.  Уж  эти  мне  богатые
коллекционеры! Повесят картину куда  попало,  а  потом  удивляются,  что
картина умирает!
   Она задумалась, как поступить дальше. Снять  копию  или  ограничиться
парой  снимков?  В  конце  концов  махнула  рукой  -  цвет  на   картине
неинтересный, так что, даже если фотография его исказит, беды не  будет.
Она хорошо помнила завет своего  академического  преподавателя,  который
обучал их технике  и  технологии  живописи.  "Прежде  чем  приступать  к
реставрации, постарайтесь сделать копию, - говорил студентам мэтр, лысый
розовый человек. - Мало ли что может случиться? Потом  хотя  бы  сможете
все восстановить".
   Саша достала свой "Кодак" - обыкновенную "мыльницу",  с  которой  она
почти не расставалась в Питере.  Сделала  побольше  свет,  нашла  нужный
ракурс и сделала пару  снимков  полотна.  Потом  приступила  к  основной
работе.  Еще  раз  осмотрела  картину,  изучила  фактуру.  Картина  была
написана маслом, судя по всему - густым, почти  неразведенным.  В  углу,
как показалось девушке, была проставлена подпись - черная  закорючка.  И
дата. Взяв лупу, Саша еще раз осмотрела это место,  то  и  дело  поминая
недобрым словом того, кто так залакировал полотно. Желтый лак мешал  его
как следует рассмотреть. Наконец Саше удалось  определить,  что  в  углу
черной краской обозначены две  цифры  -  "76".  Подпись  не  поддавалась
расшифровке. "О Боже! - Саша не верила своим глазам. - Картина семьдесят
шестого года!  Ей  всего  двадцать  два,  а  выглядит  она...  Итальянцы
пятнадцатого - шестнадцатого веков  и  те  сохранились  лучше!  Вот  что
значит люди  десятилетиями  учились  смешивать  краски,  прежде  чем  их
допускали к работе! А  у  нас  все  просто!  Краски  продаются  в  любом
магазине.
   Сплошная химия, вот все и  желтеет,  темнеет,  получается  Бог  знает
что..."
   Посокрушавшись еще немного, Саша  надела  резиновые  перчатки,  взяла
поролоновую губку, смочила ее растворителем, слегка отжала и  приступила
к работе. Провела губкой один раз, другой. Лак был наляпан таким толстым
слоем, что это не произвело никакого эффекта. Но  Саше  показалось,  что
краски стали ярче. "А все-таки ничего, симпатичная  работа,  -  подумала
она, разглядывая картину. - Чья она, интересно? Мадам держалась за  нее;
как за Врубеля или Шагала. Это  кто-то  наш,  советский.  Или  эмигрант?
Местность-то наша, русская.
   Похоже, средняя Россия или Подмосковье".
   Она основательно пропитала губку растворителем и тщательно  промазала
картину  -  сверху  донизу.  Процесс  пошел,  но  очень  медленно.  Саша
вздохнула, отложила губку, сняла перчатки и закурила, отойдя к окну. Она
решила выждать пару минут, чтобы лак  растворился,  а  потом  снять  его
окончательно. Девушка курила и смотрела в окно.
   Хотя ноябрь только начинался, морозы стояли нешуточные. В темном небе
висел огрызок убывающей луны. Во дворе, под фонарем,  металась  поземка.
Саша вспомнила, что Федор убежал из дому в одной  куртке  из  поддельной
кожи, даже без шапки. И ей стало  его  жаль.  "Где  он  сейчас  носится,
бедный? - подумала она даже с какой-то нежностью. - И не  знает,  что  я
уже решила все проблемы... Нет, эту даму мне просто Бог послал!"
   Она погасила сигарету и вернулась к картине. Оглядела ее  и  осталась
довольна результатом.
   Лак, судя по всему, совсем размягчился.  Достаточно  было  нескольких
взмахов губки, чтобы снять его окончательно. Саша снова надела перчатки,
вооружилась губкой, смочила ее, провела  по  холсту  один  раз,  другой,
третий... И вскрикнула, отскочив от мольберта.
   На профессиональном жаргоне то, что произошло,  называлось  "зажарить
картину". Саше никогда не  случалось  ни  делать  этого,  ни  видеть,  и
поэтому она была совершенно потрясена. Краски темными ручейками  стекали
по холсту, собирались внизу мольберта и медленно капали на пол.  Девушка
опомнилась, бросилась к полотну, но не знала, что делать, как остановить
этот процесс. Подхватив на палец каплю краски, она с ужасом  вгляделась,
растерла ее, понюхала.
