инался Гайдара, было  написано  за  день  до
ареста последнего, произведенного 2 ноября 1766 года, и в этот  же  день
падре Эскобар направился в Гавану на борту корабля, который на  обратном
пути  затонет  вместе  с  командой  и  пассажирами.  Работа  Танжер  под
названием "Аббат Гайдара, заговорщик и жертва" удостоилась самой высокой
академической оценки. В ней содержалось огромное количество  сведений  о
тюремном заключении, допросах и судебных процессах  аббата,  заточенного
сначала в Батресе, а потом в Памплоне,  где  он  и  оставался  до  самой
смерти, и никто так никогда и не выяснил истинных причин  кары,  которую
на него обрушили граф Аранда и другие министры Карла III, за исключением
его тесных отношений с орденом иезуитов, члены которого -  и  среди  них
тот, кому было написано это  письмо,  -  будут  взяты  под  стражу  пять
месяцев  спустя  после  ареста  аббата,  а  потом  изгнаны  из   страны.
Относительно путешествия падре  Эскобара  в  Гавану  и  двухсот  язычков
зеленого пламени, о которых  тайно  сообщалось  в  письме,  Гайдара  так
ничего и не сказал, хотя  во  время  допросов  эта  тема  несколько  раз
поднималась.
   Тайна "Деи Глории" умерла вместе с ним.
   Жизнь шла своим чередом, Танжер занялась другими  делами.  Конкурс  в
Морской музей, потом  работа  полностью  поглотили  ее  внимание,  новые
интересы завладели ею.  Итак  шло  до  того  дня,  когда  появился  Нино
Палермо. Рыская по книгам и каталогам, он  обнаружил  ссылку  на  рапорт
морского отдела Картахены, датированный 8 февраля 1767  года,  о  гибели
"Деи Глории" в бою с корсарским кораблем.
   Указывалось и местонахождение документа  -  в  числе  прочих  он  был
передан в Морской музей. Таким образом Палермо явился в музей в  поисках
информации, и  случай  свел  его  с  Танжер.  Именно  ей  было  поручено
выслушать этого охотника за сокровищами. Как и принято в его  профессии,
он приступил к делу не прямо, ходил вокруг да около, напускал  туману  и
упомянул то, что действительно интересовало его, как бы между прочим. Но
вдруг она уловила название - "Деи Глория".  Эта  бригантина  пропала  во
время перехода из Гаваны в Кадис. Танжер  моментально  все  вспомнила  и
связала концы с концами, которые до сих пор оставались несвязанными. Она
постаралась, как могла, скрыть охватившее  ее  волнение.  Когда  пустыми
обещаниями ей удалось отвязаться от охотника за сокровищами, она  навела
справки и поняла, что документ, который интересовал его, был  передан  в
главный морской архив Висо-дель-Маркес. На следующий день она была  там,
и в отделе "Корсарство и нападения на суда" нашла "Деи Глорию": Репорт о
гибели бригантины "Деи Глории"
   4 февраля 1767 года в  бою  с  корсарской  шебекой,  предположительно
"Черги". Все, что было официально известно  о  гибели  корабля,  включая
донесение единственного выжившего, находилось  тут.  Вот  она,  разгадка
тайны, развязка приключения, которое  она  почувствовала  в  том  старом
письме иезуита.
   Объяснялось и то, почему  бригантина  не  дошла  до  порта  и  о  чем
допрашивали аббата Гайдару в тюрьме до  самой  его  смерти.  Становилось
понятно и назначение двухсот язычков зеленого  пламени,  которые  должны
были  убедить  членов  тайного  комитета,  а  может,  и  самого   короля
отказаться от преследования иезуитов.
   Она была возбуждена, ошеломлена и зла до бешенства. Все  это  было  у
нее перед глазами уже несколько лет тому назад, а она не сумела увидеть.
