н может ее выкупить. Миллионов за пятьдесят.
   - Шахта, Константин Кимович, не заложник, чтобы выкупать ее у воров.
   Что хотел ответить Цой, Денис так и  не  услышал,  -  слова  олигарха
заглушил грохот авиационного двигателя.
   Президентская охрана обернулась. МиГ-1-48 "Сапсан" с  громом  катился
по бетонным плитам. Из дюз взлетающего  самолета  били  полутораметровые
языки пламени. Машина легко оторвалась от земли и прямо с полосы ушла на
мертвую петлю.
   Летчик сделал две петли, пошел вверх, а затем сбросил скорость  и  на
мговение как бы завис. Потом он начал опускаться на  хвост,  проскользил
около двухсот метров, перевернулся носом вниз  и  продолжил  скольжение:
это был так называемый "колокол", - эффектная, но достаточно бесполезная
в реальном бою фигура.
   - Все-таки эта штука не из фанеры, Александр Феликсович,  -  спокойно
заметил президент.
   - Я не знаю, из фанеры она или из картона, но шеф-пилот и генеральный
конструктор запретили показательный полет, - сказал Ревко.
   - Кто пилотирует машину? - спросил главком ВВС.
   Ответ был получен через  несколько  секунд  по  мобильному  -  Степан
Бельский, - ответили главкому. Из косой петли самолет  ушел  в  вираж  и
сделал переворот  на  горке.  Профессионалу  было  заметно,  что  летчик
выполнял фигуры не совсем четко, иногда подводя  самолет  к  критическим
углам атаки, но это искупалось стремительностью переходов от элемента  к
элементу и непривычно высокой для показательного полета скоростью.
   Прямо над взлетной полосой  Степан  сделал  три  бочки,  перевернулся
через крыло и начал выполнять так называемую "кадушку" - ту же  бочку  с
одновременным сбросом скорости.
   Несмотря на то, что самолет был заправлен и готов к вылету,  Бельский
грубо нарушил весь распорядок авиашоу и прямой запрет шеф-пилота.
   Бельский лично поднимал МиГ-1-48 в воздух около семнадцати раз, но он
был не летчиком-испытателем, а бывшим строевым летчиком,  хотя  бы  и  с
большим налетом; наконец, ему было тридцать восемь, у него  был  больной
позвоночник и за последний год он провел в воздухе  не  больше  тридцати
часов.
   Все это было не самое страшное, - в конце концов, налет  у  Бельского
был в три раза выше, чем у многих строевых летчиков. Самым страшным было
то, что опытный  шеф-пилот,  чувствующий  машину  тем,  что  у  летчиков
называется "жопометр", был прав, а Бельский ошибался. Вибрация двигателя
была вызвана не забоиной на лопатке воздухозаборника. Она  была  вызвана
скрытым заводским дефектом одной из лопаток турбин левого двигателя.
   Стендовые испытания не  выявили  дефекта,  но  после  продолжительных
нагрузок в композитном сплаве лопатки была нарушена структура слоев. Это
был производственный брак, не поддающийся  визуальной  диагностике:  при
утреннем осмотре самолета его не заметили и не могли заметить.
   В самой верхней точке "кадушки", когда сбрасывающий скорость  самолет
летел  фонарем  вниз,  дефектная  лопатка  турбины  не  выдержала.   Она
разлетелась на куски, и один из  кусков  пробил  топливопровод  высокого
давления.
   Бельский почувствовал, как самолет  затрясло,  словно  при  попадании
"стингера". "Вибрация двигателя", - сказал в  наушниках  нежный  женский
голос.  -  "Повышение  температуры.   Рекомендуется   остановка   левого
двигателя".
   Бельский хладнокровно поставил РУД левого двигателя на ноль.
   Самолет завалился на нос  и  начал  отвесно  пикировать  вниз.  Земля
приближалась со скоростью  450  метров  в  секунду.  Высота  самолета  в
верхней точке "кадушки" составляла 600 метров.
   Бельский был не столь опытным пилотом, как  Михаил  Рубцов  или  Коля
Свисский, - готовившийся для показательных выступлений летчик фирмы.  Но
у него было одно преимущество: Степан Бельский Имел железные нервы,  был
умен  и  сохранял  полнейшую  ясность  рассудка  при  любой  смертельной
опасности.
   В  эфире  и  на  аэродроме  стояла   мертвая   тишина.   Глава   всех
присутствующих - начиная от президента и кончая охранником на воротах  -
были обращены к отвесно валящемуся самолету. За самолетом тянулся  белый
дымный шлейф, похожий на газовый шарф.
