ретом  твоего
приятеля "Моряка", воображаю, как мы любим друг друга с  Сэмом  Спейдом,
как я нахожу мальтийских  соколов,  одного  за  другим,  и  слушаю,  как
известная знакомая Тинтина, Бьянка Кастафьоре, поет арию из "Фауста"...
   Говоря все это, она  выложила  на  стол  две  старые  книжки,  обе  с
коленкоровыми корешками - один синий, другой зеленый. На  обложке  одной
из них были изображены Тинтин, Милу и капитан Хаддок в шляпе с плюмажем,
позади в море распустил паруса старинный галеон. На второй Тинтин и Милу
обследовали морское дно на подводном  аппарате,  по  форме  напоминающем
акулу.
   - В детстве я копила все деньги, которые мне дарили на праздники,  на
день рождения, на именины, на Рождество... Настоящий Эбенезер Скрудж...
   - Он был моряк?
   - Нет. Скопидом.
   - Понятия о нем не имею.
   - Не важно, - продолжала она. - Я складывала монетку к монетке, потом
шла в книжную лавку и выходила оттуда с одной  из  этих  книжек,  затаив
дыхание, наслаждаясь прикосновением к яркому картонному  переплету...  А
потом, обязательно в одиночестве, открывала книжку, вдыхая запах  свежей
типографской краски, перед тем как погрузиться  с  головой  в  чтение  и
рассматривание  картинок.  Так,  потихоньку,  я  набрала  двадцать   три
выпуска... С тех пор прошло очень много времени, но и сейчас,  раскрывая
одну из этих книжек, я чувствую запах, которым для меня с самого детства
пахнут приключения и жизнь. Эти книжки, вместе с фильмами Джона Форда  и
Джона Хьюстона, вместе с "Джаст  Уильям",  про  которого  писала  Ричмэл
Комптон, отформатировали дискету моего детства.
   Она раскрыла "Сокровище Рэкхама Рыжего" на  сороковой  странице.  Это
была большая, полосная  иллюстрация,  на  которой  Тинтин  в  водолазном
скафандре шагает по морскому дну к останкам затонувшего "Единорога".
   -  Посмотри  внимательно,  -  сказала  она.  -  Эта  картинка  многое
определила в моей жизни.
   Кончиком пальца она коснулась картинки с осторожной нежностью, словно
боялась смазать краски. Кой смотрел не в книжку, а на нее, и видел,  что
она продолжала улыбаться с отсутствующим видом, с тем  выражением  лица,
которое настолько молодило ее, что она снова становилась  прижавшейся  к
отцу девчонкой с фотографии, висевшей в  рамочке  на  стене.  Счастливое
лицо, подумал он. Такое лицо  у  человека  бывает  только  тогда,  когда
счетчик еще стоит на нуле. А еще  этот  серебряный  чеканный  кубок  без
одной ручки. Детский чемпионат по плаванию. Первое место.
   - По-моему, - произнесла она мгновение спустя, по-прежнему не отрывая
глаз от книжки, - ты тоже так мечтал когда-то.
   - Конечно.
   Это он понимал. Пусть у него все было по-другому, и это все не  имело
ничего общего ни  с  этими  книжками,  ни  с  серебряным  кубком,  ни  с
фотографией и во обще ни с чем,  что  хранила  ее  память;  но  все-таки
существовала некая точка, некая территория, где он легко понимал ее.  И,
скорее всего, Танжер вовсе не такая уж другая. Может, думал он, она одна
из нас, хотя каждый из  нас  по  определению  ходит  в  море,  охотится,
сражается и тонет в одиночку Корабли, проплывающие в ночи. Далекие огни,
показавшиеся на мгновение, да и то не по твоему  курсу.  Или  отдаленный
звук, шум работающей машины. И снова тишина,  и  снова  тьма,  и  только
отблеск на черной и пустой воде.
   - Конечно, - повторил он.
