ов.  Им  удалось
купить все необходимое, и инструменты, и химреактивы,  теперь  пакеты  с
покупками стояли  под  стульями,  а  сами  они  сидели  под  брезентовым
навесом, он спасал их от теплого,  почти  горячего  дождя,  от  которого
улица блестела,  как  лакированная,  но  эркеры  в  домах  стиля  модерн
приобретали от этого особо печальный вид; раньше в  нижних  этажах  этих
домов, как помнил Кой, располагались уютные кафе, теперь их место заняли
офисы банков. Они сидели втроем, пили  аперитивы,  смотрели,  как  перед
ними пробегают плащи и мокрые зонты, и в  эту  минуту  Танжер  встала  и
пошла в музыкальный салон рядом с книжным магазином "Эскарабахаль".  Она
вернулась с покупкой и положила ее перед Коем, не сказав: это тебе, или:
возьми, она вообще ничего не сказала. В обертке  было  два  двойных  CD,
восемьдесят тем Чарли Паркера, которые он записал  на  фирмах  "Dial"  и
"Savoy" с 1944 по 1948 год. Учитывая сложившиеся обстоятельства, Кой  не
мог не испытывать благодарности. Старина Паркер стоил благодарности.
   В тот же день Кой видел - так ему, во  всяком  случае,  показалось  -
Кискороса. Нагруженные покупками,  они  возвращались  на  "Карпанту",  и
возле старинного форта Навидад он решил оглядеться. Он это делал  часто,
причем совсем машинально, когда они оказывались на берегу.  Несмотря  на
то, что  Танжер,  по-видимому,  не  обращала  внимания  на  угрозы  Нино
Палермо, Кой постоянно помнил о них, не забыл он и последнюю  встречу  с
аргентинцем на пляже в Агиласе. Он  шел  вслед  за  Танжер  и  Пилото  к
волнорезу, где была пришвартована "Карпанта", когда  у  старинной  башни
увидел Кискороса. Или ему так показалось. Здесь часто проходили  рыбаки,
направлявшиеся к волнорезу, но в фигуре, обозначившейся в сероватой мгле
как раз посередине между башней и мостиком  разобранного  "Корженевски",
не было ничего рыбацкого: маленького роста, аккуратный, одетый во что-то
зеленое от Барбур.
   - А вот и Кискорос, - сказал Кой.
   Танжер встревожилась, остановилась. Иона, и Пилото  посмотрели  туда,
куда показывал Кой, но там уже никого не было. А  все-таки,  думал  Кой,
это  ЗЧЖМК:  Закон  "четвероногое  животное,  которое  мяукает,   обычно
сказывается кошкой". И этот одетый от Барбур недомерок, да еще здесь, не
может быть никем иным, как Кискоросом. А кроме того, когда  неприятности
ходят вокруг, их морда или тут, или там, но  обязательно  да  высунется.
Кой поставил пакеты на землю.  Дождь  на  некоторое  время  прекратился,
порывы горячего юго-восточного ветра поднимали рябь в лужах, по  которым
Кой бежал в сторону башни. Никого он не обнаружил, но оставался уверен в
том,  что  видел  именно  героя  Мальвинских  островов;  его   внезапное
исчезновение только подтверждало уверенность Коя. Он посмотрел  на  кучи
листов стальной обшивки, срезанных с корпусов  автогеном;  песок  вокруг
искореженного металла приобрел цвет ржавчины. Кой затих и  напряг  слух.
Ничего. Совсем ничего. Когда он, пачкая руки ржавчиной, начал взбираться
на мостик, срезанный с корпуса, шаги его  громко  отдавались  на  трапе.
Последние дождевые капли падали на прогнившие доски  мостика,  некоторые
проламывались под ним, и он сказал себе, что надо внимательнее  смотреть
под ноги. Спустился он  с  другой  стороны,  к  наполовину  разрезанному
автогеном сухогрузу, его внутренние переборки были покрыты толстым слоем
высохшей грязи. Все это ржавое железо и металлолом громоздилось  кучами,
образовывая настоящий лабиринт. Он обогнул кран и вошел внутрь сухогруза
по длинному наклонному коридору, в котором за порожками стояли лужи. Кой
был  очень  напряжен  и  насторожен  и  потому  еще  острее   чувствовал
безысходную тоску и отчаяние этого места; к тому же эту печаль усугублял
тусклый свет пасмурного дня. Он уронил что-то  железное,  и  жуткое  эхо
прокатилось где-то далеко внизу: без фонаря спускаться туда  невозможно.