   - Да что же он делал! - плачущим голосом воскликнула она. - Чем же он
писал!
   Толстый слой лака помешал ей своевременно определить,  какими  именно
красками написана картина. И только сейчас она увидела, что писали ее не
маслом! Под лаком скрывалась густая гуашь.
   Эта краска на водной основе, и ее лаком никогда не покрывают. Но ею и
на холсте не пишут! Саше и в голову прийти не могло,  что  столкнется  с
этой  предательской  краской,  иначе   даже   не   притронулась   бы   к
растворителю, вообще бы не взялась за реставрацию.
   К тому времени, когда все эти мысли вихрем пронеслись  в  се  голове,
картина  была  уничтожена  почти  полностью.  От  нее  осталось   только
несколько желтоватых и серых пятен. Да еще  в  углу,  куда  растворителя
попало  меньше,  издевательски  красовалась  подпись  художника  и   год
создания картины.
   И это было все.
   Медленно, едва владея пальцами, Саша сорвала перчатки, бросила их  на
пол. Краска все еще продолжала капать - гуашь, казалось, радовалась, что
ее выпустили на свободу  из-под  лакового  плена.  Но  девушка  даже  не
думала, чтобы как-то зафиксировать краску. Катастрофа была необратима.
   Сейчас Саше лезли в голову совсем другие мысли.
   Она вспомнила об авансе, о тех деньгах, которым пять минут назад  так
радовалась. А также и о договоре... Договор.  У  нее  даже  не  осталось
экземпляра. Но она помнит весь текст. "В случае утраты  или  необратимой
порчи картины..." Да уж, порча необратимая. "Где я возьму  десять  тысяч
долларов?!"
   При этой последней мысли Саша встрепенулась и постаралась взять  себя
в руки. И думать нельзя, чтобы отдать такие деньги! Их не только нет, их
даже взять негде! Ну не бросаться же родителям в ноги, не просить же  их
продать квартиру! С них достаточно того горя, которое они уже  пережили.
Им до слез  жалко  холодильника  и  телевизора,  а  здесь  речь  идет  о
квартире!
   Саша пошла на кухню и вынула  из  холодильника  бутылку  с  остатками
перцовки. К ним недавно приходили друзья, и осталось немного водки. Саша
никогда в жизни не употребляла водку - самое крепкое, что она пила, было
вино. Но тут она храбро глотнула прямо  из  горлышка.  Горло  перехватил
огонь, но она заставила себя сделать еще один глоток.  Через  минуту  ей
стало жарко. И, как ни удивительно -  уже  не  так  тяжело.  "Ничего,  я
нарисую эту дрянь заново", - мелькнуло в  голове  спасительное  решение.
Саша с сомнением посмотрела на бутылку. На  донышке  плескались  остатки
водки, и она решительно допила все. Теперь ей было море по  колено.  "Уж
такую фигню я нарисую за час! - Она с грохотом поставила бутылку на стол
и упала на табуретку. - Подумаешь, великий художник... Ничего страшного!
Десять тысяч долларов! Какая лажа!
   Да я даже не знаю, кто он такой!"
   Как все стало легко и как все смешно! Теперь она не упрекала мужа  за
то, что он возвращался домой пьяным. Конечно, ему тоже было нелегко.
   И как его обвинять за то, что он хотел забыться хоть на  пару  часов?
"Пусть только возвращается поскорее! - сказала себе  Саша.  -  Я  сделаю
ужин, мы посидим, как раньше, поболтаем... Я ему  все  расскажу.  Я  так
давно ничего ему не рассказывала!
   А завтра с утра пораньше я сдам пленку на проявку,  сделаю  отпечатки
по срочному тарифу... Через два часа фотографии будут у меня  на  руках.
Куплю нужные краски, это стоит копейки, гуашь дешевая. Холст возьму  тот
же самый, только почищу его. И нарисую  картинку  заново!  Подумаешь,  к
вечеру управлюсь! А насчет лака... Что ж, положим и лак, если этой  дуре
так хочется. Тоненький красивенький слой. И пошла она  тогда  со  своими
соболями, бриллиантами и договорами! Как будто  она  что-то  понимает  в
искусстве! Даже и  не  заметит,  что  картинка-то  свежая!  Еще,  может,
подкинет деньжат за особо удачную реставрацию!"
   Саша даже засмеялась - так хорошо она все придумала! Она  никогда  не
напивалась, а сейчас в одиночку выпила почти полбутылки водки. Кружилась
голова, горели щеки, и стены кухни слегка плыли у нее перед глазами. Она
пожевала кусочек сыру, выкурила сигарету, попыталась налить себе  чаю...