Не была готова. Но вдруг, как в запутанной головоломке,  когда  вставишь
главный фрагмент, все начинает складываться  в  ясную  картинку,  Танжер
вернулась к своим старым записям  и  заметкам,  стала  просматривать  их
заново. Теперь трагедия аббата Гайдары - а даже папский нунций той  поры
в своих письмах не смог ее объяснить его святейшеству - была  совершенно
ясна. Аббат знал, что именно находится на борту "Деи Глории". Придворное
положение, близость к  королю  делали  его  удобным  посредником  в  той
гигантской операции по  подкупу  высших  лиц  страны,  которую  готовили
иезуиты, и ему было поручено вести переговоры с графом  Арандой.  Однако
кто-то пожелал или сорвать операцию, или попросту  захватить  добычу,  и
потому Гайдару взяли под стражу и стали допрашивать. Потом  на  сцене  -
случайно либо преднамеренно - появляется корсарская  шебека  "Черги",  и
дело кончилось плохо для всех. Иезуитов изгнали, бригантина затонула при
непроясненных обстоятельствах,  и  Гайдара  стал  единственной  ключевой
фигурой в деле. Потому его и не выпускали из лап все  восемнадцать  лет,
потому и допрашивали беспрерывно. И все  разнородные  факты  и  сведения
вдруг обрели свой  смысл:  от  него  до  самого  конца  хотели  получить
информацию о бригантине. Но аббат  молчал,  он  унес  тайну  с  собой  в
могилу. Только однажды он дал намек - в перехваченном письме, которое он
написал  в   1778   году,   через   одиннадцать   лет   после   событий,
иезуиту-миссионеру Себастьяну де Мендибуру, высланному  в  Италию:  "Они
спрашивают про зрачки дьявола, безупречные, воды столь  же  чистой,  как
моя совесть.
   Но я молчу. Они меня пытают, но мое молчание превращается в пытку для
них самих".
   Обладая всеми этими сведениями,  Танжер  смогла  практически  шаг  за
шагом реконструировать историю  изумрудов  и  последнего  перехода  "Деи
Глории". Падре Эскобар отплыл из Валенсии 2 ноября, даже не  подозревая,
что в  тот  же  самый  день  в  Мадриде  был  арестован  аббат  Гайдара.
Бригантина под началом капитана  Элескано  -  родного  брата  одного  из
руководителей ордена - пересекла Атлантический океан и прибыла в  Гавану
16  декабря.  Там  падре  Эскобар  дождался  падре  Толосу,   "молодого,
надежного и верного человека", который еще раньше в полной тайне отобрал
двести изумрудов на колумбийских рудниках,  контролируемых  орденом  Это
были неограненные большие изумруды чистой воды, без всяких дефектов.  Из
Картахены он морским путем доставил их в Гавану,  хотя  путешествие  его
продлилось дольше,  чем  предполагалось  из-за  противных  ветров  между
островами Большой Кайман  и  Пинос,  и  когда  он  наконец  обогнул  мыс
Сан-Антонио и  прошел  мимо  Кастильо-дель-Морро  с  его  пушками,  "Деи
Глория" уже ожидала его, бросив якорь на тайной  стоянке  неподалеку  от
Гаваны. Драгоценный груз перенесли на бригантину, разумеется, ночью  или
же скрыли его между прочими товарами, означенными в судовой  декларации.
В судовую роль падре Эскобар и падре Толоса были вписаны как  пассажиры,
экипаж состоял из двадцати девяти человек, включая капитана, дона  Хуана
Баутисту Элескано, штурмана дона Кармело  Бальсельса,  пятнадцатилетнего
юнгу дона  Игнасио  Палау,  ученика  мореходного  училища  и  племянника
валенсийского арматора Форнета Палау, а также двадцать  шесть  матросов.
"Деи Глория" вышла из  Гаваны  1  января,  вдоль  флоридского  побережья
прошла до тридцатой параллели, поднялась еще  на  пять  градусов,  держа
курс на запад и пройдя между Бермудами и Азорскими островами, здесь  она
попала в шторм, рангоут был поврежден, к тому же пришлось пустить в дело
помпы. Бригантина продолжала свой путь на  восток,  обошла  Кадис,  хотя
заход в этот порт был обязателен для всех судов, следовавших из Америки,
но на это нарушение ей давали право еще не отмененные привилегии ордена,
и прошла Гибралтар ночью на 2 февраля.  На  следующий  день,  когда  она
обогнула мыс Гата и держала курс на норд-ост к мысу Палое и Валенсии, ее
начала преследовать шебека.
   История с корсарской шебекой, вероятно, навсегда останется  загадкой.
Она либо поджидала в какой-нибудь засаде на андалусском побережье,  либо
вышла из самого Гибралтара, но случайное это совпадение или нет,  узнать
не представлялось возможным. Было известно, что  шебека  ходила  то  под
английским, то под алжирским флагом в зависимости от обстоятельств,  что
порт Гибралтара был для нее обычным местом стоянки, хотя как  раз  тогда
между Англией и Испанией существовал хоть и непрочный, но все-таки  мир.
