а.  В  конечном  счете,
решил он потом, есть же у нее  собственная  жизнь.  Есть  люди,  которые
говорят ей "привет", "пока" и тому подобное.
   - Да, - сказал он.
   И вдруг он почувствовал, что нет ничего странного или нелепого в том,
что он приехал в Мадрид, что сумка его валяется  в  камере  хранения  на
вокзале Аточа, что он пришел сюда ради встречи с женщиной, с которой  он
всего-то и провел часа два. С женщиной, которая его и не ждет.
   - Она вас ждет?
   Он пожал плечами.
   - Возможно.
   Человек за прилавком раздумчиво повторил:
   "Возможно". Он недоверчиво разглядывал Коя, и  Кой  пожалел,  что  не
сумел утром побриться, он брился перед тем, как  отправиться  на  вокзал
Сане в Барселоне, и сейчас на подбородке уже вылезла темная  щетина.  Он
поднял  было  руку,  чтобы  потрогать  ее,  но   на   полпути   все-таки
остановился.
   - Сеньора Сото вышла, - сказал человек за прилавком.
   Испытывая чуть ли не облегчение, Кой кивнул.
   Уголком глаза он увидел, что  моряк  за  столиком,  не  отрываясь  от
своего журнала, разглядывает его потертые джинсы и  обувь.  Хорошо  еще,
что он сменил белые теннисные  туфли  на  старые  мокасины  на  рифленой
подошве.
   - Она сегодня еще будет?
   Человек за прилавком бросил взгляд на  морскую  тужурку  Коя,  словно
пытаясь установить,  может  ли  служить  это  темное  сукно  достаточной
гарантией респектабельности его владельца.
   - Возможно, да, - ответил  он  после  некоторого  раздумья.  -  Музей
закрывается в половине второго.
   Кой посмотрел на часы и показал рукой на вход в  выставочный  зал.  В
глубине, по сторонам следующей двери, висели большие  портреты  Альфонса
XII и Изабеллы II, дальше, в следующем зале, виднелись  витрины,  модели
кораблей и корабельных пушек.
   - Тогда я подожду вон там.
   - Как угодно.
   - Вы ей скажете, когда она придет? Моя фамилия Кой.
   И он улыбнулся. Ее отсутствие  давало  некоторую  отсрочку,  это  его
успокаивало. Человека за прилавком тоже оставило  напряжение,  когда  он
увидел эту усталую и искреннюю улыбку, за которой  проглядывались  шесть
часов в ночном поезде и шесть чашек кофе.
   - Конечно.
   Он пересек зал, резиновые  подошвы  мокасин  заглушали  его  шаги  по
деревянному полу. Страх, от  которого  у  него  сжимались  внутренности,
уступил место чувству жутковатой  неуверенности,  как  бывает  во  время
качки, когда на мгновение теряешь равновесие и пытаешься  ухватиться  за
леер, но там, где он должен бы быть, его нет. Кой надеялся  успокоиться,
разглядывая то, что его окружало. Он шел мимо огромной картины: Колумб и
его спутники на суше, рядом с крестом, позади, на фоне карибской синевы,
реют брейд-вымпелы, индейцы, не ведая, что их ожидает, склонились  перед
первооткрывателем...
   Кой свернул направо и остановился  перед  витриной  с  навигационными
приборами. Коллекция эта была великолепна, он  полюбовался  градштоками,
квадрантами, хронометром Арнольда и замечательным собранием  астролябий,
октантов и секстантов XVIII - XIX веков, за каждый из которых кто-нибудь
с удовольствием заплатил бы намного  больше,  чем  он  получил  за  свой
скромный "Вимс энд Плат".
   Посетителей было мало, а сам музей показался Кою  больше  и  светлее,
чем ему помнилось по прежним  временам.  Один  старик  тщательно  изучал
большую  карту  Гибралтара,  молодая  супружеская  пара,   по   виду   -
иностранцы,  рассматривала  витрины  в   зале   Великих   географических
открытий, а дальше, в зале, посвященном  истории  галеона  "Сан  Диего",
стайка школьников слушала  объяснения  своего  учителя.  Кой  бродил  по
центральному патио в лившемся из зенита свете  потолочных  светильников.