   Бельский отдал ручку правого двигателя от себя, увеличивая  скорость,
но одновременно повышая управляемость.  Большинство  летчиков  на  месте
Бельского долго думало бы над подобным маневром: чтоб увеличить скорость
самолета, а не сбросить - человеку требовалось психологически пересилить
себя и преодолеть страх от несущейся навстречу земли.
   Бельскому  на  принятие  единственно  верного  решения  потребовалось
меньше десятой доли секунды.
   В трехстах метрах над полосой нос самолета пошел вверх.
   В пятидесяти метрах самолет начал набирать  горизонтальную  скорость,
по-прежнему продолжая терять высоту.
   На аэродроме не шевелилось и не двигалось ничего  кроме  стремительно
падающей машины. Денис на секунду  отвел  глаза  и  заметил,  как  ногти
стоящей рядом певички царапают чье-то плечо.  Кажется,  это  было  плечо
Олжымбаева.
   "Сапсан" промчался в полутора  метрах  над  полосой,  задрав  нос  на
тринадцать градусов и нелепо завалившись правым боком вверх.  За  правым
двигателем стлался по бетону гигантский вал взметенной степной пыли.  От
грохота у всех присутствующих заложило уши. Генеральный конструктор  ОКБ
Ященко стряхнул какие-то капли, попавшие ему на лицо, машинально слизнул
одну из капель языком - и сел прямо на бетон.
   Только тогда, когда самолет ушел вверх,  все  перевели  дух,  и  эфир
снова ожил.
   - Тридцать третий, срочно на посадку, - раздался в наушниках  Степана
голос с КДП.
   В этот миг на топливомере замигала желтая лампочка,  выскочила  цифра
остатка "500 кг - О".
   - Тридцать третий, за вами белый хвост, - сказал диспетчер.
   - У меня уходит топливо, - ответил Степан.
   Отлетевшая лопатка турбины пробила топливопровод высокого давления.
   Теперь самолет с одним замолчавшим двигателем терял  около  полутонны
горючего в минуту.
   Демонстрационный полет продолжается обычно не больше пяти минут, и  в
"Сапсан" закачали всего три тонны горючего. Остановка левого двигателя и
разрыв трубопровода произошли в самом конце полета,  Степану  оставалось
только выйти из  "кадушки",  развернуться  и  сесть.  Аварийный  остаток
топлива для "Сапсана" составлял полторы тонны.
   - Катапультируйся, - закричал руководитель полета. - Это приказ!
   - Никто  не  смеет  мне  приказывать,  -  ответил  Степан  и  вырубил
радиосвязь.
   Степан заложил над аэродромом крутой вираж. Он понимал,  что  топливо
может кончиться в любой момент, и что единственный  его  шанс  сохранить
машину - это посадка с глубокого разворота. Именно  так  он  сажал  свой
"МиГ-23" в Афганистане, чтобы не попасть под "стингеры" моджахедов.
   О том,  что  будет,  если  лидер  очаковской  преступной  группировки
угробит 18-миллионнодолларовый самолет на  глазах  президента,  главкома
ВВС, десятка губернаторов и парочки злейших конкурентов группы "Сибирь",
Бельский не думал.
   Ему было некогда.
   Степан хорошо помнил полосу, на которую садился. В двадцати метрах от
полосы начинался забор из  бетонных  столбов,  перемкнутых  между  собой
досками. За столбами была канава,  потом  шоссе,  и  сразу  за  шоссе  -
какой-то двухэтажный  сарай  времен  очаковских  и  покоренья  Крыма.  В
пятидесяти  метрах  от  сарая  стояли  три  огромных  сосны,  а   дальше
начиналась зеленая и высокая тайга.
   На МиГ-1-48  "сапсан",  как  и  на  американском  F-22,  единственном
летающем самолете пятого поколения, - а равно как и  на  всех  самолетах
четвертого поколения, -  посадка  с  неработающими  двигателями  была  в
принципе не предусмотрена.
   Все гидравлические системы,  управляющие  самолетом,  за  исключением
шасси, работали за счет вращения основной турбины.  Момент  движения  от
двухконтурного  двигателя  Чепкина  передавался   на   малую   турбинку,
приводящую в движение гидравлику. Степан понимал, что как только обороты
двигателя встанут на ноль, то гидравлика будет работать только  за  счет
авторотации: а это всего несколько секунд.
