, нарисованными вкривь  и  вкось.  А  еще  там  был  чудовищно
искаженный женский профиль, так резко прочерченный, что карандаш кое-где
прорвал бумагу. Профиль женщины, кричащей в пустоту.
   Ночи тоже не приносили облегчения. Пилото прощался с Коем и Танжер  и
запирался в носовой каюте, а они, усталые, пропахшие потом и морской сон
лью, отправлялись в одну из кормовых кают.  Они  не  разговаривали,  они
кидались  друг  к  другу  с  какой-то  неестественной  стремительностью,
соединяясь резко, быстро,  грубо,  без  слов.  Кою  все  время  хотелось
остановить мгновение, крепко обхватить ее, заключить ее  в  пространстве
между собой и переборкой и хотя бы ненадолго овладеть ее телом  и  умом.
Но  она  сопротивлялась,  ускользала,  старалась,  чтобы  все   поскорее
кончилось, отдавая ему  лишь  тело,  мыслями  оставаясь  в  недостижимом
далеке. Иной раз, когда вдруг  сбивался  ритм  ее  ускоренного  дыхания,
когда обнаженные бедра ее с силой обхватывали  его,  ему  казалось,  что
наконец она принадлежит ему. Уткнувшись  губами  ей  в  грудь  или  шею,
чувствуя, как сильно пульсирует кровь в ее жилах, он крепко  держал  ее,
прижимая запястья к постели, и входил, входил в нее так глубоко,  словно
хотел добраться до самого сердца, чтобы и оно стало столь же нежным, как
горячее влажное лоно. Но она отступала, стремилась выскользнуть  из  его
объятий, и даже когда, казалось, оказывалась  в  полном  плену,  она  не
сдавалась, не давала ему проникнуть в ту главную, необходимую ему мысль.
Блестящие непроницаемые глаза ее смотрели прямо на него, но не видели ни
Коя, ни "Карпанты", ни моря, в них было лишь  тайное  проклятье  тьмы  и
одиночества. Тогда рот ее раскрывался, она кричала тем же криком, что  и
женщина на рисунке, который Кой случайно обнаружил,  кричала  беззвучным
криком, который отдавался в  глубинах  его  существа  самым  мучительным
оскорблением, какое  только  можно  вообразить.  Эта  молчаливая  жалоба
перетекала в его  жилы,  он  кусал  себе  губы,  чтобы  подавить  тоску,
заливавшую его легкие; он словно бы тонул, захлебываясь  в  море  густой
печали. Ему хотелось плакать, плакать по-детски,  взахлеб,  он  сознавал
свое бессилие: не ему обогреть окоченевшую от холода такого  одиночества
женщину. Кто он такой, в конце концов?
   Прочел несколько  книжек,  ходил  по  морям  несколько  лет,  обладал
несколькими женщинами, вот и все; он был уверен, что не знает, как найти
нужные  слова,  что  делать,  и  даже  молчание  свое   считал   грубым,
бестактным. И все же он отдал бы жизнь,  чтобы  проникнуть  в  самую  ее
суть, снять покровы плоти и  со  всею  нежностью,  на  какую  он  только
способен, неспешно и ласково, слой за слоем снимать языком с ее души  ту
мучительную, злокачественную коросту, что наросла там  за  сотни  лет  и
миллионы женских жизней на бесчисленных  ранах  и  ссадинах,  нанесенных
миллионами мужчин. И потому каждый раз после того, как ее тело замирало,
пройдя высшую точку наслаждения, Кой все еще  медлил,  забывая  о  себе;
однако у нее дыхание выравнивалось, тело пребывало в полном покое, и его
пронзала мучительная боль отчаяния; но весь он, каждая клетка тела,  вся
его кровь, вся память знали, что на всем белом свете больше, чем ее,  он
не любит никого и ничто. Но она уже ушла, ушла слишком  далеко,  и  там,
куда она ушла, ему места не было; лишь на миг он вторгся в ее  владения,
и для нее это лишь случайный эпизод. С горечью он думал, что все  так  и
кончится - не гром грянет, а едва слышный вздох сорвется с  губ.  В  эти
минуты полного безразличия, наступавшие с неотвратимостью приговора, все
в ней умирало; все исчезало, как наваждение, когда  сердце  ее  начинало
биться  ровно,  как  обычно.  Обнаженной  кожей  Кой  снова   чувствовал
дуновение холода из открытого  в  ночь  иллюминатора;  этот  холод,  как
библейское проклятие, поднимался из морских глубин. Отчаяние  его  было,
как  мраморная  плита  -  непроницаемое,   отполированное   до   полного
совершенства,  без  единой  щербинки   надежды.   Ужасающе   неподвижное
Саргассово море, свернутая в рулон сферическая карта  с  географическими
названиями,  какие  умели  давать  только  древние  мореплаватели:   мыс
Разочарований, впадина Одиночества,  залив  Горечи,  остров  Спаси  нас.