Может, корсары по чистой случайности начали охоту на бригантину, хотя их
присутствие в нужном месте в нужное время, упорство, проявленное  ими  в
погоне, наводили на размышления. Нетрудно вписать эту шебеку  в  сложную
игру интересов и хитросплетения той поры.  Кто  угодно,  хоть  сам  граф
Аранда или любой из членов тайного комитета, кто отдал приказ об  аресте
аббата Гайдары и был политическим соперником Аранды, мог иметь  какие-то
сведения и позариться на сокровище иезуитов еще до того, как  оно  будет
дано им в качестве взятки, и  таким  образом  убить  двух  зайцев  одним
ударом.
   Как бы то ни было,  но  преследователи  не  учли  решимости  капитана
Элескано, в которой не последнюю роль играло, вероятно,  присутствие  на
борту двух готовых на все иезуитов. Завязался бой, оба корабля затонули,
изумруды остались на  дне  морском.  Рапорт  юнги  удовлетворил  морские
власти, у  них  не  было  никаких  оснований  проводить  более  глубокое
расследование - в те времена нападение корсаров никого не могло удивить.
Потом, когда из Мадрида  пришел  приказ  заняться  этим  делом  всерьез,
единственный   свидетель   исчез.   Несомненно,   столь    своевременное
исчезновение было устроено с помощью иезуитов, которые тогда  еще  могли
заручиться содействием местных властей. Несомненно, в руководстве ордена
изучалась возможность поднять изумруды, но было  уже  поздно:  удар  был
нанесен, за ним последовало тюремное заключение  и  изгнание.  Все  было
потеряно в неразберихе тех дней.
   Молчание аббата Гайдары, изгнание и смерть посвященных сделали завесу
тайны  еще  более  непроницаемой,  Остались  свидетельства   того,   что
официальный Мадрид предпринимал  попытки  найти  сокровища,  когда  граф
Аранда был еще в силе при дворе, однако успехом они не увенчались. Потом
новые и новые события потрясали Испанию  и  Европу,  "Деи  Глория"  была
окончательно забыта. Она еще глухо упоминалась в  книге  "Черный  флот",
написанной библиотекарем обсерватории Сан-Фернандо  в  1803  году,  а  в
последний раз нечто связанное с нею произошло двумя годами позже,  когда
графу  Годою,  премьер-министру  Карла  IV,  было   сделано   любопытное
предложение "поискать изумруды на некоем  корабле  с  Кубы,  по  слухам,
затонувшем", как сам он писал в своих мемуарах. Эта  идея  поддержки  не
получила; по заметкам на полях  записки,  содержавшей  это  предложение,
оригинал которой Танжер обнаружила в Национальном  историческом  архиве,
видно,  насколько  скептически  отнесся  к  нему  Годой:   "по   причине
необоснованности предложения  и  в  связи  с  тем,  что,  как  известно,
изумрудов на Кубе нет".
   И тогда "Деи Глория" затонула  снова,  на  два  века  погрузившись  в
пучину забвения.

***

   Танжер  и  Кой  остановились  у  самого  конца  причала,  возле  носа
пришвартованной там небольшой  шхуны.  Танжер  смотрела  на  залив,  где
вдалеке четко вырисовывались здания  на  острове  Алхесирас.  Море  было
спокойно, зеленовато-голубую  воду  едва  подернула  рябь  от  западного
бриза. На небе облаков прибавилось, они  медленно  двигались  в  сторону
Средиземного моря. Возле порта множеством точек  виднелись  стоявшие  на
якоре суда. Может быть,  "Черги"  отправилась  в  свой  последний  поход
именно отсюда, где она находилась под защитой английской  артиллерии  на
горе Пеньон. Корсар смотрит в подзорную трубу, видит парус на горизонте,
быстро выбирается якорная цепь. И - погоня.
   - Нино Палермо знает про изумруды, - закончила свой рассказ Танжер. -
Он не знает, сколько их и какие они, но он знает, что изумруды были.  Он
видел некоторые из тех документов, что смотрела я.
   Он умен, знает свое дело и умеет соображать...  Но  всего  того,  что
знаю я, он не знает.
   - Во всяком случае, он знает, что ты его обманула.
   - Не смеши меня. Таких людей, как он, не обманывают. Сними борются их
же собственным оружием.