   И больше ничего не сказал. Для него этим образом,  этой  картинкой  в
книжке памяти был средиземноморский порт  с  трехтысячелетней  историей,
окруженный горами и замками с  бойницами,  из  которых  некогда  глядели
пушечные дула. Одни названия чего стоили - форт Навидад, док Курра, маяк
Сан-Педро. Запах тихой воды, мокрых канатов и легкий юго-западный  бриз,
колышущий флаги  пришвартованных  кораблей  и  брейд-вымпелы  на  мачтах
рыбацких траулеров. Неподвижные мужчины, праздные пенсионеры, сидящие на
чугунных причальных тумбах. Сети,  сушащиеся  на  солнце,  ржавые  борта
торговых кораблей, стоящих у мола; и запах соли, дегтя и моря, древнего,
насыщенного историей порта, куда входило множество кораблей и  жизней  и
откуда они уходили. На этом фоне  в  памяти  Коя  был  и  смуглый  худой
мальчишка с  рюкзачком  за  спиной,  набитым  школьными  учебниками;  он
прогуливал уроки, чтобы посмотреть на море, чтобы пошататься у кораблей,
с которых спускались на причал  светловолосые  мужчины  с  татуировками,
говорившие на непонятных языках. Чтобы поглазеть, как  отдают  швартовы,
которые шлепались в воду, а потом их поднимали  на  борт,  и  борт  этот
удалялся от причальной стенки, корабль разворачивался к выходу из порта,
где стояли два маяка, и брал курс в открытое  море,  следуя  путями,  на
которых не остается иного следа, кроме пены в кильватере, и  на  которые
этот мальчик - он был твердо в этом уверен -  обязательно  вступит.  Вот
какой была его мечта, вот тот  образ,  который  определил  его  жизнь  -
детская, не по возрасту сильная тоска по морю,  путь  куда  лежал  через
Древние и мудрые порты, населенные призраками, обитающими среди портовых
кранов и в тени  причальных  навесов.  Борозды  на  чугуне,  проложенные
трением канатов. Мужчины, всегда  спокойные,  часами  не  двигавшиеся  с
места, для которых леска, удочка или сигарета  служили  лишь  предлогом,
казалось, им бы только смотреть и смотреть на море, и больше  ничего  им
не надо. Дедушки, держащие за руку внуков;  детишки  теребят  вопросами,
показывают  старикам  на  чаек,  а  те  не   могут   отвести   глаз   от
пришвартованных кораблей, от линии горизонта  там,  за  маяками,  словно
ищут  что-то  потерявшееся  в  своей  памяти  -   воспоминание,   слово,
объяснение того, что произошло много лет тому назад, или того, что, быть
может, так почему-то и не произошло.

***

   - Люди вообще очень глупы, - говорила Танжер, - мечтают только о том,
что им показывают по телику.
   Она поставила книжки обратно на полку и уже не садилась. Засунув руки
в карманы джинсов, она смотрела на Коя.  Сейчас  вся  она  -  ее  глаза,
улыбка - стала гораздо мягче. Кой кивнул, сам не понимая  зачем.  То  ли
затем, чтобы она продолжала говорить, то ли  чтобы  показать:  он,  мол,
понимает.
   - А все-таки что ты ищешь на "Деи Глории"?
   Она медленно подошла к нему, и один короткий миг он был  уверен,  что
она хочет коснуться его лица.
   - Не знаю. Честное слово, не знаю. - Она стояла рядом с ним, опершись
руками о стол и глядя на морскую карту. - Но когда  я  прочла  показания
юнги, написанные сухим бюрократическим языком,  я  почувствовала...  Эта
бригантина, пошедшая ко дну с поднятыми парусами..,  корсарская  шебека,
преследующая ее... Почему бригантина не укрылась в  Агиласе?  На  лоциях
того времени там обозначен замок и башня с двумя пушками на  мысе  Копе,
бригантина могла бы получить там помощь.
   Кой бросил взгляд  на  карту.  Агиласа  там  не  было,  он  находился
юго-западнее мыса Копе.
   - Ты сама назвала причину вчера, когда рассказывала мне эту  историю,
- сказал он. - Возможно, корсарское судно вклинилось между "Деи Глорией"
и берегом, так что бригантине пришлось продолжать идти  на  восток.  Мог
подняться противный ветер, или капитан побоялся ночью подойти  близко  к
берегу. На это можно найти тысячи причин... Как бы  то  ни  было,  судно
пошло ко дну в заливе Масаррон.
   Может быть, они хотели укрыться под защитой башни Асоия. Эта башня до
сих пор сохранилась.
   Танжер вздернула подбородок. Кой, видимо, ее не убедил.
   - Возможно.  И  при  всем  том,  это  было  торговое  судно,  однако,
оказавшись в безвыходном положении, они ввязались в бой... Почему они не
спустили флаг? Неужели капитан был настолько  упрям?  Или  же  на  борту
находилось нечто, чего нельзя было отдать вот так,  за  здорово  живешь?
Такое, ради чего стоило пожертвовать жизнями всех членов экипажа и о чем
даже не обмолвился единственный спасшийся, еще совсем мальчик?
   - А если он этого просто не знал?