   Единственное, что могло ему  помочь  после  отказа  двигателя  -  это
плавная,  почти  миллиметровая   работа   ручкой,   экономившая   ресурс
гидросистемы.
   Под крылом самолета летел зеленый  треугольник  тайги,  и  под  косым
углом тайгу пересекало синее небо.
   Степан включил аварийный выпуск шасси.
   Шасси выходило тридцать секунд,  и  эти  секунды  показались  Степану
вечностью.
   Шасси вышло, - и  тут  же  правый  двигатель  встал.  Роль  смазки  в
автоматике  двигателя  Чепкина  выполняло  само  топливо,  и  самолетный
двигатель, остановившийся из-за нехватки горючего, превращался в  то  же
во  что  превращается  автомобильный  двигатель,  остановившийся   из-за
вытекшего  масла.  Вертикальная  скорость  самолета   составляла   около
пятнадцати метров в секунду Верхушки деревьев внизу притягивали самолет,
как магнит - железо. Земля молчала. Если бы  рядом  с  самолетом  летели
ангелы, Степан слышал бы шорох их крыльев.
   Ласково, осторожно касаясь ручки, Степан начал выравнивание самолета.
   Вертикальная  скорость  упала  до  десяти  метров  в  секунду   Тайга
кончилась,  впереди  лежала   взлетно-посадочная   полоса,   окаймленная
выгоревшей на  солнце  травой.  В  траве  ослепительно  желтым  сверкали
ромашки.
   Перед полосой был бетонный забор и три одиноко стоящие сосны.  Стволы
сосен были розовыми, как кожица новорожденного ребенка.
   Самолет пронесся над верхушками  сосен.  Степан  почувствовал  легкий
удар, но сумел удержать машину.
   Машина перетянула через сарай, и на высоте  четыре  метра  гидравлика
отказала.  Ручка  управления  стала  колом,  и  машина  рухнула  вниз  с
вертикальной скоростью около полутора метров в секунду, разминувшись  на
сорок сантиметров с бетонным забором.
   Самолет  выскочил  на  посадочную  полосу  с  отказавшими  тормозами,
неработающим реверсом и скоростью порядка 370 км в час.  "Сапсан"  несся
по бетону, как салазки -  по  льду.  Степан  хладнокровно  выждал,  пока
скорость машины упала на  сотню  километров,  и  только  тогда  выпустил
тормозной парашют.  Это  была  частая  ошибка  запаниковавших  летчиков,
садившихся на слишком большой скорости  -  тут  же  выпускать  тормозной
парашют, забыв, что на скорости свыше 280 км в час его тут же оторвет  к
чертовой матери и самолет уйдет за пределы полосы.
   Самолет проскользил по полосе три километра и замер в сотне метров от
ее конца. Весь полет - от момента отказа левого двигателя и до посадки -
продолжался полторы минуты.
   Бельский открыл колпак и вылез из кабины. Небо, в котором он чуть  не
остался навсегда, было голубым, как глаза его матери,  и  воздух  вокруг
пах жизнью и лесом. От дальней  полосы  к  самолету  катились  несколько
машин, и за ними бежали крошечные фигурки людей.
   Двигатели  самолета  были  непоправимы  испорчены,  по  крайней  мере
правый, остановившийся за несколько секунд до посадки. Хрен  с  ними,  с
двигателями.
   Машина была цела.
   У взлетной полосы стояла  девушка  с  коротко  стрижеными  белокурыми
волосами и держала в руках  букет  васильков.  Степан  сделал  несколько
шагов, и девушка шагнула ему навстречу.
   - О господи, - сказала девушка, Я...  я  так  испугалась!  Ведь  было
неслышно, как вы садились! То есть обычно... они садятся громче...
   - А шума никакого не было, - сказал Степан, - я садился бесшумно. Как
ангел.
   - А если бы самолет взорвался? - спросила девушка.
   - О! Даже если бы мой самолет взорвался в воздухе, вряд ли бы я попал
на небо.
   Он забрал у девушки букет васильков, сунул лицо в цветы  и  долго  их
нюхал.
   Когда Степан поднял голову,  он  увидел,  что  к  самолету  подъехало
несколько машин. Из одной выскочил его правая  рука,  Кирилл,  вместе  с
Орловым  и  Ященко,  а  из  другой,  к  великому  изумлению  Степана   -
Извольский. Следующей подлетел "мерс" с президентской охраной,  -  лысая
резина  заставила  машину  прокатиться  при  торможении  лишний  десяток
метров.  Из  "мерса"  выскочил  начальник   президентской   охраны.   От
возмущения он ничего не мог сказать, только крякал.