И вдруг он услышал шум за спиной, у входа в коридор; сердце заколотилось
так, что он кожей чувствовал его биение; сдерживая дыхание, он  до  боли
стиснул челюсти и на цыпочках направился  к  входу:  Пилото,  мрачный  и
напряженный,  сжимал  в  руке  полуметровый  металлический   брус.   Кой
выругался сквозь зубы, сам не понимая, что он  чувствует:  разочарование
или облегчение. Танжер ждала снаружи, прислонившись к переборке, засунув
руки в карманы. И тоже очень мрачная. А Кискорос, если это действительно
был он, испарился...
   Кой снял наушники, когда  башенные  часы  муниципалитета  заканчивали
отбивать время. Дон-дон-дон. Кажется, конец. Дон. Он отпил лимонада,  не
отрывая глаз от Танжер, которая спала на скомканной постели. Серый  свет
занимающегося дня подчеркивал тени в складках простыней, покрывавших  ее
колени, живот и голову. Она спала на боку спиной к предрассветному окну,
вытянув одну руку, а вторую засунув между согнутых ног; изогнутая  линия
обнаженных бедер была как карандашный эскиз, где эффект  светотени  дает
понятие и о веснушчатой коже, и о выпуклостях и впадинах тела. Застыв  в
кресле-качалке, Кой рассматривал все подробности: скрытое от него  лицо,
волосы  между  смятых  простыней,  обозначавших  линию  плеч  и   спины,
обнаженную поясницу, которая, расширяясь, переходила в бедра, прекрасный
излом согнутых ног, свободно лежащие ступни. И особенно ту сонную  руку,
пальцы  которой  выглядывали  между  сомкнутых  бедер,  там,  где   едва
обозначились темно-золотистые волоски.
   Он встал с кресла и тихо подошел к постели, чтобы запечатлеть  все  в
своей памяти. Подошел и увидел, что в зеркале платяного шкафа  отразился
фрагмент: та рука Танжер, что лежала на подушке, сгиб колена,  очертания
тела под простыней, а еще сам Кой,  правда,  лишь  частью  своего  тела,
отраженного в зеркале: пальцы руки, предплечье, линия обнаженного бедра,
но и это давало уверенность, что то было именно его  отражение,  оно  не
принадлежало никому другому и  не  возникло  в  результате  игры  зеркал
памяти. Он пожалел, что у него под рукой  нет  фотоаппарата  -  ему  так
хотелось  сохранить  все  подробности.  И  он  изо  всех  сил   старался
отпечатать на сетчатке эту полуобнаженную тайну;  она  преследовала  его
все это время, и интуиция говорила ему, что эта  секунда,  этот  краткий
миг, который вот-вот минет, может открыть ему все. Тут была тайна, тайна
была  на  виду,  хотя  представлялась  очевидностью.  Надо  бы  дать  ей
определение, понять ее, но Кой знал, что времени на это у него не будет,
что  настанет  мгновение,  когда  пьяные  и  капризные  боги,  даже   не
осведомленные о собственной способности к творению во время сна, начнут,
широко  зевая,  просыпаться,  и  все  исчезнет,  будто  никогда   и   не
существовало. Скорее всего, с  такой  ясностью  и  очевидностью  никогда
больше не повторится это мимолетное мгновение: молниеносное утешительное
озарение, расставляющее все по своим местам,  уравновешивающее  пустоту,
ужас и красоту. Примиряющее мужчину,  отраженного  зеркалом,  со  словом
"жизнь". Но Танжер зашевелилась под простынями; и Кой, который знал, что
вот-вот найдет разгадку, почувствовал, что, как бывает на  несовершенной
фотографии, между реальной сценой и наблюдателем есть  зазор  в  десятую
долю секунды,  что  снимок  получится  расплывчатый,  и  ничего  тут  не
поделаешь А в зеркале, за силуэтом его собственного тела, за  отражением
Танжер,  отражались  корабли  под  дождем,  уже  отраженные   на   глади
древнейшего моря.