   - Может быть. Но кто такие эти два пассажира, которые в судовой  роли
обозначены одними инициалами Н. Э. и X. Л. Т.?
   Кой, пораженный, почесал в затылке.
   - У тебя есть судовая роль "Деи Глории"?
   - Оригинала нет, а копия есть Я достала ее в главном архиве  морского
флота, в Висо-дель-Маркес. У меня там работает одна хорошая подруга.
   Она умолкла, но было ясно, что  в  голове  у  нее  крутится  какая-то
мысль. Она наморщила губы  и  больше  уже  не  казалась  мягкой.  Тинтин
остался в прошлом.
   - Есть и еще кое-что.
   Сказала и снова  умолкла,  словно  не  собиралась  никогда  и  никому
рассказывать об этом. Некоторое время она стояла неподвижно и молча.
   - Это судно, - сказала она наконец, - принадлежало иезуитам. Помнишь,
я тебе говорила? Их доверенному лицу, одному  арматору  из  Валенсии  по
имени Форнет Палау. С другой стороны, Валенсия  была  портом  назначения
"Деи Глории".. И все это происходит четвертого  февраля  тысяча  семьсот
шестьдесят седьмого года, то есть за два месяца до того, как Карл Третий
издал  прагматический  закон,  по  которому   предписывалось   "удаление
иезуитов из испанских пределов и занятие их владений"...  Ты  понимаешь,
что все это значит?
   Кой ответил, что он не силен в истории Карла III.
   Тогда она принялась рассказывать. И делала  это  прекрасно,  говорила
немногословно,  приводила  основные  даты   и   факты,   не   увлекалась
несущественными подробностями. Народный бунт 1766 года в Мадриде  против
министра Эскилаче, поколебавший испанский  трон  и  инспирированный,  по
слухам, орденом иезуитов. Борьба  этого  ордена  с  идеями  Просвещения,
овладевавшими всей Европой. Враждебное отношение короля к иезуитам и его
стремление  избавиться  от  них.   Учреждение   тайного   комитета   под
председательством графа де Аранда, который и подготовил указ об изгнании
иезуитов,  внезапное  объявление  монаршей  воли  2  апреля  1767  года,
немедленная высылка  иезуитов,  конфискация  их  имущества,  а  позже  и
запрещение ордена Папой Климентом  XIV...  На  таком  историческом  фоне
произошла трагедия "Деи Глории".  Разумеется,  никаких  данных,  которые
указывали бы на непосредственную связь одного с другим, не существовало.
Но Танжер была историком;  она  привыкла  рассматривать  и  сопоставлять
факты, предлагать гипотезы и развивать их. Такая связь  могла  быть,  ее
могло и не быть; но, как бы то ни было, "Деи Глория" затонула. Во всяком
случае, подводя итог, затонувший корабль есть затонувший корабль -  stat
rosa pristina nomine, роза при имени прежнем, таинственно заметила она.
   И она знает, где этот корабль затонул.
   - И этого достаточно, чтобы предпринять поиски.
   Она говорила, и лицо у нее становилось все жестче, словно,  пока  она
приводила даты и факты, девчонка, показавшаяся над страницами "Тинтина",
куда-то исчезла Она больше  не  улыбалась,  глаза  горели  решимостью  и
уверенностью.  Она  уже  не  была  девочкой  с  фотографии   Она   снова
отдалилась, и Кой рассердился.
   - А кто те, другие?
   - Какие другие?
   - Далматинец с седой косицей. Меланхоличный недомерок, который  вчера
вечером следил за твоим домом. Они не слишком-то  похожи  на  историков.
должна делать и чего не должна... Все мужчины, которых я  знала,  всегда
хотели объяснять мне, что я должна и чего я не должна.
   Она усмехнулась невесело и устало, Кой решил, что это была  настоящая
европейская усмешка досады. В ней было нечто неуловимое,  роднившее  эту
усмешку со старыми белеными стенами, потрескавшимися фресками в  церквах
и женщинами в черном, которые смотрели в море сквозь листья  виноградных
лоз и олив. Вряд ли какая-нибудь американка могла бы так усмехнуться.
   - Я тебе ничего не указываю. Мне только надо знать, чего ты  от  меня
хочешь.
   - Я тебе предложила работу...
   - О, черт! Работу!
   Он  стоял  покачиваясь,  опечаленный,  словно  находился  на   палубе
корабля, которому вот-вот придется  выброситься  на  берег.  Потом  взял
тужурку и сделал несколько шагов к двери, и Зас весело поспешил за  ним.