   Кирилл с пацанами кинулся к Степану, а Извольский - к девушке.
   - Майя, - сказал Извольский, - ты не...
   - Все в порядке.
   Извольский сгреб девушку подмышку и повернулся к Степану.
   - Девушка не пострадала, - сказал Степан, - а мне ты ничего не хочешь
сказать?
   - Я - ничего, - ответил Извольский,  -  но  главком  ВВС  велел  тебе
передать: "скажите Бельскому, что для уголовника он летает  неплохо,  но
машина у него - дерьмо".
   Джип Извольского уже давно уехал вдаль по рулежке, а Степан все стоял
и глядел то на самолет, то на укатившийся джип. Руки его  бессознательно
теребили букет из васильков.
   Извольский улетел в Москву вместе с президентом и полпредом, а  Денис
задержался в  области  на  день;  большую  часть  времени  он  провел  в
Павлогорске с Самариным.
 
*** 
 
   Дело  об  убийстве  Панасоника   рассыпалось   на   глазах.   Картина
складывалась очевидная: Панасоника  приперли  к  стенке.  Ему  перекрыли
кислород, у него конфисковали партию дури, забрали склад и отсудили дом;
и, помимо всего прочего, за  пропавший  героин  Панасоник  еще  оказался
должен Мансуру.
   Мансур перегнул  палку,  и  оскорбленный  Панасоник  побежал  сдавать
своего шефа АМК. Тут-то его и убили.  Если  бы  наружка  в  ту  ночь  не
отлучилась попить пивка, она бы наверняка заметила убийц.
   Сейчас же было поздно: оставались неясные слухи, домыслы,  да  наглое
вранье Мансура, который везде обвинял в этом убийстве AM К.
   Денис приехал в аэропорт минут за пятнадцать до посадки,  и  как  раз
успел заказать себе в vip-зале чашечку мерзкого кофе,  когда  двери  vip
распахнулись, и  в  них  показался  крепкий  шестидесятилетний  мужчина,
немного раздавшийся в талии и с крупной лысой головой.  С  ним  шли  два
охранника. Мужчина подошел к Денису и, не  протягивая  руки,  уселся  на
диван.
   - Доброе утрое, Денис Федорыч. Не узнаете?
   Это был Афанасий Горный, король черловских железнодорожных зачетов.
   - Денис Федорович, вы поступаете со мной не  очень  честно.  Я  помог
Извольскому прийти в область. Я познакомил его с губернатором.  Я  помог
ему купить этот ГОК. Я мог бы попросить долю в бизнесе -  но  что  такое
небольшой пакет акций, особенно в Сибири? Литературная условность.  И  я
просто попросил, чтобы мне оставили мои зачеты.  Это  не  очень  большая
плата за ГОК, который я вам подарил... В чем же дело?
   Денис поглядел на Горного большими честными глазами.
   - Афанасий Никитич, - сказал он, - не понимаю, о чем вы.  Ну  да,  мы
сделали какую-то фирмочку, чтобы возить себе окатыш.  Но  ваш-то  бизнес
тут при чем?
   Горный помолчал.
   - Денис, вы делаете большую ошибку. Я знаю, что про меня рассказывают
всякие истории, но поверьте мне,  я  не  жадный  человек.  Но  когда  вы
загоните меня в угол, я  начну  кусаться.  Я  не  Леша  Панасоник.  Ваши
купленные мусора меня не убъют.
   На пальце одного из охранников Горного  сверкнули  синим  наколки,  и
Денису как-то некстати припомнилось,  что  Мансур,  павлогорский  вор  в
законе - большой приятель Степана Бельского.
 
*** 
 
   Майе Извольской было двадцать лет, и она практически не знала России.
   Когда ее брат стал финдиректором AMК, в России очень много  стреляли,
и Сляб поскорее отправил сестру в закрытый английский пансионат.
   У Майи был острый и  сухой  ум,  как  у  брата.  Реальность  ее  мало
интересовала: еще в Англии  она  страстно  увлеклась  компьютерами  и  к
восемнадцати годам заработала свои первые деньги, как программист.
   Окончив школу, она подала  документы  сразу  в  несколько  престижных
американских университетов и по  итогам  выбрала  Йель.  На  лето  после
второго курса она приехала в Россию.
   Она не хотела жить в Ахтарске и не любила загорода,  Извольский  снял
ей уютную квартиру в центре Москвы и подарил автомобиль.
