успел  сбить  с  ног
Генриха, упал на него как раз в  то  мгновение,  когда  раздались  глухие,
частые звуки, будто пробки вылетали из  пивных  бутылок,  -  так  стреляет
пистолет с глушителем.
     С треском вылетали стекла, зашипел  пробитый  скат  машины.  Закрывая
Генриха своим телом, Вайс  искоса  увидел,  что  юноша  рухнул  на  землю,
сраженный ударом в челюсть. Чижевский же  зигзагами  бежит  к  дереву,  за
которым стояла девушка, положив на согнутую руку толстый ствол пистолета с
навинченным на него глушителем.
     Вайс подсчитал  выстрелы  и,  когда  по  его  расчету  в  обойме  мог
оставаться только один патрон, вскочил, включил мотор, с  силой  нажал  на
голову Генриха, заставляя  его  пригнуться,  и  погнал  машину  на  полной
скорости. Он успел увидеть, как девушка поднесла пистолет к  груди  и  как
вскинул для удара руку Чижевский. Глухого звука выстрела  он  не  услышал.
Все поплыло перед глазами, голову пронзила невыносимая слепящая боль.  Вот
оно что! Значит, он не  стукнулся  головой  о  подножку  машины,  как  ему
показалось,  когда  он  упал,  чтобы  прикрыть  собой  Генриха.  Это  пуля
рикошетом от  мостовой  ударила  его.  Теряя  сознание,  Иоганн  последним
усилием воли до конца вдавил педаль ножного тормоза.
     Очнулся Вайс в комнате Генриха. И  сразу  же  подумал:  какая  умница
Генрих! Не отволок  его  в  госпиталь,  вызвал  врача  в  гостиницу.  Этой
осмотрительности Вайс обрадовался не меньше, чем известию, что ранение его
оказалось поверхностным. Голова, правда, по-прежнему мучительно болела  от
контузии.
     Генрих, сияя глазами, радуясь, что Иоганн  так  счастливо  отделался,
осведомился:
     - Кажется, вы изволили спасти мне жизнь?
     - Да ну тебя!
     - Почему же? Это так трогательно.
     - Молодец, что не отвез в госпиталь.
     - Я же любопытен, - сказал Генрих, - и  предпочел  первым  узнать  от
тебя, из каких  соображений  меня  чуть  было  не  убили.  Очевидно,  твои
соратники не знали, что я оправдал  твои  предположения,  и  по  неведению
решили поступить со мной так, как если бы я  их  не  оправдал.  -  Добавил
холодно: - Однако твое доверие ко мне зиждилось на пистолетной гарантии. Я
не в осуждение. Просто констатирую, что все вы, люди, занимающиеся  такого
рода делами, пользуетесь универсальными средствами.
     - Неправда! - горячо воскликнул Вайс. - Неправда!
     Ему  было  трудно  говорить:  каждый  звук,  который  он  произносил,
отдавался в голове, словно тяжелый удар. И все же, превозмогая боль,  Вайс
обстоятельно и точно рассказал Генриху всю историю этого спровоцированного
Дитрихом покушения.
     Генрих, не прерывая, выслушал Вайса и мстительно заявил, что  гестапо
сегодня же займется Дитрихом.
     - Нет, - твердо сказал Вайс.
     Он настоял, чтобы Генрих встретился с Лансдорфом и  изложил  ему  все
обстоятельства покушения. При этом ни в коем случае не  следует  требовать
расследования дела и наказания Дитриха. Наоборот,  Генрих  должен  придать
разговору самый миролюбивый характер. Надо убедить Лансдорфа,  что  Генрих
заботится только о том, как бы получше сконтактировать работу СД и абвера.
И  если  Лансдорф  поверит,  что,  несмотря  даже  на   покушение,   самое
настойчивое желание Генриха -  укрепить  отношения  с  абверовцами,  и  не
сообщит о происшедшем в Берлин, - что  ж,  тогда  можно  считать,  что  он
клюнул на эту удочку.
     Генрих блестяще выполнил рекомендацию Вайса. И тут немало помогла его
репутация беспечного малого, прожигателя  жизни,  для  которого  поручение
проверить работу "штаба Вали" - не более как  наказание  за  недостаточное
послушание. Поэтому, чтобы вернуть расположение Вилли Шварцкопфа,  которое
для него важнее всего, он всячески  стремится  привезти  в  Берлин  хорошо
составленный отчет обследования.
     Беседа  с  Генрихом  произвела  самое  благоприятное  впечатление  на
Лансдорфа.  И  когда  Вилли  Шварцкопф  позвонил  ему  из  Берлина,  чтобы
осведомиться об успехах племянника, Лансдорф так комплиментарно  отозвался
о Генрихе, будто тот был и его родственником.
     Когда они снова встретились, Лансдорф передал Генриху свой разговор с
Вилли Шварцкопфом и покровительственно заметил, что позволил себе  в  этом
разговоре несколько преувеличить  достоинства  его  племянника,  дабы  еще
больше укрепить свою с ним дружбу.