В душе у Коя был лед.
   - Работу! - с сарказмом произнес он еще раз.
   Она не тронулась со своего места перед окном.
   Ему показалось, в глазах ее мелькнул страх. Хотя при таком  освещении
нельзя быть уверенным.
   - Возможно, они думают, - сказала  она,  тщательно  взвешивая  каждое
слово, - что  речь  идет  о  сокровище,  и  тому  подобное.  Но  это  не
сокровище, а тайна. Тайна, которая, вероятно, в  наше  время  никому  не
интересна, но для меня она важнее всего. Поэтому я и занимаюсь этим.
   - - Кто они?
   - Не знаю.
   Кой подошел к двери. Глаза его на мгновение задержались  на  чеканном
серебряном кубке.
   - Приятно было познакомиться.
   - Подожди.
   Он внимательно посмотрел на нее. Словно игрок с паршивыми картами  на
руках, который прикидывает, что за карты у противника.
   - Не уходи, - сказала она. - Это полная ерунда.
   Кой надел тужурку.
   - Возможно. Попробуй докажи.
   - Ты мне нужен.
   - Безработных моряков и без меня хватает.
   И водолазов. Среди них немало таких же дураков, как я.
   - Мне нужен именно ты.
   - Ты знаешь, где я живу.
   Он медленно открыл дверь. В душе у него была смерть.  Все  то  время,
которое потребовалось, чтобы закрыть дверь, он ждал, что она  кинется  к
нему, схватит за руку, заставит  посмотреть  ей  в  глаза,  скажет  хоть
что-нибудь, чтобы  задержать  его.  Возьмет  его  лицо  в  свои  ладони,
поцелует  его  долгим,  настоящим  поцелуем,  и  тогда  плевать  ему  на
разноглазых далматинцев и меланхоличных недомерков, тогда он будет готов
с головой погрузиться  вместе  с  ней,  с  капитаном  Хаддоком  и  самим
чертом-дьяволом в поиски "Единорога", или "Деи Глории", или любой, самой
невообразимой фантазии. Но  она  стояла,  облитая  со  спины  золотистым
светом, не шевелясь,  не  произнося  ни  слова.  Кой  опомнился  уже  на
лестнице,  услышав,  как  жалобно  скулит  Зас,  оплакивая  разлуку.  Он
чувствовал  чудовищную  пустоту  в  груди  и  под  ложечкой,  неприятное
подрагивание  икр.  Его  подташнивало,  и  на  первой  же  площадке   он
прислонился к стене, поднес ко рту руки и увидел, что они дрожат.

***

   Суша, пришел он к выводу после долгих размышлений, это не  что  иное,
как широкая коалиция, существующая  с  единственной  целью  -  досаждать
моряку: здесь и пики, не  отмеченные  на  картах,  и  рифы,  и  песчаные
отмели, и мысы, окруженные предательскими банками, а  кроме  того,  суша
населена  множеством   чиновников,   таможенников,   капитанов   портов,
полицейских, судей и веснушчатых женщин.  Погруженный  в  столь  мрачные
размышления, Кой целый вечер бродил по Мадриду.
   Ему сопутствовали потерпевшие поражение герои кинофильмов и романов -
Орсон Уэллс из "Шанхайской  дамы",  Еэри  Купер  из  "Тайны  затерянного
корабля", Джим, за которым из порта  в  порт  следует  призрак  "Патны".