Потом бросила эту затею, с трудом приплелась в комнату и одетая упала на
постель. Теперь ей хотелось только одного - как можно скорее уснуть. Она
забыла обо всем: о злосчастной картине, о деньгах и о  том,  что  хотела
дождаться Федора.
 
Глава 2 
 
   Ее разбудил телефонный  звонок.  Саша  с  трудом  разлепила  глаза  и
выбралась из постели. По дороге на кухню она несколько раз натыкалась на
стены, но так и не сообразила зажечь свет. За окнами было темно - то  ли
продолжался вечер, то ли еще не рассвело...
   - Алло, - вяло сказала она. И оживилась, услышав голос мужа:
   - Ну, куда ты пропал?!
   Включив свет, она взглянула на большие настенные часы. Они показывали
половину восьмого.
   И конечно, это было утро, ведь  вчера  она  уснула  часов  в  десять.
Сообразив все  это,  Саша  заговорила  совсем  другим  тоном.  -  А,  ну
прекрасно, - с  издевкой  произнесла  она.  -  Ты  звонишь,  чтобы  меня
успокоить?
   - Я звоню, потому что... - начал Федор, но сам себя оборвал:
   - Да плевал я на все это! Можно подумать, что ты беспокоилась!
   - Да, вот возьми и подумай! - Саша еще раз взглянула на часы.  Такого
у них еще не бывало.
   Трезвый или полупьяный, ласковый или  сердитый,  но  муж  возвращался
ночевать всегда.
   - Да ничего страшного, - немного сбавил тон Федор. -  Переночевал  на
работе, с ребятами. Вот сейчас заступил на вахту.
   - Раньше ты позвонить не мог?
   - Мог, но не хотел.
   Саша замолчала. Она слышала в трубке его  дыхание.  Федор,  несколько
раз глубоко вздохнув, наконец выдавил:
   - Мне, если честно, вообще хотелось уйти.  Навсегда.  -  Он  выдержал
очень значительную паузу, ожидая  какой-то  реакции  на  это  слово.  Не
дождавшись, уже сердито продолжал:
   - Что это за жизнь?
   Я же соврал тебе вчера. У меня нет денег, чтобы заплатить эти чертовы
алименты. Ну нет, и все. Что ж мне теперь -  воровать?  А  если  честно,
сбежал от твоих родителей. Не хотел, чтобы они опять на меня орали.  Они
приезжали вечером?
   Саша молчала.  Она  могла  произнести  всего  несколько  слов,  чтобы
порадовать  мужа.  Могла   успокоить   его,   сказать,   что   не   надо
расстраиваться, что деньги она достала, что все еще будет хорошо...  Но,
закусив губу, Саша молчала, глядя в темное окно.
   Федор еще что-то говорил, но она почти не вслушивалась в  его  слова.
Она только теперь полностью опомнилась ото сна и ясно вспомнила все, что
случилось  вчера  вечером.  Деньги,  кабальный   договор,   уничтоженная
картина. Да, картина. Было в этой картине что-то,  что  ее  тревожило  и
сейчас.
   Саша опять взглянула  из  часы.  Скоро  откроется  ближайшая  к  дому
фотомастерская,  она  пойдет  и   закажет   фотографии.   Потом   начнет
работать... Да, все было так, все правильно,  но  что-то  выбивалось  из
этих планов. Она пришла в себя от голоса мужа.
   Тот почти крикнул:
   - Да ты уснула там, что ли?!
   - Нет, все хорошо,  -  откликнулась  Саша,  только  затем,  чтобы  он
отвязался. - Мне вчера принесли на реставрацию картину, и я сейчас  буду
работать.
   - Да? Ну, удачи. Я вернусь к восьми, не беспокойся.
   Он добавил, что любит ее, подождал ответного признания, но Саша опять
ушла в себя. В эту минуту было нечто, что волновало ее куда больше,  чем
эти привычные слова "я тебя люблю". Она положила трубку.
   Снимки с картины были готовы к полудню.
   И еще в фотомастерской,  разглядывая  их  под  сильной  лампой,  Саша
увидела, наконец, то, что не давало ей  покоя.  Темное  пятно!  Конечно,
качество снимков было неважное, и картина на  них  выглядела  еще  более
темной, чем была в действительности... Но  пятно  и  здесь  бросалось  в
глаза. На снимке оно выглядело так,  будто  левый  нижний  угол  картины
чем-то замазали.