Господи... Перед тем, как повернуться спиной, она его  целовала,  и  он,
глядя в потолок и положив  руку  на  обнаженное  бедро  спящей  женщины,
испытывал то ненависть к этому последнему поцелую, то презрение к самому
себе. Уставившись в темноту, он слушал, как тихо плещется вода о  корпус
"Карпанты" и посвистывает в ее снастях  ветер,  и  думал,  что  нигде  и
никогда не существовало карты, которая помогла бы мужчине в  путешествии
к душе женщины. А еще он знал, что Танжер уйдет из его жизни, но познать
ее ему не суждено.

***

   Как раз в эти дни они снова дали о себе знать. Танжер  позвонила  мне
из ресторана "Пес Рохо" на мысе Палое и попросила, чтобы я  помог  ей  с
расчетами, так  как  у  нее  получается,  что  погрешность  в  восточном
направлении   на   полмили   больше.   Я   подтвердил   ее   правоту   и
поинтересовался, как  идет  работа,  она  ответила,  что  все,  дескать,
хорошо, большое  спасибо,  скоро  она  позвонит  и  расскажет  подробно.
Подробностей мне, однако, пришлось ждать недели две, да и узнал я их  из
газет, но когда узнал, то почувствовал себя  идиотом,  а  идиотами  были
почти все действующие лица  этой  истории.  Но  не  будем  предвосхищать
события. Танжер звонила мне в полдень, когда "Карпанта" встала  у  пирса
бывшей рыбацкой деревушки, ныне превратившейся в туристический комплекс.
Циклон  над  Атлантикой  оставался  на  прежнем  месте,  и   над   всеми
параллелями и меридианами Иберийского полуострова сияло солнце. Барометр
стоял высоко, стрелка  не  пересекала  опасной  вертикальной  черты,  не
уходила влево; но именно это, как ни странно,  привело  их  в  маленький
порт,  расположенный  в  черной  бухте,  испещренной  выступающими   над
поверхностью воды скалами;  над  бухтой  возвышался  маяк,  стоявший  на
отдельной, выступающей в море скале. Утром из-за  жары  вдали  высоко  в
небе начали образовываться кучевые  облака,  потом  соединились  в  одну
угрожающе темную тучу. Ветер, узлов двенадцать -  пятнадцать,  вроде  бы
дул как раз  в  сторону  тучи,  но  Кой  понял,  что  если  туча  станет
разрастаться, то когда она окажется над их головами,  с  противоположной
стороны на них понесется шквал. Пилото, прищурившись, от чего морщины  в
уголках глаз стали глубже, смотрел в том же направлении, и двум  морякам
достаточно было обменяться взглядом, чтобы понять друг друга.
   И Пилото взял курс на мыс Палое. Там, на  беленой  веранде  ресторана
"Пес Рохо", они сидели и ели жареных анчоусов с салатом, запивая все это
красным вином.
   - Еще полмили, - сказала, присоединившись к ним, Танжер.
   Сказала с сердцем. Взяла с блюда одну рыбку, посмотрела на  нее  так,
словно думала, в чем бы ее обвинить, а потом с  презрением  раздавила  в
пальцах.
   - Еще пол чертовой мили, - повторила она.
   При ее обычной сдержанности  слово  "чертова"  прозвучало  почти  как
непристойность. Очень странно звучал этот тон, а еще страннее  было  то,
что она потеряла контроль над собой. Кой с интересом смотрел на нее.
   - Это не так уж страшно, - возразил он.
   - Еще неделя работы.
   Голова у нее была немытая, от морской соли волосы  стали  тусклыми  и
жесткими, сгоревшая кожа, тоже  давно  толком  не  мытая,  натянулась  и
блестела.
   Пилото с Коем выглядели не лучше -  несколько  дней  не  брились,  не
мылись с мылом, почернели от зноя. На всех троих были джинсы, выгоревшие
майки, спортивные туфли, дни, проведенные в  море,  не  прошли  для  них
бесследно.
   - Еще неделя, - повторила она. - Никак не меньше.
   Она мрачно смотрела на "Карпанту",  пришвартованную  внизу  у  пирса.