Разница была лишь в том, что  не  было  ни  Риты  Хейворт,  ни  капитана
Марлоу, чтобы ободрить его словом, так и шел он среди людей,  молчаливый
и рассеянный, засунув руки в карманы синей тужурки, останавливаясь перед
красными светофорами и переходя улицы на зеленый свет, и был он такой же
серый и бесцветный,  как  все  остальные.  Он  вдруг  почувствовал  себя
неуверенным, жалким и вообще  не  на  своем  месте.  Он  жадно  поглощал
пространство, стремясь найти пирс, порт, где надеялся обрести утешение в
привычном - в запахе моря и плеске волн о причалы; но  только  когда  на
площади Сибелес он замедлил шаг, не зная, в какую сторону  свернуть,  до
него вдруг дошло, что в  этом  огромном  шумном  городе  моря  нет.  Это
неприятное открытие настолько ошарашило его, что он  покачнулся  и  даже
зашатался, ему пришлось сесть на скамейку возле  ограды  парка,  и  двое
военных в красных беретах, в форме с портупеей и с винтовками на ремнях,
подозрительно покосились на него. Позже, когда он снова пустился бродить
по городу и когда небо, открывающееся  в  западной  стороне  проспектов,
начало краснеть, а в противоположной стороне все помрачнело и посерело и
обозначились силуэты зданий, где загорались первые  огни,  его  отчаяние
перешло во все возрастающий гнев - это была едва удерживаемая ярость,  в
которой  смешалось  презрение  к  собственной  персоне,  отражавшейся  в
витринах, и бешенство, вызванное всеми этими прохожими, которые задевали
его, толкали, когда он останавливался, нелепо жестикулировали, говоря по
мобильникам, мешали ему спокойно пройти  своими  огромными  пакетами  из
супермаркетов  и  сами  двигались  по-дурацки,  то  прибавляя  шагу,  то
останавливаясь групками поболтать. Несколько раз он  отвечал  на  толчки
тем же и вдруг заметил, что возмущенное выражение лица очередной  жертвы
его настроения, - когда этот  человек  уловил  ожесточенность  Коя,  его
злой, угрожающий  взгляд,  мрачный,  как  приговор  трибунала,  -  стало
настороженным и удивленным. Никогда в жизни он не был настолько похож на
неприкаянного Летучего Голландца - даже в тот день,  когда  комиссия  по
расследованию на два года отлучила его от моря.
   Через час Кой уже был пьян, причем вовсе не заботился  предварительно
о цвете напитка. Он вошел в ближайший погребок на площади Санта  Ана  и,
указав пальцем на старую бутылку "Терри Столетнего", чей праведный  сон,
наверное, лет пятьдесят никто не тревожил, удалился в угол вместе с  нею
и бокалом. Коньяк крепко шибает в голову, сказал Торпедист,  после  того
как, стоя на коленях, вывернулся наизнанку и уже мог судить с пониманием
дела.
   Смертельный  случай.  Однажды,  в  Порт-Лимоне,  Торпедист  накачался
бренди  И да будет Его Святая Воля.
   Примите, достопочтенный Падре,  заверения  в  уважении  к  Вам  брата
Вашего во Христе
   Николаев Эскобара Марчамало.
   Писано в порту Валенсия
   1 ноября 1766 года от Р. X.

   Со временем Танжер установила всех  лиц,  которые  были  упомянуты  в
письме. Королева-мать Изабелла Фарнезе,  очень  благоволившая  к  ордену
иезуитов, скончалась за полгода до этого. Письмо было  адресовано  падре
Исидро  Лопесу,  самому  влиятельному  испанскому  иезуиту,  занимавшему
высокое положение при дворе Карла III  и  скончавшемуся  в  изгнании,  в
Болонье, через  восемнадцать  лет  после  роспуска  ордена.  Что  же  до
инициалов, то они не представляют никакой трудности для тех, кто  привык
читать книгу истории: буквы П. П.  означали  Педро  Пабло  Абарка,  граф
Аранда. За инициалом Э. скрывался Лоренсо Эрмосо,  индеец  из  Каракаса,
обосновавшийся в Испании, интриган и заговорщик, который имел  отношение
к бунту против Эскилаче, а после изгнания иезуитов был взят под  стражу,
причем прокурор просил для него применения  пыток  tanquam  in  cadavere
, затем он был  выслан  из  страны.  Буква  В,
обозначала Луиса Веласкеса де Веласко, маркиза Вальдефлореса, писателя и
близкого друга иезуитов, который позже заплатил за  эту  дружбу  десятью
годами заключения в  крепостях  Аликанте  и  на  острове  Алусемас.  Под
инициалом Г, автор письма имел в виду аббата  Гайдару,  он  был  главной
опорой иезуитов при дворе Карла III, которого он  часто  сопровождал  на
охоту. Полное его имя было Мигель де ла Гайдара, и его несчастная судьба
могла бы послужить основой для нового "Графа Монте-Кристо" или "Железной
маски": его схватили за некоторое время до падения ордена,  восемнадцать
лет жизни он провел в заключении и умер в памплонской тюрьме, причем  за
все эти годы так и не были прояснены причины его заточения.
   Судьба аббата Гайдары заворожила Танжер, и она выбрала его в качестве
темы своей диссертации на степень лиценциата. Она изучила все  документы
о его судебных процессах и заточении в отделе Права национального архива
в Симанкасе. Тогда же она установила  название  корабля,  завуалированно
упомянутого в письме - "Деи Глория",  слава  Божия.  Таким  образом  она
сумела также доказать, что прощальное  письмо  падре  Николаев  Эскобара
падре Лопесу, в котором упом