   Она  взглянула  на  другой  конец  причала,  где  была  пришвартована
"Карпанта". Между мачтами и такелажем соседних судов Кой заметил  голову
Пилото, что-то делавшего  на  палубе.  Смуглый,  с  выдубленным  солнцем
лицом, глазами цвета зимнего моря, невыспавшийся  и  небритый,  он,  как
всегда крепко, пожал руку Коя свой  задубевшей  рукой.  Прибыл  он  рано
утром. Из Картахены шел трое суток. Паровики  -  Пилоте  всегда  называл
торговые суда паровиками - не давали глаз сомкнуть. Он уже вышел из того
возраста, когда ходят в одиночку Давно уже вышел.
   - Ведь выяснила-то все я, понимаешь? -  говорила  Танжер.  -  Палермо
только замкнул цепь, причем совершенно случайно. В моей голове  все  уже
было, только ждало своего часа... Знаешь, как бывает: ты чувствуешь, что
когда-нибудь эти сведения тебе пригодятся,  а  до  той  поры  они  лежат
где-то в дальних уголках памяти...
   Сейчас она была откровенна, и Кой это понимал.
   Сейчас она рассказывала свою настоящую историю, так прямо и говорила;
во всяком случае, в той части, что касалась конкретных фактов, ей больше
нечего было скрывать. Он знал все основное, знал связь между  событиями,
знал все, что таилось на дне моря и в чем заключалась тайна.  И  тем  не
менее это его не успокоило и не ободрило. Я тебе солгу, и я тебя предам.
Непонятная, какая-то  чужая  нотка  звенела  где-то,  нечто  вроде  едва
заметного изменения числа оборотов в дизеле или возникновения в ансамбле
нового инструмента, которое кажется случайным  или  необоснованным,  оно
почти до самого конца остается таинственным,  необъяснимым  и  только  в
финале обретает свое истинное значение. Кою пришла на память  одна  вещь
Телониуса  Монка,  классический   блюз,   который   так   и   назывался:
"Таинственный".
   - Это интуиция, Кой, - сказала она.  -  Именно  интуиция.  Про  такие
мечты точно знаешь, что они воплотятся, - продолжала она, глядя на  море
так, словно видела эту воплощенную мечту, а  Кой  смотрел  на  ее  юбку,
развевающуюся на ветру, ноги в сандалиях, упавшие на лицо  волосы.  -  Я
столько работала.., даже когда еще не знала, куда меня это приведет.  Ты
не можешь вообразить, с каким упорством я работала. До боли в глазах.  И
вдруг, в один прекрасный день - хлоп! Все обрело смысл.
   Она обернулась, посмотрела на него, прищурив глаза от яркого света, и
на губах ее была улыбка, улыбка, в которой сквозила и  задумчивость,  и,
может, даже надежда. Улыбалась нежная  кожа  в  веснушках  у  рта  и  на
скулах, улыбалась с такой теплотой, что  чувствовалось,  как  это  тепло
сбегает по шее к плечам, рукам и дальше, под одежду.
   - Так, наверное, бывает с художниками, - добавила она, - у него  чего
только нет в голове, но  вот  какой-нибудь  человек,  слово,  мимолетный
образ в один миг создают в его воображении картину.
   Это была улыбка красивой и мудрой самки, которая спокойна, потому что
уверена в  себе.  Под  этой  улыбкой  скрывалась  плоть,  подумал  он  с
тревогой.
   Была в ней та плавная изогнутость, идеально гармонировавшая с другими
чистыми линиями этого тела, продукта сложных генетических комбинаций.  А
под этой кожей - горячие мышцы, под которыми  прячется  единственная  на
свете настоящая тайна.
   - Эта история принадлежит мне, - сказала  наконец  Танжер.  -  Она  с
самого начала предназначалась мне, и вся моя жизнь, университет,  работа
в Морском музее направляли меня к  ней,  даже  когда  я  об  этом  и  не
подозревала... И потому Палермо не имеет на нее никаких прав.  Для  него
это  -  просто  корабль,  один  из  многих,  и  сокровище  -  вовсе   не
единственное на свете; - Она отвела глаза  и  снова  глядела  в  морскую
даль. - А для меня это - мечта всей жизни.
   Он неуклюже поскреб небритый подбородок.
   Потом почесал в затылке и наконец потер нос. Он искал,  что  сказать.
Что-нибудь  обыкновенное,  будничное,  чтобы   его   собственная   плоть
подзабыла о том впечатлении, которое произвела на нее улыбка Танжер.
   - Даже если ты его найдешь, - нашелся он, - оно не станет  твоим.  На
этот счет есть законы. Нельзя найти клад  и  присвоить  его  за  здорово
живешь.