   Она проснулась, и с нею проснулись все женщины мира. Она была  теплая
и сонная, с встрепанными волосами, закрывавшими ее глаза и рот. Простыня
соскользнула с ее плеч и спины, на виду оказалась рука и подмышка, видны
были напрягшиеся мускулы спины  и  примятая  весом  тела  грудь.  Теперь
загорелая под солнцем спина с отчетливыми следами купальника видна  была
целиком;  Танжер  выгибала  поясницу,  потягивалась,  как   красивое   и
спокойное животное; прикрывала  сонные  глаза  от  серого,  но  для  нее
нестерпимо  яркого  света;  она  ощущала  близкое  присутствие   Коя   и
улыбнулась  улыбкой  сначала  неопределенной,  потом  страстной,   позже
серьезной - она отдавала себе отчет в том, что обнажена  и  что  Кой  ее
рассматривает. И наконец - вызов: медленно и свободно, зная, что на  нее
смотрит мужчина, она полностью скинула простыни, легла на спину, вытянув
одну ногу, другую согнув в колене  и  бесстыдно  положив  руку  рядом  с
темно-золотым треугольником, но отнюдь не прикрывая его,  втянула  мышцы
живота в знак готовности, безвольно бросив другую руку на простыню. И не
шевелилась.
   Взгляд - как всегда, твердый, спокойный, глаза устремлены на мужчину.
Потом, через несколько мгновений, она скользнула по постели,  встала  на
колени перед зеркалом, показывая  ему  обнаженную  спину  и  ягодицы.  И
приблизила губы к зеркалу, набрав воздуха в легкие; не  отводя  глаз  от
Коя  или,  точнее,  от  его  отражения,  она  выдохнула,  затуманив  это
отражение. Вот что она сделала. Потом встала, по дороге  надевая  майку,
подошла к столу, села рядом с блюдом с фруктами; пальцами очистила целый
апельсин и, не разделяя на дольки, стала откусывать куски; сок стекал  у
нее по губам, по подбородку, по рукам. Кой,  не  сказав  ни  слова,  сел
напротив нее, и временами Танжер смотрела на него так же, как  смотрела,
лежа в постели; хотя рот и пальцы у нее теперь были в апельсиновом соке,
единственная разница состояла в том, что сейчас она хоть  чуть-чуть,  да
улыбалась.
   Улыбалась и слизывала с запястий сок, текло по предплечьям до локтей,
апельсин исчезал у нее во рту, она облизывала сок между  пальцев,  снова
откусывала остаток  апельсина,  снова  облизывала  запястья.  Тогда  Кой
качнул головой, словно не  соглашался  с  чем-то.  Он  покачал  головой,
вздохнул - словно тихая, грустная жалоба сорвалась с его уст.  Потом  не
торопясь обошел стол, притянул к себе женщину и - так, как она была, как
сидела в майке до бедер у стола, источая запах апельсина, - нашел дорогу
в Итаку на том берегу моря, старого и серого, как память человеческая.

***

   К "Деи Глории" они вернулись, когда буря улеглась; после того, как на
рассвете разбежались  последние  облачка,  оставляя  розоватые  следы  с
подветренной стороны. Море снова стало ярко-синим, солнце освещало белые
домики на берегу, а вместе с солнцем поднялся и легкий бриз: хорошо идти
под парусами, как сказал Пилото. В тот же  день,  под  отвесными  лучами
солнца, отбрасывавшими его тень на поверхность воды,  Кой,  снова  надев
двухбаллонный акваланг, начал спускаться вдоль  каната,  который  они  с
Пилото прикрепили к большому бую, отметив на нем узлами каждые три метра
и привязав к якорю.
   Кой спустился к левому борту бригантины и, оказавшись возле  шканцев,
обследовал все судно, проверяя, не снесла ли буря разметку, которую  они
с Пилото сделали накануне. Потом посмотрел на пластиковую табличку,  где
восковым карандашом был начерчен план,  рулеткой  измерил  расстояния  и
начал  разбирать  обшивку   транца,   окаменевшую,   покрытую   морскими
отложениями. Металлическим ломиком и киркой он  отрывал  доски,  которые
сразу же превращались  в  грязное  облако  мути.  Работал  он  медленно,
стараясь не делать таких усилий, которые увеличивали бы его  потребность
в  воздухе.  Иногда  он  удалялся  от  кормы,  чтобы   отдохнуть,   пока
взбаламученная вода вновь не станет прозрачной. Он разобрал  транец,  и,
когда муть осела, сунул голову внутрь,  как  накануне  сунул  ее  в  люк
сухогруза. Он осторожно вытянул  руку  и  осветил  фонарем  внутренность
бригантины, где, ошалев от яркого света, заметались во все стороны рыбы,
ища пути к спасению.
   В свете фонаря все обретало естественные краски, он отменял привычное
зеленое одноцветье глубоких вод; здесь  были  актинии,  морские  звезды,
красные и белые коралловые образования, тихо  покачивались  разноцветные
водоросли; сноп света иногда прорезали серебряными ножами  силуэты  рыб.