Парусник еще был освещен, но темная туча, словно занавес, надвигалась на
бухту, гася солнечное сияние на стенах белых домиков и кобальтовой  сини
моря. Кой вдруг понял: Танжер  теряет  надежду.  Она  потратила  столько
времени, столько усилий, а тут до нее дошло, что неудача  возможна,  что
это не пустое слово, что за ним кроется крушение надежд. Глубины второго
района поисков были больше, а это означает, что если мы  даже  и  найдем
бригантину, мы, вероятно, не сможем до нее добраться. Кроме того, время,
отведенное на поиски, подходило к концу, как, наверное, и ее  деньги.  И
вот ее впервые охватило сомнение.
   Он взглянул на Пилото. Серые  глаза  безмолвно  подтвердили  ход  его
рассуждений: вся эта авантюра начинала становиться абсурдной. Все данные
верны, все проверено и доказано, не  хватает  лишь  малости  -  корабля.
Никто не сомневается, что он где-то здесь. Может, даже  с  этой  веранды
ресторана они видят то место, где шебека и  бригантина  сошлись  в  бою.
Может, они уже несколько раз прошли над их останками, на которых наросли
метры ила и песка.
   Может,  все  это  не  более  чем  последовательная  цепь   ошибок   и
заблуждений; и главное из них состоит в том, что век поиска сокровищ  не
выдерживает рациональности века зрелого и умудренного.
   - Осталось обследовать всего полторы мили, - тихо сказал Кой.
   Он еще не договорил, как почувствовал себя смешным. Он -  и  ободряет
ее. Вот уж не поверил бы.
   Хотя на самом деле он просто оттягивал конец. Он всеми  силами  хотел
оттянуть его, потому  что  знал:  потом  его,  одинокого  и  покинутого,
понесет по волнам на гробе Квикега. На шлюпке "Деи Глории".
   - Да, конечно, - ответила она бесцветным голосом.
   Облокотившись на стол, положив подбородок  на  переплетенные  пальцы,
она смотрела на  бухту,  Темно-серая  туча  уже  была  над  "Карпантой",
закрыла небо над ее голой мачтой.  Вдруг  ветер  стих,  море  у  причала
успокоилось, флаг и снасти замерли в неподвижности. Кой тоже смотрел  на
бухту, он видел, как за дальними  скалами  закипели  белые  буруны;  как
растекалось темное пятно, словно масло, по яркой синеве воды. Солнце еще
освещало веранду ресторана,  когда  по  бухте  промчался  первый  шквал,
вспенивая  воду,  и  на  "Карпанте"  вдруг  затрепыхался  флаг,   бешено
заколотились о мачты снасти, а сам парусник накренился,  навалившись  на
кранцы причала. Второй шквал был  посильнее:  узлов  тридцать  пять,  не
меньше, прикинул Кой. Белые буруны покрывали всю бухту, завывал ветер, а
когда он натыкался на печные трубы и  крыши,  вой  его  забирал  октавой
выше. Все вокруг вдруг стало  серым,  мрачным,  почти  пугающим,  и  Кой
порадовался, что он сидит  в  ресторане,  ест  жареных  анчоусов,  а  не
болтается в открытом море.
   - Сколько это продлится? - спросила Танжер.
   - Недолго, - ответил Кой. - Час, быть может, немного дольше. К вечеру
все кончится. Это обычная летняя буря.
   - Все из-за жары, - добавил Пилото.
   Кой, улыбаясь в душе, взглянул  на  друга.  Даже  он  чувствует  себя
обязанным утешать ее. В конце концов, именно в этом причина, что мы  так
далеко зашли, хотя Пилото не из тех,  кто  формулирует  для  себя  такие
вещи. Во всяком случае, мне так кажется.
   В этот миг глаза старшего  моряка  смотрели  на  Коя,  спокойно,  как
всегда невозмутимо, и Кой поправился: может быть, и формулирует.
   - Завтра надо будет пройти на полмили дальше, - объявила Танжер. - До
сорока семи минут западной долготы.
   Кою уже не нужна была карта № 464, она отпечаталась у него в мозгу  -
столько времени он, до мельчайших подробностей, изучал район поисков.
   - Зато,  -  сказал  он,  -  в  этом  районе  глубины  уменьшаются  до
восемнадцати - двадцати четырех метров. Это сильно облегчает дело.
   - Какое там дно?
   - Песок, отдельные камни... Верно, Пилото? Есть и водоросли.
   Пилото кивнул. Он вытащил из кармана пачку сигарет. Поскольку  Танжер
смотрела на него, он снова кивнул.
   - Ближе к мысу Негрете водорослей гораздо больше, - сказал он.  -  Но
здесь дно чистое, песок и камни, Кой прав. И гравий - там,  где  зеленые
лангусты.