   Саша сложила снимки в сумку и торопливо вышла на  воздух.  Мороз  все
еще держался, и он отрезвил ее, окончательно прояснив все мысли.  Теперь
девушка отчетливо понимала, в каком положении  оказалась.  Конечно,  она
могла бы повторить погубленную картину - на том  же  холсте,  такими  же
красками, в той же манере. Ничего трудного она тут не находила, ведь  во
время  учебы  в  академии  ей  приходилось  копировать  полотна  великих
мастеров, и это получалось у нее  очень  хорошо.  А  что  здесь?  Ничего
сложного. Если бы не это пятно...
   Принимая картину в  работу,  Саше  и  в  голову  не  пришло  спросить
заказчицу, что замазано в углу картины. Она решила,  что  здесь  слишком
густо положен лак, а если его снять, краски проявятся сами собой. Она не
могла и предполагать, что уничтожит лак  вместе  с  красками.  И  теперь
могла бы повторить всю картину... За исключением  нижнего  левого  угла.
Что было нарисовано там,  об  этом  Саша  даже  догадываться  не  могла.
Нарисовать что-нибудь в том же сельском роде? Например, куст, стог  сена
или просто  траву?  Но  это  значило  играть  в  лотерею.  Художник  мог
изобразить там что угодно.
   В конце концов, там могла скрываться даже человеческая  фигура,  если
на то пошло! Разве можно нарисовать ее наобум?
   Сашу трясло, но она списывала это на мороз и на непривычное состояние
похмелья. Но даже дома, после горячего чая,  дрожь  не  прошла.  Девушка
боялась даже подойти к погубленной картине. Краем глаза она видела  этот
несчастный холст, который сейчас выглядел как  простая  грязная  тряпка,
натянутая на подрамник. Наконец Саша заставила себя повернуться к  нему.
Как ни горька была правда, нужно было смотреть ей в лицо.
   Прежде всего девушка осмотрела весь холст с лупой, выискивая хотя  бы
малейшие следы въевшейся краски, пытаясь угадать, что могло скрываться в
левом нижнем углу. Беда была еще в  том,  что  пятно  занимало  примерно
четвертую часть картины. Но Саше ничего не удалось разглядеть.
   Она перевернула холст и осмотрела изнанку. Остатки пыли и  паутины  -
больше  ничего.  Девушке  хотелось  плакать,  но  она  заставляла   себя
держаться.
   "Если бы  хоть  название  узнать,  -  говорила  она  себе,  продолжая
исследовать холст, хотя и не надеялась что-нибудь найти. -  Может  быть,
все это дело называется "Пейзаж перед грозой" или "Старая дача".
   А может, просто "Лето". Хотя бы узнать, были в  этом  чертовом  пятне
человеческие фигуры или нет?!
   Если нет, я бы еще рискнула. А что? Пустила бы по всему углу  травку,
кустики всякие... - Но девушка тут же одернула себя:
   - Сейчас, кустики! Ведь  заказчица  сказала,  что  я  должна  вернуть
картине первоначальный вид! Первоначальный! И она говорила это,  обращая
мое внимание на пятно... Значит, для нее это было важно.  Значит,  я  не
могу нарисовать там Бог знает что. Она же наверняка знает, как выглядела
эта картина, что на ней изображено. Картина-то еще не старая.  Наверняка
есть люди, которые видели ее в неиспорченном виде, без лака. Может, даже
она сама ее тогда видела! Если ей лет сорок, а картине двадцать два - то
тогда этой даме было уже восемнадцать! О, черт...  А  если  у  нее  есть
снимки с этого полотна? А может, еще и сам художник жив.
   Если дама так высоко ценит эту картину, то уж во всяком случае не  за
красоту! И уж она-то  обязательно  выяснит,  что  я  нарисовала  картину
заново!"
   Но хотя Саша и убивалась, одна здравая мысль  ей  все-таки  в  голову
пришла. Она тщательно скопировала  подпись  художника,  сохранившуюся  в
правом нижнем углу. "Если сохранились снимки или  наброски,  то  я  ведь
тоже могу на них посмотреть!
   Главное - выяснить, кто он такой, этот пейзажист!"
   Настроение у нее от этой идеи не улучшилось, но сидеть сложа  руки  и
ждать, когда с нее потребуют десять тысяч, Саша тоже не собиралась.  Она
отыскала записную книжку, раскрыла ее на букве "Ю" и набрала  номер,  по
которому не звонила года три.
   -  Юлия  Борисовна?  -  немного  смущенно  сказала  девушка,  услышав
знакомый хрипловатый голос. - Это Саша, Саша Мордвинова.