   Спустя три дня по возвращении из  Черловска  Майя  нашла  под  дверью
огромную корзину с цветами. Майя втащила корзину в квартиру, пошарила по
цветам и нашла там визитку  с  номером  сотового  телефона.  Цветы  Майя
оставила, а визитку выбросила в ведро.
   Новый букет принесли через два дня. В дверь он пролезал с трудом.  На
визитке было то же имя и тот  же  телефон.  Вторая  визитка  отправилась
вслед за первой.
   Еще через день, около десяти вечера, кто-то позвонил Майе на сотовый.
   - Алло, - сказала она.
   - Привет. Как дела?
   - Кто это? - спросила Майя.
   - Это плохой пилот. Помните? Майя помолчала.
   - Я не думаю, что вы плохой пилот, - сказала она, - но Слава говорит,
что вы плохой человек.
   - Давайте поужинаем и обсудим этот вопрос.
   - Я не ужинаю так поздно.
   - Ну давайте пообедаем завтра.
   - Завтра я улетаю к бойфренду. В Вашингтон.
   - В Вашингтон? Он что, американец?
   - Он американец, чемпион университета по регби и внук сенатора,  -  с
непонятным раздражением сказала Майя. Ей раньше никогда не  приходило  в
голову хвастаться, что Джек - внук сенатора.
   - Понял, - с некоторой иронией отозвался голос на том конце трубки, -
против чемпиона по регби я, конечно, не тяну. Куда мне до чемпиона.
   И в трубке раздались короткие гудки. Майя сидела некоторое  время  на
диване, поджав ножки, а потом сделала несколько нелогичный поступок. Она
перевернула мусорную корзину и достала оттуда визитку Бельского. Кстати,
ей и в голову не пришло сообщить о звонке службе безопасности AMК.
 
Глава третья, 
в которой Ахтарский металлургический комбинат кидают, как последнего лоха, а Денис Черяга наконец узнает, как называется у группы "Сибирь" процесс продажи активов крупным иностранным инвесторам. 
 
   Прошло полтора месяца.
   ГУП "Южсибпром" было  зарегестрировано,  учреждено  и  даже  получило
первые деньги за проданный им товар. Во главе ГУПа стал бывший  помощник
Юрия Андропова, а деньги, как ни странно, пришли от Константина Цоя.
   Кореец  и  в  самом  деле  заплатил  шестьдесят  тысяч  долларов   за
клароловую пленку и оклеил ей одну "чайку" и  два  "мерседеса".  "Чайка"
принадлежала самому Цою, что же  до  "мерседесов",  -  один  он  подарил
Степану, а другой - черловскому губернатору.
   Это был жест вполне в духе Константина Цоя, и самым забавным было то,
что люди  Альбиноса  ненавязчиво  отследили  счета,  по  которым  прошли
деньги.
   Отследили, записали и положили в папочку - вдруг пригодится.
   Извольский больше никаких указаний по шахте Денису не давал, но и без
того было ясно, что шахту  надо  вернуть.  Поэтому  Черяга  в  Черловске
поступил следующим образом.
   Прежде всего он выкупил контрольный пакет акций шахты у акционеров  -
двух придурковатых братков и авторитета  по  кличке  Царандой.  Так  как
акции шахты им. Горького стоили на тот момент  дешевле  резаной  бумаги,
Денис предложил за пакет двести тысяч долларов.
   Братки возмутились малостью суммы и  попросили  полмиллиона.  На  что
Денис ответил, что он готов заплатить  и  полмиллиона,  но  -  только  в
случае прекращения процедуры банкротства. Братки, посовещавшись, решили,
что это очень хорошая сделка - ведь теперь при благоприятном исходе  они
могли получить деньги, в то время как раньше им со  всех  сторон  светил
шиш.
   Через некоторое время Царандой начал тревожиться, так как шла  неделя
за неделей, а Черяга никаких действий по шахте не предпринимал. Царандой
потребовал объяснений.  И  Черяга  объяснил,  что  если  Царандой  хочет
получить причитающиеся ему доходы, то  будет  только  справедливо,  если
ему, Царандою, тоже придется постараться.
   И Царандой начал стараться. Он побежал в арбитражный суд и в УБЭП,  с
начальником  которого  был  дружен.  Он  устроил  демонстрацию  рабочих,
протестующих против банкротства шахты, и его ребята  набили  в  подъезде
морду товарищу Гусенко - тому самому замест