   Танжер не отводила глаз от залива. Под сгущающимися облаками, которые
по-прежнему плыли на восток, море понемногу серело. Вдруг прямо над ними
в разрыве сверкнуло солнце и побежало прочь по изумрудной воде.
   - "Деи Глория" - моя, - сказала она. - И никто ее у меня не  отнимет.
Это мой мальтийский сокол.

IX

Женщины на палубе

   Нет ничего, что я любил бы так же сильно, как ненавижу эту игру.
   Джон Макфи "В поисках корабля"

   - Пора, - сказала Танжер.
   Он открыл глаза и увидел, что  она  ждет.  Она  сидела  на  банке  из
тикового дерева рядом и смотрела на него, словно давно уже наблюдала  за
ним, но только  теперь  тронула  его  за  плечо.  Кой,  укрывшись  своей
тужуркой вместо одеяла, лежал на другой банке, головой  к  носу,  ногами
почти касаясь руля и нактоуза. Ветра не  было,  только  тихо  плескалась
вода между корпусами кораблей, пришвартованных у причала в Марина-Бэй. В
небе над слегка покачивающейся мачтой высокие кучевые облака  окрасились
в розоватые тона.
   - Привет, - ответил он хрипло.
   Он сохранил привычку просыпаться сразу  и  полностью.  Да  и  как  не
привыкнуть, если столько раз приходилось вставать на вахту. Он поднялся,
отложил тужурку и повертел головой, чтобы размять  затекшую  шею.  Потом
спустился ополоснуть лицо.
   Поднимаясь на палубу по трапу, он рукой  приглаживал  мокрые  волосы.
Щетина на подбородке кололась, он вообще забыл  сегодня  побриться,  так
как спал днем, потому  что  они  собирались  выйти  в  море  ночью.  Она
по-прежнему сидела на банке и озабоченно, словно альпинист,  оценивающий
все трудности подъема, смотрела на гору Пеньон. Длинную синюю  юбку  она
сменила на джинсы, надела майку, а по талии обвязалась черным  свитером.
Кой вышел на палубу под вечерние крики чаек.  Пилото  натирал  бронзу  и
латунь металлических частей суконкой, руки его были  черны  от  осидола.
Береги судно, часто приговаривал он, и оно  сбережет  тебя.  "Карпанту",
классическую  одномачтовую  яхту  с  центральной  рубкой,  построили   в
Ля-Рошели в те времена, когда пластик еще не вытеснил ироко, тик и медь.
   - Пилото, - сказал Кой.
   Серые, окруженные множеством морщин глаза с прищуром смотрели на него
из-под кустистых бровей ласково и спокойно. По  его  словам  -  хотя  на
слова Пилото был скуповат, - он шел к своим шестидесяти годам с попутным
ветром. Давным-давно, когда команды еще отдавались с помощью  дудки,  он
служил сигнальщиком на крейсере "Канариас", а потом  был  и  рыбаком,  и
матросом, и контрабандистом, и водолазом. У него  были  вьющиеся,  очень
коротко подстриженные волосы того же свинцового оттенка,  что  и  глаза,
темная, как дубленая, кожа и мозолистые  умелые  руки.  Еще  лет  десять
назад он вполне мог бы сниматься в фильмах про море, про ловцов губок  и
пиратов вместе с Гилбертом  Роналдом  и  Аланом  Лэддом,  но  теперь  он
немного располнел, хотя по-прежнему был  широк  в  плечах,  относительно
строен и силен. В молодости он великолепно танцевал, и в  те  времена  в
барах  Молинете  женщины  пускались  на  разные  уловки,  чтобы   только
станцевать с ним болеро или пасадобль.  Да  и  сейчас  еще  у  немолодых
туристов, которые нанимали "Карпанту", чтобы порыбачить, искупаться  или
просто посмотреть окрестности Картахены, ноги так и  просились  в  пляс,
когда он, стоя у руля, делал несколько па.
   - Все нормально?
   - Все нормально.
   Они познакомились, когда Кой был еще мальчишкой и  сбегал  с  уроков,
чтобы побродить в порту, поглазеть на суда под чужими флагами, послушать
непонятную речь иностранных моряков. Пилото, сына и внука моряков,  тоже
носивших эту фамилию,  Кой  часто  видел  по  утрам  возле  какой-нибудь
портовой забегаловки, где этот честный труженик моря поджидал  клиентов.
Тогда он не только  брал  на  свой  старый  парусник  туристов,  которых
подпихивал ру