     Лансдорф сказал  также,  что  Вилли  Шварцкопф  передал  ему  просьбу
бригаденфюрера  СС,  генерала  Вальтера  Шелленберга,  начальника  Шестого
управления,  ведающего  в  главном   имперском   управлении   безопасности
политической  загранразведкой.  Надо  было  подыскать  Шелленбергу   среди
офицеров абвера молодого,  скромного  и  способного  человека  для  личных
поручений.
     - Эта просьба является свидетельством высокого доверия бригаденфюрера
ко мне лично, - подчеркнул Лансдорф.
     Генрих спросил:
     - Кого же вы наметили?
     - Я полагаю, что ответ на этот вопрос получит сам бригаденфюрер.
     Усмехнувшись, Генрих произнес почтительно:
     - Кандидатура  Иоганна  Вайса  могла  бы  свидетельствовать  о  вашей
проницательности.  И  о  том,  что  человек,  спасший  мне  жизнь,   будет
вознагражден  вами.  При  этом  условии   я   могу   навсегда   похоронить
воспоминание о некоем печальной казусе.
     Пожалуй, Лансдорф и без помощи Генриха мог прийти  к  такому  выводу.
Шелленбергу нужен был человек, не имеющий ни родственных, ни  приятельских
связей с сотрудниками других секретных служб, ни даже знакомств в Берлине.
И с этой стороны лучшую кандидатуру, чем Вайс, трудно было  подобрать.  Но
нагловатая  настойчивость  племянника  Шварцкопфа   невольно   раздражала.
Лансдорф не смог скрыть этого чувства.
     ъ- Не советую вам применять приемы, которые мы иногда используем  для
особых целей, - недовольным тоном произнес он. - Я не нуждаюсь в  советах,
а тем более в советах под угрозой.
     - Почему же? - чистосердечно  удивился  Генрих.  -  Я  чувствую  себя
должником этого Вайса. Естествено, что, лишившись возможности выразить ему
признательность, я буду вынужден исполнить свой уже не личный, а служебный
долг. Доложу в Берлине, как недружелюбно отнесся ко мне другой ваш офицер,
господин Дитрих. Кстати, вы так и не собрались доложить о его проступке  в
Берлин? Уж не его ли вы решили рекомендовать бригаденфюреру? Это  было  бы
по меньшей мере оригинально!
     Лансдорф пробормотал хмуро:
     - Вы напрасно пытаетесь приписать мне пристрастное отношение  к  кому
бы то ни было.  Я  руководствуюсь  исключительно  интересами  дела  и  сам
предполагал остановиться на Вайсе. Я уже не однажды отмечал этого молодого
человека.
     - Отлично! - Генрих склонил в коротком поклоне голову. - Я ни секунды
не сомневался ни в вашей проницательности, ни в вашем расположении ко  мне
лично.
     Вернувшись в гостиницу, Генрих  встал  в  величественной  позе  перед
лежащим на кровати Иоганном и бодро объявил:
     - Повелеваю тебе в ближайшие дни  ехать  со  мной  в  Берлин.  Будешь
работать у Шелленберга в качестве черт знает кого.  Пред  ним  даже  Вилли
Шварцкопф трепещет. Это один из самых опасных людей в империи. Сам Гиммлер
считает его коварство неодолимым и посему держит Шелленберга неотлучно при
себе, как верного друга...
     Дитрих, очевидно следуя совету Лансдорфа, навестил Вайса.
     Держал он себя  весьма  развязно.  Сказал,  что  поступил  правильно,
застрелив Душкевича: тот признался, что работает и на английскую разведку.
     Вайс напомнил:
     - Об этом было давно известно и Штейнглицу и вам тоже.
     - Душкевич работал под нашим контролем, - пояснил Дитрих. - Но  когда
он начал  отдавать  предпочтение  другой  стороне,  он  получил  то,  чего
заслуживал. - И добавил значительным тоном, пытливо глядя в лицо Вайсу:  -
Так же, как и те поляки, которые пытались совершить  покушение  на  вашего
друга.
     Лицо Вайса оставалось холодно-неподвижным.  Он  знал,  что  Чижевский
помог скрыться и юноше и девушке. Теперь они в надежном месте, да и вся их
группа снова ушла в подполье.
     -  А  как  вы  поступили  с  пойманным  вами  английским  агентом?  -
полюбопытствовал Вайс.
     - Пока мне не удалось ничего с ним поделать, - смутился Дитрих.
     - Боюсь, что Берлин не оценит вашей инициативы в деле с поляками.  Вы
слишком поспешно расправились с ними. Там их казнь могут воспринять только
как вашу уловку, уклонение от расследования дела.
     -  Генрих  Шварцкопф  обещал  не  придавать  этому  событию   особого
значения, - заверил Дитрих.
     - Но, казнив виновников покушения, вы сами придали  делу  официальный
характер.