Если бы его не преследовало воспоминание о  женщине,  из-за  которой  он
оказался здесь, Кой  получал  бы  настоящее  удовольствие,  рассматривая
модели фрегатов и линейных кораблей, полностью оснащенных или показанных
в разрезе, чтобы продемонстрировать сложное внутреннее устройство судна;
всего этого он не видел со времени своего последнего посещения музея,  а
было это двадцать лет назад, когда он еще учился  в  мореходке  и  ходил
сюда по улице Монтальбан. Несмотря на долгую разлуку, он сразу  же  и  с
удовольствием узнал  своего  тогдашнего  любимца:  трехпалубный  корабль
XVIII века, вооруженный 150 пушками, почти  три  метра  длиной,  который
стоял в огромной витрине, -  модель  корабля,  никогда  не  бороздившего
морей, поскольку он так и не был построен. Вот это были моряки,  подумал
он, как думал каждый раз,  рассматривая  такелаж,  парусную  оснастку  и
рангоут корабля в уменьшенном масштабе,  удивляясь  высоте,  на  которую
сильные и отчаянные люди карабкались, удерживая равновесие на ненадежных
выбленках, чтобы убирать или крепить паруса в разгар шторма  или  битвы,
когда свистят ветер и пули, а внизу - неумолимое море и  раскачивающаяся
под мачтами палуба. На мгновение  Кой  перенесся  на  этот  корабль,  он
почувствовал себя капитаном крейсера, в предрассветных  сумерках  часами
преследующего неуловимый парусник на горизонте. Оказался в том  времени,
когда еще не существовало ни радара, ни спутников,  ни  эхолотов,  когда
корабли были стаканчиками для игральных костей у самых врат  ада,  когда
море было смертельно опасно,  но  одновременно  предоставляло  нерушимое
убежище от всего на свете, от проблем, от уже прожитых и еще не прожитых
жизней, от смертей, ожидаемых  и  свершившихся,  -  все  это  оставалось
позади, на суше. "Мы  пришли  слишком  поздно  в  слишком  старый  мир",
прочитал он в какой-то книжке. Конечно, слишком поздно. Мы пришли, когда
корабли, порты  и  моря  были  уже  слишком  старыми,  когда  вымирающие
дельфины шарахаются от форштевней, а  Конрад  уже  давным-давно  написал
"Линию тени", Джон Сильвер стал маркой виски, и Моби Дик  превратился  в
добродушного кита из мультяшки.
   Перед копией обломка мачты с "Санта Аны"  Кой  столкнулся  с  морским
офицером - на  нем  была  безупречная  форма  военного  моряка  с  двумя
золотыми нашивками капитана  второго  ранга.  Моряк  уставился  на  Коя,
который выдерживал этот взгляд, но потом  отвел  глаза  и  направился  в
дальнюю часть зала.
   Прошло еще двадцать минут. По крайней мере  один  раз  в  минуту  Кой
пытался сосредоточиться на словах,  которые  он  скажет  ей,  когда  она
появится - если, конечно, появится; и двадцать  раз  ничего  у  него  не
выходило, он открывал рот, словно  она  действительно  находилась  перед
ним, и был не в состоянии начать хоть сколько-нибудь связную  фразу.  Он
стоял  в  зале,  посвященном   Трафальгарской   битве,   под   картиной,
изображавшей одну из сцен морского  боя  -  "Санта  Ана"  против  "Ройял
Соверен", и вдруг у него снова засосало под ложечкой, его словно  что-то
гнало, вот именно - гнало, торопило бежать  отсюда.  Снимайся  с  якоря,
идиот, сказал он себе; с этими словами он будто очнулся и хотел уже было
сломя голову бежать вниз по лестнице, чтобы сунуть  голову  под  кран  с
холодной водой, а  потом  как  следует  потрясти  ею,  чтобы  вытряхнуть
забивавшие ее сумбурные мысли.  Вот  проклятый  дурак,  ругал  он  себя,
двадцать раз дурак. Сеньора  Сото.  Я  даже  не  знаю,  есть  ли  у  нее
кто-нибудь, а может, она вообще замужем.
   Он повернулся и нерешительно начал обратный путь, но тут  его  взгляд
случайно упал на табличку под витриной: "Перевязь  и  абордажная  сабля,
которая была на командире корабля "Антилья" доне Карлосе де  ла  Роча  в
день Трафальгарской битвы.." Прочитав, он поднял глаза и увидел в стекле
отражение Танжер Сото, которая стояла у него за спиной.  Он  не  слышал,
как она подошла, она стояла неподвижно и молча, смотрела на него отчасти
с удивлением, отчасти с любопытством, такая же нереальная, как в  первый
раз, когда он заметил ее. Такая же неуловимая, как ее тень,  запертая  в
витрине.