   В этот миг Танжер  собиралась  отпить  глоток  вина,  но  замерла  со
стаканом у самых губ.
   - Что значит - зеленые лангусты?
   Пилото возился со своей зажигалкой, потом прикурил и сделал  какой-то
неопределенный жест.
   - Да то и значит.  -  Он  выпустил  дым  между  пальцев.  -  Лангусты
зеленого цвета. Они водятся только в этом месте.  Или  водились.  Сейчас
там уже никто не ловит лангустов.
   Танжер поставила стакан, причем  сделала  это  так  осторожно,  будто
боялась опрокинуть его. Она с огромном  вниманием  смотрела  на  Пилото,
который с особой тщательностью закрывал зажигалку.
   - Ты там был?
   - Конечно. Правда, давно. Хорошее было место, когда я был молод.
   Кой вспомнил, как Пилото рассказывал  ему  про  лангустов  с  зеленым
панцирем, хотя обычно панцирь у лангустов темно-красный или коричневый в
белую крапинку. Но все это было лет двадцать  -  тридцать  назад,  когда
море кишело всякой живностью: лангустами, раками,  ракушками,  огромными
тунцами и мерлузой.
   - Очень вкусные были лангусты, - продолжал Пилото, -  но  покупателей
отпугивал цвет.
   Танжер ловила каждое его слово.
   - Почему? Какого все-таки цвета были их панцири?
   - Как зеленый мох, ничего  похожего  на  тот  красный  или  бирюзовый
панцирь, который обычно бывает у свежих лангустов, или на  темно-зеленый
панцирь американских и африканских лангустов. - Пилото слегка  улыбнулся
сквозь клубы дыма. - В общем, на вид они были неаппетитные...  И  рыбаки
либо ели их сами, либо продавали вареные шейки.
   - Ты помнишь это место?
   - Конечно, помню. - Ее настойчивый интерес начал приводить  Пилото  в
замешательство; сигарета давала ему возможность делать все более и более
длинные паузы и посматривать на Коя. - Мыс Агуа по  траверзу  и  вершина
Хунко-Гранде около десяти градусов на норд.
   - Глубина?
   - Небольшая.  Двадцать  с  чем-то  метров.  Обычно  лангусты  водятся
глубже, но там всегда хоть несколько штук да было.
   - Вы там ныряли?
   Пилото снова взглянул на Коя. Скажи, где надо  остановиться,  глазами
спросил Пилото. Руки Коя лежали на столе, и он  чуть  приподнял  ладони.
Сурдоперевод: не имею ни малейшего понятия.
   - Тогда еще не было столько легких водолазных команд, как  сейчас,  -
ответил все-таки Пилото. - Рыбаки забрасывали двойные сети или тралы,  и
если теряли их, то снасти оставались на дне.
   - На дне, - эхом повторила она.
   И надолго замолчала. Потом потянулась к стакану с вином, но не  стала
его брать - слишком сильно дрожали руки.
   - Что происходит? - спросил Кой.
   Он не понимал, почему она так себя ведет, почему у нее  дрожат  руки,
почему она вдруг  так  заинтересовалась  лангустами.  В  этом  ресторане
подавали лангустов, но они же оба видели, что взгляд ее не задержался на
этой строчке меню.
   Она  смеялась.  Как-то  необычно,  тихо.  Смеялась  сквозь  зубы,   с
непонятным сарказмом, и кивала головой,  будто  ее  развеселил  анекдот,
который она же сама и рассказала. Она поднесла руки к вискам,  словно  у
нее вдруг заболела голова, и смотрела на бухту, где  вода  уже  казалось
темно-серой, а светлыми  были  лишь  буруны  коротких  волн,  вздымаемых
налетавшими один за другим шквалами ветра. В сумеречном свете пасмурного
неба ее глаза иссиня-темного металла смотрели удивленно.  Или,  пожалуй,
потрясение.
   - Лангусты... - шептала она. - Зеленые лангусты.
   Ее трясло от смеха, но смех этот был  похож  на  рыдание.  Она  опять
потянулась к стакану, но на этот раз опрокинула его.  Кой  встревожился:
надеюсь, она не сходит с ума. Надеюсь, она не свихнулась на  этом  деле.
Вместо "Деи Глории" - да в сумасшедший дом.
   Он промокнул разлитое вино салфеткой. Потом положил руку ей на  плечо
и почувствовал, что ее трясет.
   - Успокойся, - прошептал Кой.
   - Я совершенно спокойна, - ответила она. - Никогда в жизни я не  была
так спокойна, как сейчас.
   - Да скажи, в чем дело?