     - Вообще-то, - промямлил Дитрих, - мы взяли несколько поляков, ну,  и
я помогал арестовать их...
     - Я вам дружески советую, - сказал Вайс, - отпустить этих поляков  за
недостатком улик. Вы так запутались во всей этой истории, что ваша  голова
может полететь вслед за их головами.
     -  Пожалуй,  вы  правы,  -  согласился  Дитрих.  -  Что  же  касается
английского агента, - Дитрих снисходительно усмехнулся, - то здесь,  скажу
доверительно, вы проявили по меньшей мере наивное  неведение.  -  И  тоном
превосходства   объяснил:   -   Англичане   снабжают   оружием   отдельные
террористические группы.  Но  одновременно  они  стремятся,  чтобы  поляки
поддерживали свое эмигрантское правительство в Лондоне.  Правительство  же
это, как вам известно, всегда проводило политику  дружбы  с  Германией.  В
подтверждение  напомню,  что  оно,  не  без  участия  Черчилля,   отвергло
предложение Советского Союза заключить  пакт  о  взаимопомощи.  Поэтому  у
английской агентуры двойственные функции. С одной стороны,  она  формирует
малочисленные группы террористов и в  этом  смысле  представляет  для  нас
некоторую опасность. С  другой  стороны,  она  выступает  против  широкого
народного  партизанского  движения  в  Польше,  и  отдельные  агенты  даже
оказывают нам важные услуги, когда, передавая по радио в Лондон о подобных
массовых организациях, пренебрегают шифром.
     Дитрих помолчал, откинулся на спинку стула и спросил торжествующе:
     - Надеюсь, мой дорогой, теперь вы понимаете, что некоторые  мои  шаги
отнюдь не столь странны, как вам показалось. - И  добавил  поучительно:  -
Черчилль всегда хотел видеть Германию достаточно сильной для  того,  чтобы
она могла напасть на Советский Союз, но в то же время недостаточно сильной
для того, чтобы  соперничать  с  Англией  на  мировом  рынке.  Черты  этой
двойственности присущи и деятельности английских агентов,  которых  к  нам
засылают. Конечно, их действия наносят нам кое-какой ущерб, но этот  ущерб
вполне окупается.  Они  ведь  выступают  решительно  против  тех  поляков,
которые полагают, что некая новая Польша должна объединиться  с  Советским
Союзом для борьбы против Германии. Поэтому я, как  контрразведчик,  обязан
подходить к английским агентам с особой осторожностью.  И  если  бы  я  на
собственный риск опрометчиво решил судьбу какого-либо английского  агента,
уверяю вас, моей собственной судьбе никто бы не позавидовал.
     Сведения, сообщенные  Дитрихом,  были  полезны  Вайсу.  И  он  вполне
искренне похвалил его.
     - Вы тонко работаете, Дитрих.
     И Дитрих, польщенный и поощренный Вайсом,  болтливо  откровенничал  с
ним до самого прихода Генриха.
     А когда Дитрих ушел, Генрих поделился  с  Иоганном  новостями.  Через
неделю они оба  долны  быть  в  Берлине.  Приказ  об  отчислении  Вайса  в
распоряжение СД уже подписан.
     Самочувствие Иоганна оставляло желать лучшего, но все  оставшееся  до
отъезда время он  работал  без  отдыха  почти  круглые  сутки:  надо  было
передать свое "хозяйство".
     Вайс сообщил в Центр обо всем,  что  ему  удалось  сделать  здесь  за
последние дни, и получил "добро"  на  отъезд  в  Берлин,  а  также  новое,
связанное с переменой места задание.
     Зубов огорченно сказал ему на прощание:
     - Значит, бросаешь меня?
     - Тоже мне сирота! - улыбнулся Вайс.
     - Без тебя мне плохо придется. Привык я к тебе.
     - Будет другой товарищ.
     - Слушай, - оживился Зубов, - а что,  если  мы  с  Бригиттой  тоже  в
Берлин махнем? Столица все-таки.
     - Если этот товарищ разрешит, - не совсем уверенно ответил Вайс, - то
что ж, я буду очень рад.
     - А если не разрешит?
     Вайс пожал плечами.
     - Ну, хотя бы в отпуск, - настаивал Зубов.
     - Во время войны какие же отпуска?
     - Но у немцев есть отпуска, а здесь я немец.
     - Не очень-то ты немец, - усмехнулся Вайс.
     - А если до уровня подтянусь, как думаешь, отпустят?
     - Кто?
     - Да наши...
     - Ты только береги себя, - попросил Вайс.
     - Обязательно, - сказал  Зубов,  -  как  вещественное  доказательство
редкой живучести...
     С большим сожалением покидал Вайс Варшаву.  Польская  земля,  хоть  и
полоненная немцами,  многим  была  близка  его  сердцу.  Здесь  он  слышал
польский язык, походивший на русский, видел лица польских рабочих -  такие
же, ка