***

   Кой был человек необщительный Мы уже говорили, что это его  свойство,
а также некоторые  книги  и  преждевременно  ясное  понимание  некоторых
темных сторон человеческой натуры очень рано заставили его уйти в  море.
Однако такая точка зрения на мир  или  жизненная  позиция  оказалась  не
совсем уж не совместима с некоторой наивностью, иногда проявлявшейся и в
его поступках, и в том, как он спокойно и молча взирал на других  людей,
и в несколько неуклюжей манере, с которой он держался на суше, и  в  его
улыбке, искренней, рассеянной, почти застенчивой. В море он ушел  совсем
мальчишкой, и толкала его туда скорее интуиция, нежели осознанный выбор.
Но жизнью невозможно  управлять,  как  хорошим  судном,  вот  и  уходили
мало-помалу швартовы в воду, наматывались иногда на винт, что влекло  за
собой соответствующие последствия.
   В этом свете следует рассматривать и его любовные истории. Да, были у
него, конечно, женщины.  И  среди  них  одна-две,  которые  задели  его,
коснулись не только кожи, а проникли в самое тело, в кровь и  мозг,  они
запускали  в  нем  физические  и  химические  реакции,  действовали  как
обезболивающие средства и производили все полагающиеся разрушения. ЗОУД:
Закон обязательной уплаты долгов. Но к нынешнему времени от всего  этого
в памяти моряка без корабля остались лишь легкие уколы. Воспоминания,  и
вполне точные, но уже не задевающие,  более  похожие  на  ностальгию  по
ушедшим годам - а их прошло уже восемь или девять с тех пор, как для Коя
в последний раз была важна женщина, - чем на ощущение  истинной  потери,
физического отсутствия. По сути,  эти  тени  все  еще  держались  в  его
памяти, потому что принадлежали тому времени, когда для него все  только
начиналось, когда золотом  горели  галуны  на  сногсшибательной  тужурке
темно-синего сукна и на  плечах  рубашек,  которыми  он  любовался,  как
любовался  телом  обнаженной  женщины,   тому   времени,   когда   жизнь
представлялась новой  и  хрустящей,  как  навигационная  карта,  еще  не
испещренная пометками и следами ластика. Когда он - правда,  нечасто,  -
глядя на землю на горизонте, испытывал смутное желание, чтобы кто-то или
что-то  ждало  его  на  берегу.  Остальное  -  боль,   измена,   упреки,
бесконечные ночи без сна рядом с молчаливой спиной казались в  то  время
подводными камнями, низкими  убийцами,  выжидавшими  своего  неминуемого
часа, и ведь не  существовало  карты,  где  были  бы  пометки,  хотя  бы
предупреждающие о вероятном их присутствии. На самом деле он тосковал не
по этим женским теням, он тосковал  по  себе  самому,  точнее,  по  тому
человеку,  каким  он  тогда  был.  И,  возможно,  в   этом   заключалась
единственная причина, по которой эти женщины,  точнее  эти  расплывчатые
тени, последние якорные стоянки в его жизни, являлись к нему в Барселоне
на призрачные свидания во время долгих вечерних прогулок возле моря.  Он
шел по деревянному мосту в Старый порт, закатное солнце зажигало  своими
лучами  вершину   Монтжуича   и   башню   Иакова   I,   молы   и   пирсы
"Трансмедитерранеа", где  на  старых  кнехтах  и  причальных  тумбах  он
рассматривал шрамы, оставленные на чугуне и камне тысячами  швартовых  и
канатов  давно  затонувших  или  потерпевших  кораблекрушение  кораблей.
Иногда он думал об этих женщинах  или  о  своих  воспоминаниях  об  этих
женщинах, обходя центральные торговые  улицы  и  киношки  Маремагнум,  и
другие мужчины и другие женщины, одинокие, отстраненные,  погруженные  в
себя, подремывали на  лавочках  и  мечтали,  глядя  на  море,  на  чаек,
планировавших за кормой рыбацких судов, что  шли  по  красной  воде  под
Часовой башней, неподалеку от старого парусника без парусов и  оснастки,
который, как помнил Кой, стоял тут испокон веку, год за годом, и  палуба
его растрескивалась и выцветала от солнца и ветра, дождя и времени. Этот
старый парусник нередко наводил Коя на мысль, что в свой назначенный час
и кораблям и людям должно исчезнуть в  открытом  море,  а  не  гнить  на
привязи у берега.

***

   А сейчас Кой говорил уже пять минут без перерыва.