   В трубке раздалось протяжное изумленное восклицание, а потом  женщина
весело сказала:
   - Ну, спасибо, что совсем не забыла! Ты  в  Москве,  я  слыхала?  Чем
занимаешься?
   Саша  чувствовала,  что  ее  заливает  горячая  волна   стыда.   Юлия
Борисовна, кандидат искусствоведческих наук, шесть лет назад  совершенно
бескорыстно, не взяв с Сашиных родителей ни копейки, подготовила девушку
к экзаменам по всем устным и письменным дисциплинам. Саша  познакомилась
с ней еще в  художественной  школе,  где  Юлия  Борисовна  читала  детям
историю искусств. Но в последнее время Саша совсем о ней не  вспоминала.
Она знала, что женщина живет одна, в обществе  серого  кота  Маси,  что,
кажется, живется ей трудно и уж, во всяком случае она будет рада звонку.
Но как-то... Руки не доходили ей позвонить. Саша не могла выбрать повод,
чтобы попросить о встрече. Ей стыдно было думать, что и вспомнила-то она
об этой женщине только из корысти. Если кто и мог опознать художника  по
его подписи, то только она.
   - Может, выкроишь время и заедешь в гости? -  говорила  тем  временем
женщина. - Рассказала бы, как живешь. Ты, наверное, изменилась?  Я  тебя
хотя бы узнаю?
   Саша поторопилась принять приглашение. Юлия  Борисовна  обрадовалась,
сказав, что и сегодня, и завтра с утра до вечера будет дома.
   - Может быть, сегодня? - попросила девушка.
   У нее не хватило духу сказать, что она соскучилась.
   Может, это и не было  бы  враньем,  но  звонила-то  она  не  поэтому.
Договорились на четыре  часа.  Сама  купила  цветы,  конфеты  и  бутылку
красного вина.
   Она помнила, что Юлия Борисовна предпочитала грузинские красные  вина
всем остальным напиткам.
 
*** 
 
   Серый кот с достоинством вышел из кухни и остановился, глядя на Сашу.
Та ахнула и присела, чтобы его погладить:
   - Жив! Надо же! Юлия Борисовна, сколько же ему лет?
   - Ну, по человеческим меркам пятьдесят - еще не вечер,  -  засмеялась
женщина.
   Саша выругала себя - самой хозяйке было около  пятидесяти,  и  вопрос
про кота оказался довольно бестактным.
   - Проходи, дай я на тебя посмотрю! - Хозяйка провела Сашу в  столовую
и усадила в скрипучее плетеное кресло. - Изменилась, изменилась... Когда
же мы виделись? Года три назад? Ты более женственной стала... Пополнела,
что ли? Нет, не знаю!
   Саша смущенно улыбнулась:
   - Просто вышла замуж.
   - Неужели? - воскликнула женщина. - Представь, Санечка, что я тоже!
   Хозяйка очень изменилась за три  года.  Она  всегда  была  худощавой,
немного растрепанной женщиной.
   И то, что она не замужем, почему-то определялось с  первого  взгляда.
Вид был какой-то незамужний  -  точнее  сказать  невозможно.  Настоящего
цвета ее коротких волос никто не знал -  Юлия  Борисовна  красила  их  в
радикальный черный цвет. Цвет остался прежним. Но сейчас Юлия  Борисовна
была тщательно причесанной, с умело наложенным макияжем, одета  в  серую
шелковую  блузку  и  узкие,  стального  цвета  брюки.  На  ее  запястьях
позванивали серебряные, украшенные нефритами браслеты. И самое  главное,
впервые на Сашиной  памяти,  от  Юлии  Борисовны  пахло  духами.  Причем
какими-то очень резкими.
   - Вот здорово, - пробормотала Саша. - Я вас поздравляю!
   - Ну, в моем возрасте это уже считается чем-то  даже  неприличным,  -
усмехнулась Юлия Борисовна. - И тем не менее я  вышла  замуж.  Моя  мама
никак не может опомниться. Ей-то уже за семьдесят, она и меня записала в
бабушки.
   Юлия Борисовна поставила в воду принесенные Сашей цветы,  распечатала
конфеты, подхватила бутылку и унесла ее на кухню. Там  послышался  тихий
короткий разговор, после  чего  слабо  хлопнула  тугая  пробка,  и  Юлия
Борисовна вернулась уже с откупоренной  бутылкой.  Саша  поняла,  что  в
квартире, кроме них и кота; кто-то есть. Значит, на кухне сидит ее  муж.
Но Саша не решилась об этом спросить.
   Она по  старой  привычке  нем