Кой увидел деревянный табурет, по видимости  отлично  сохранившийся;  он
упал на переборку и за два с половиной  столетия  покрылся  лишь  тонким
слоем зелени, Кой различил даже, что ножки  у  него  были  витые.  Прямо
рядом  с  транцем  он  увидел  какой-то  предмет,  напоминавший   ложку,
полностью покрытый известковыми отложениями, а рядом  виднелись  остатки
керосинового фонаря, облепленного ракушками и почти погребенного в  куче
песка, который просачивался внутрь сквозь сгнившие доски обшивки. Описав
своим фонарем полукруг, Кой увидел в углу  остатки  того,  что  некогда,
верно, было шхиперской; между сгнивших досок он увидел бухты канатов, из
которых торчали  отдельные  побуревшие  волокна,  а  также  предметы  из
металла и фаянса: кувшины, жбаны, две тарелки, бутыли, и  все  это  было
покрыто тончайшим слоем морских отложений.
   Однако  кое-что   в   открывшемся   зрелище   настораживало:   бимсы,
поддерживавшие палубу, во многих местах просели, половина помещения была
завалена обломками досок и песком, который просачивался сюда сквозь щели
в сгнившей обшивке. В свете  фонаря  видно  было  достаточно  свободного
пространства, в котором можно  было  бы  с  большими  предосторожностями
передвигаться, конечно,  если  выдержат  шпангоут  и  бимсы,  которые  и
обеспечивали прочность конструкции. Но Кой решил, что разумнее  было  бы
разобрать  по  возможности  полуют  и  работать   без   опасности   быть
погребенными под обрушившейся  палубой.  Большие  деревянные  части  они
будут перемещать с помощью наполненных воздухом буев.  Работа,  конечно,
будет идти медленнее, но все-таки они с Пилото избегут риска оказаться в
подводной ловушке.
   Сделав большой вдох,  он  осторожно  снял  акваланг  через  голову  и
положил его на палубу. Потом до пояса всунулся внутрь,  постаравшись  ни
за что не зацепиться, и дотянулся, хотя и с трудом, до фонаря.
   Фонарь был очень легкий, и Кой без труда вытащил его из кучи песка. В
этот мгновение Кой почувствовал на себе взгляд: из  дыры  в  самом  низу
переборки на него, приоткрыв рот, смотрела мерлуза. Кой помахал ей рукой
и стал выбираться, тщательно следя, чтобы в легких  осталось  достаточно
воздуха: ему еще надо было подняться на палубу и продуть загубник.
   Он взял загубник в рот, выдохнул пузыри воздуха в загубник и спокойно
задышал. Надел акваланг, закрепил ремни. Водонепроницаемые  часы  Пилото
показывали,  что  он  провел  под  водой  тридцать  пять   минут.   Пора
подниматься, сделать остановку у того узла, что они завязали на  глубине
три метра, и провести там семь минут, как требуют таблицы декомпрессии.
   Пять раз подряд он дернул конец, закрепленный  на  "Карпанте",  давая
знать, что он поднимается, и  медленнее,  чем  пузырьки  воздуха,  начал
подъем, держа в руке фонарь и следя,  как  зеленый  сумрак  проясняется,
становится синим, а потом  и  голубым.  Он  задержался  на  трехметровой
глубине, ухватившись за узел на канате, выше была тень  "Карпанты",  она
темнела ниже поверхности воды,  казавшейся  сейчас  зеркалом  из  стекла
изумрудного цвета. Вдруг стекло разбилось, кто-то нырнул  в  море,  и  к
Кою, широко разводя руками, в маске,  с  колышущимися  в  воде  волосами
устремилась Танжер. Она плавала вокруг  него,  как  русалка,  от  света,
проникавшего сверху, ее веснушчатая кожа казалась  бледнее,  и  вся  она
стала беззащитнее и уязвимее. Кой показал ей фонарь  с  "Деи  Глории"  и
увидел, как за стеклом маски распахнулись восхищенные глаза.

***

   В течение четырех дней, меняясь, Кой и Пилото  разобрали  палубу  над
капитанской каютой. Они  снимали  гнилые  доски,  отделяя  их  киркой  и
стальным рычагом, соблюдая максимальную осторожность, чтобы не повредить
шпангоут и бимсы, которые Удерживали форму корпуса под  полуютом.  Чтобы
удалять большие  деревянные  части,  они  использовали  закон  Архимеда:
привязывали нейлоновыми шнурами к тяжелым доскам и  бревнам  пластиковые
буи и наполняли их сжатым воздухом;  запасные  баллоны  они  спускали  с
"Карпанты" на канате. Работа эта оказалась тяжелой,  изматывающей;  иной
раз они поднимали такие облака мути, что ничего  не  было  видно,  и  им
приходилось делать перерывы, чтобы вода немного очистилась.