   Он сидел у окна на втором этаже Морского музея, и когда оборачивался,
едва не  задевал  зеленые  ветки  одного  из  каштанов,  стоявших  вдоль
Пасео-дель-Прадо до самого фонтана  "Нептун".  Он  ронял  слова,  словно
наполняя  пустоту,  ему  было  бы  неловко,  если   бы   паузы   слишком
затягивались.  Он  говорил  медленно  и,  прежде  чем  заговорить  после
короткого молчания, слегка  улыбался.  Его  неуверенность  исчезла,  как
только он увидел в стекле витрины ее лицо; говорил он  спокойно,  вполне
овладев собой, ему хотелось избежать пауз и возможных вопросов или  хотя
бы оставить их на потом.  Иногда  он  отводил  глаза,  но  вскоре  снова
смотрел прямо ей в лицо. Ему необходимо было приехать в  Мадрид,  сказал
он.
   У него тут официальное дело, и  с  другом  встретиться  надо.  Удачно
вышло, что музей оказался по пути.
   Он  говорил  что  придется,  так  же,  как  тогда,  в  Барселоне,   с
откровенной,  столь  свойственной  ему  застенчивостью;  она  слушала  и
молчала, слегка наклонив  голову,  так  что  асимметрично  подстриженные
кончики волос касались ее подбородка.  И  темные  глаза  с  кобальтовыми
искрами, устремленные на Коя, снова казались ему темно-синими; ее легкая
искренняя улыбка делала бессмысленными все его выдумки.
   - Вот и все, - закончил он.
   То есть - ничего, ведь он еще не сказал и не  сделал  ничего,  только
очень осторожно, самый малый вперед, приблизился к  гавани  в  ожидании,
когда на борт поднимется лоцман. Совсем ничего, и Танжер Сото знала  это
не хуже, чем он сам.
   - Ну что ж, - сказала она.
   Скрестив руки, она облокотилась на край своего  стола  и  глядела  на
него задумчиво и пристально, как тогда; но  на  сей  раз  она  чуть-чуть
улыбалась, словно хотела поблагодарить его или за  предпринятые  усилия,
или за его спокойствие, или за то, что он смотрел ей прямо в глаза,  без
бахвальства и без натужности. Она словно бы оценила то, каким образом он
появился у нее, как произнес все необходимые слова, чтобы оправдать  это
появление, а потом замолчал, глядя на  нее  ясным  взглядом  и  с  ясной
улыбкой в ожидании ее решения.
   Теперь заговорила она. Заговорила, не  отводя  глаз,  заинтересованно
следя, какой эффект возымеют ее слова  или,  быть  может,  интонация,  с
которой она их произносила.  Она  говорила  очень  естественно,  и  тень
приязни или благодарности скользила по ее губам. Она  вспоминала  о  том
странном вечере в Барселоне, сказала, что  рада  видеть  его  снова.  И,
наконец, они просто смотрели  друг  на  друга  -  все,  что  могло  быть
сказано, уже было сказано. И Кой опять понял, что настало время  уходить
или же надо найти новую тему, предлог, черт его побери, чтобы  остаться,
иначе она проводит его до двери, поблагодарит за  то,  что  зашел,  хотя
может и сказать, чтобы он пока не уходил.
   - Надеюсь, тот тип тебя больше не беспокоил.
   - Какой тип?
   Перед тем как задать встречный вопрос, она помедлила -  чуть  больше,
чем следовало, и он это отметил.
   - Ну этот, с седой косицей, с разноцветными  глазами,  -  Кой  поднес
пальцы к лицу, показывая на свои глаза. - Далматинец.
   - Ах, этот...
   И больше ничего не сказала, но Кой увидел, как сжались ее губы.
   - Этот.. - повторила она.
   Быть может, она сейчас думала о том человеке, но столь  же  вероятно,
что она искала способ ускользнуть от ответа. Кой засунул руки в  карманы
и огляделся. Кабинет был маленький и светлый,  снаружи  на  двери  -  он
заметил  входя  -   висела   табличка:   "IV   отдел.   Исследования   и
приобретения". На стене он увидел старинную гравюру с морским  пейзажем,
мольберт с гравюрами, планами и морскими картами. Застекленный шкаф  был
набит книгами и архивными папками, на столе лежали папки с документами и
стоял компьютер, экран которого окружали бумажки-самоклейки,  исписанные
круглым почерком старательной школьницы; Кой сразу узнал этот почерк - в
кармане у него лежала ее визитная карточка - по  букве  i  с  кружочком,
заменяющим точку.