   Рыдания, смех - в общем, что бы это ни было,  -  затихли.  Она  снова
смотрела на море. Дрожь ее больше не била, она глубоко вздохнула,  потом
посмотрела  на  Пилото  со  странным  выражением   лица   и   поцеловала
оцепеневшего моряка в  щеку.  Она  повернулось  к  Кою,  ее  лицо  сияло
улыбкой.
   - В чем дело... "Деи Глория" там. Там, где зеленые лангусты.

***

   Легкая рябь на морской глади. Ласковый бриз. Ни  облачка  в  небе.  В
двух с половиной милях от берега "Карпанту" понемногу  разворачивает  на
якорной цепи,  уходящей  из  клюза  вертикально  вниз.  На  траверзе  по
штирборту мыс Агуа, в десяти градусах на северо-восток  -  Хунко-Гранде.
Солнце еще было невысоко, однако припекало спину Коя, склонившегося  над
своим двухбаллонным  аквалангом;  он  проверил  манометр  -  шестнадцать
литров сжатого  воздуха  -  резервный  клапан,  ремни,  редуктор,  через
который воздух будет подаваться под различным давлением в зависимости от
глубины, чтобы скомпенсировать постоянно увеличивающееся число атмосфер,
давящих  на  тело  ныряльщика.  Без  этого  устройства,   выравнивающего
внутреннее давление, ныряльщика либо сплющило бы,  либо  разорвало,  как
чрезмерно надутый воздушный шарик. Он открыл клапан, потом завернул  его
снова, но на три четверти оборота, и засунул в рот старый  загубник,  от
которого пахло резиной и тальком. Воздух с шумом рвался через  мембраны.
Все в порядке.
   - Глубина -  двадцать  метров,  работаешь  полчаса,  -  напомнил  ему
Пилото.
   Кой кивнул, надевая  неопреновую  куртку,  компенсатор  плавучести  и
спасательный жилет. Танжер стояла рядом, придерживаясь рукой за бакштаг,
и молча смотрела на Коя. На ней был черный спортивный купальник, ласты и
маска с трубкой. Весь вечер и почти полночи  она  объясняла  им,  почему
бригантина находится там, где водились зеленые лангусты.
   Сначала она расспросила Пилото до мельчайших подробностей,  начертила
схемку в блокноте, высчитала расстояния и глубины и только  потом  стала
рассказывать. Лангусты, сказала она, имеют способность к мимикрии: как и
многим другим видам живых существ, природа  подарила  этим  ракообразным
такой способ защиты от нападения. Поэтому панцирь лангустов  приобретает
окраску, совпадающую с цветом донного слоя, в  местах,  где  они  живут.
Известно, что лангусты, которые живут в  затонувших  судах,  приобретают
красновато-коричневую окраску ржавчины, которой  покрыты  подвергающиеся
коррозии корпуса этих кораблей. А цвет  зеленого  мха,  как  описал  его
Пилото, в  точности  совпадает  с  цветом  патины,  которой  покрывается
бронза, находясь долгое время под водой.
   - Какая бронза? - спросил ее Кой.
   - Пушки.
   Кой отказывался верить. Все это уж слишком смахивало  на  приключения
дорогого ее сердцу Тинтина. Но они же не в детских комиксах живут, уж во
всяком случае, не он.
   - Ты же сама говорила, да и нам дала возможность  убедиться,  что  на
"Деи Глории" пушки были чугунные... На бригантине много бронзы  быть  не
могло.
   Как всегда в тех случаях, когда она  хотела  унизить  его,  дать  ему
понять,  что  он  идиот,  она  поглядела  на  Коя  с  видом   спокойного
превосходства.
   - Совершенно верно. На "Деи Глории" бронзы не было. А вот на  "Черги"
было двенадцать пушек, стрелявших чугунными ядрами, четыре шестифунтовых
и восемь четырехфунтовых, да  еще  четыре,  которые  заряжали  каменными
ядрами. Помнишь?
   Их сняли с французского корвета "Флам". И, по  крайней  мере,  восемь
восьмифунтовых и четыре четырехфунтовых пушки были бронзовые - Она сняла
с переборки план шебеки и разложила его  на  столе  перед  Коем.  -  Это
подтверждается документами, которые передал нам в Кадисе Луис Гамбоа.  С
шебекой на дно ушло около пятнадцати тонн  бронзы  Кой  снова  обменялся
взглядом с  Пилото,  который  только  слушал  и  никаких  возражений  не
высказывал. Все остальное,  продолжала  Танжер,  и  так  понятно.  Из-за
взрыва фрагменты шебеки должны были раз