   Видели они и человеческие кости. Они попадались и между  досок,  и  в
песке, иногда рядом находили они остатки того, что  прежде  было  ремнем
или  сапогами.  Так,  в  проломе  переборки  Кой  наткнулся  на   череп,
занесенный совсем тонким слоем песка;
   Кой  снова  зарыл  его  в  песок,  движимый  каким-то  атавистическим
чувством почтения к мертвым. Моряки  "Деи  Глории"  не  покинули  своего
затонувшего корабля; иногда, медленно двигаясь среди полусгнивших досок,
Кой, не слышавший ничего, кроме шипения  сжатого  воздуха  в  редукторе,
ощущал присутствие этих теней в окружавшем его сумраке.
   Каждый вечер в каюте они подводили итоги, их совещания  за  столом  с
разложенными  картами   и   планами   напоминали   военный   совет   под
председательством Танжер, Кой  и  Пилото,  несмотря  на  жаркую  погоду,
сидели в свитерах - после работы под водой  холод  долго  не  уходил  из
тела. Потом Кой погружался в тяжелое забытье, без снов и видений,  а  на
следующее утро снова надевал акваланг - ив море.
   Кожа от соленой воды превратилась в наждак.
   На третий день, погрузившись на три метра и сделав обычную остановку,
чтобы кровь снова  насытилась  кислородом,  он  поднял  голову  и  очень
удивился: рядом с корпусом "Карпанты" на усиливавшейся волне покачивался
корпус другого судна. Кой  не  завершил  декомпрессию,  но  поднялся  на
поверхность, почувствовав  укол  тревоги,  которая  вполне  оправдалась,
когда он увидел, что это катер береговой охраны. Заметив, что "Карпанта"
днями стоит на одном и том же месте, жандармы решили  проверить,  в  чем
дело. К счастью,  лейтенант,  командовавший  патрулем,  оказался  старым
знакомым Пилото; и первое, что увидел Кой, высунув голову из  воды,  был
успокаивающий взгляд друга: все нормально, не  беспокойся.  Лейтенант  и
Пилото курили и беседовали, передавая друг другу с борта на борт  мех  с
вином, а молодые жандармы в зеленых комбинезонах и кроссовках отнюдь  не
подозрительно  разглядывали  Танжер,  которая  читала  на   полуюте,   -
солнечные  очки,  купальник,  широкополая  полотняная  шляпа  и   полное
безразличие  к  происходящему.  История,  которую  изложил  Пилото,   не
вдаваясь в подробности и как бы  не  придавая  никакого  значения  своим
словам, - о туристах,  любителях  подводного  плавания,  которые  наняли
"Карпанту", о том, что из спортивного интереса они ищут затонувшее здесь
года два назад рыбацкое судно "Лео и Веро" из Терравьехи,  -  лейтенанту
показалась вполне  удовлетворительной;  особенно  когда  он  узнал,  что
человек, который только что вынырнул из воды, повесив акваланг за ремень
на лесенку на корме, и приветствовал их с  несколько  удивленным  видом,
оказался уроженцем Картахены и офицером торгового флота. Катер удалился,
после того как лейтенант, исполняя свой  долг,  посмотрел  лицензию,  по
которой Кою разрешались подводные погружения, и посоветовал обновить ее,
так как срок ее истек полтора года назад; когда катер отошел на полмили,
оставляя за собой прямой белый след, Танжер отложила книгу,  в  которой,
разумеется, не прочла ни строчки, и все  трое  обменялись  красноречивым
взглядом; Кой снова надел акваланг, спустился до первого узла на канате,
сделал остановку среди белых и бурых медуз, которых медленно несло  мимо
него течением, и дождался, пока образовавшийся в крови азот не выйдет  в
пузырьках воздуха на поверхность.

***

   На пятый день они уже достаточно разобрали полуют  бригантины,  чтобы
предпринять  первое  серьезное  обследование.  Палубу  они  сняли  почти
целиком, и стала  видна  большая  часть  капитанской  каюты,  нетронутая
переборка и пассажирская каюта. Так что Кой уже "под открытым небом" мог
приступать к поискам, последовательно  ра