   - Нет, больше он меня не беспокоил, -  наконец  произнесла  она  так,
словно ей необходимо было по-" рыться в памяти, чтобы вспомнить, о  чем,
собственно, речь.
   - А тогда казалось, что он совсем не собирается мириться с  тем,  что
Уррутия уплыл от него.
   Он заметил, что она прищурилась.
   - Найдет другой экземпляр.
   Кой смотрел на линию шеи, сбегавшую в  вырез  открытой  блузки  цвета
слоновой кости. Туда же спускалась прежняя  серебряная  цепочка,  и  ему
стало интересно, что на ней висит.  Если  металл,  подумал  Кой,  то  он
чертовски горячий.
   - А я ведь так и не знаю, ты этот атлас для  себя  покупала  или  для
музея? Дело в том, что этот аукцион...
   Внезапно он умолк, так как увидел Уррутию.
   В  одном  ряду  с  другими  книгами  большого  формата  он  стоял   в
застекленном шкафу.  Кой  сразу  же  узнал  кожаный  корешок  с  золотым
тиснением.
   - Для музея, - ответила она и, помедлив секунду, добавила:
   - Разумеется.
   Она проследила взгляд Коя и тоже увидела атлас.
   В сиянии солнечного света вырисовался ее веснушчатый профиль.
   - Этим ты и занимаешься? Раздобываешь всякие редкие вещи?
   Он увидел, как она слегка наклонилась вперед, качнулись  при  этом  и
кончики ее волос. На ней был расстегнутый серый вельветовый жакет поверх
блузки, темная широкая юбка, черные туфли на  совсем  низком  каблуке  и
черные же чулки, отчего она казалась выше и худощавее, чем на самом деле
Девочка из хорошей семьи, еще раз отметил он и понял, что впервые  видит
ее при естественном освещении.
   Сильные руки, интеллигентный голос. Здоровая, вежливая. Спокойная. На
вид, во всяком случае, подумал он, взглянув на неровные короткие ногти.
   - В  определенном  смысле,  это  моя  работа,  -  кивнула  она  через
мгновение. -  Просматривать  каталоги  аукционов,  отслеживать  торговлю
антиквариатом, посещать другие  музеи  и  ездить  туда,  где  появляется
что-то интересное... Потом я пишу отчет, и начальство принимает решение.
У  попечительского  совета  очень  небольшой  фонд  для  исследований  и
приобретений, и я забочусь, чтобы средства тратились правильно.
   Кой наморщил нос. Он вспомнил ожесточенную дуэль на аукционе.
   - Значит, твой далматский друг погиб  героически  -  сразив  и  тебя?
Уррутия обошелся вам в целое состояние...
   Она вздохнула с веселой покорностью судьбе и подняла открытые ладони,
как бы показывая, что осталась ни с чем. Тут Кой снова обратил  внимание
на необычные мужские часы со стальным корпусом, которые  она  носила  на
правой руке. Больше на руках у нее ничего  не  было,  ни  браслетов,  ни
колец. И в ушах уже не было золотых сережек, которые он  видел  три  дня
назад в Барселоне.
   - Да, он стоил нам очень дорого. Обычно мы столько не  тратим...  Тем
более, что у нас в музее много картографии восемнадцатого века.
   - Уррутия был настолько необходим?
   Она снова наклонилась над столом  и  на  мгновение  замерла,  опустив
голову, потом подняла ее, и на лице было уже  совсем  другое  выражение.
Солнце опять осветило золотые пятнышки, и Кой  подумал,  что  сделай  он
один шаг вперед, он сумел бы разгадать, какой  аромат  исходит  от  этой
загадочной географической карты с точечной разметкой.
   - Этот атлас, после пятилетних трудов,  напечатал  в  тысяча  семьсот
пятьдесят первом году географ и моряк Игнасио Уррутия Сальседо, - начала
она объяснять. - И это было лучшее пособие для  мореплавателей,  пока  в
тысяча семьсот восемьдесят девятом году  не  появился  "Гидрографический
атлас" Тофиньо, намного более точный. Экземпляров  в  хорошем  состоянии
осталось совсем мало, а в Морском музее вообще не было этого атласа.
   Она открыла стеклянную дверцу шкафа, достала  тяжелый  том,  положила
его на  стол  и  откинула  переплет.  Кой  подошел  поближе,  они  стали
рассматривать атлас вместе, и он убедился в том, что  и  так  интуитивно
знал с первой минуты. Ни намека на  одеколон  или  духи.  От  нее  ве