ринял пренатальную позу,  согнул  ноги,  подтянул  колени  к  животу  и
скрестил руки на груди. Это смешно, думал он. В моем-то возрасте...
   Но пока устройство на плече посылало световые сигналы в ночь, надежда
оставалась.

***

   Огни. Отдавшись качавшим его волнам, закрыв глаза  и  только  изредка
делая какие-то движения, чтобы не замерзать и в то же время  не  тратить
энергию даром, ловя через опущенные веки  световые  вспышки  у  себя  на
плече, Кой продолжал думать об огнях.  Это  было  как  наваждение.  Огни
дружественные и огни враждебные, огни кормовые и стояночные,  зеленые  и
красные ходовые огни, маяки  -  синие,  зеленые,  белые,  световые  буи,
звезды. Узкий путь между жизнью и смертью. Волна  снова  накрыла  его  и
перевернула, как поплавок. Он вынырнул, тряся головой и хлопая  глазами,
чтобы сморгнуть  разъедавшую  глаза  соль.  И  снова  волна,  снова  его
накрыло, но тут, вынырнув на поверхность, он увидел на расстоянии  всего
десяти метров - два огня: красный и белый.
   Красный - на правом борту "Карпанты",  а  белый  был  светом  фонаря,
который держала стоявшая на носу Танжер, пока Пилото маневрировал, чтобы
подойти к Кою с наветренной стороны.

***

   Лежа на койке в своей каюте, Кой слушал, как журчит вода  -  снаружи.
"Карпанта" снова шла на норд-ост, ветер был благоприятный, а "человек за
бортом", который уже перестал быть "человеком за бортом", дремал себе  в
теплом коконе из одеял и спального мешка. Его подняли  с  кормы,  заведя
под мышки закрепленный петлей конец.  Он  стоял  на  палубе,  неуклюжий,
мокрый, и на плече у него мигал огонь поиска до тех пор, пока он сам  не
сорвал его и не выбросил в море. Ноги у  него  подгибались,  его  начала
бить сильная дрожь, и Пилото с Танжер, накинув на  него  одеяло,  повели
вниз, в каюту. Там он, оглушенный, покорный, как безвольный и бессильный
ребенок,  позволил  им  раздеть  себя  и  вытереть  полотенцами.  Пилото
старался не очень сильно растирать его, чтобы холод, скопившийся в руках
и ногах, не устремился слишком быстро по кровеносным сосудам к сердцу  и
голове Он лежал на койке навзничь и чувствовал себя  как  на  облаке,  в
каком-то сонном забытье, но все-таки ощущал прикосновения к  своей  коже
загрубелых ладоней Пилото и мягких рук Танжер. Ее пальцы коснулись  его,
когда  она  считала  пульс,  слабый,  замедленный.  Еще  раз   -   когда
поддерживала его со спины, чтобы Пилото было удобнее снять с него майку,
и еще раз, когда она снимала с него носки, и еще раз - когда они снимали
с него трусы, и тогда ее рука, легкая  и  нежная,  на  несколько  секунд
задержалась у него на бедре. Потом они  застегнули  молнию  на  спальном
мешке, набросили сверху одеяла, погасили свет и оставили его одного.
   Он шел и шел через зеленый сумрак, призывающий его к  себе,  вниз,  в
глубину, он стоял бесконечные вахты, в туман, в дождь и снег, смотрел  в
экран радара, мерцающий мириадами звездочек. Он прокладывал курсы, а  на
палубе лошади грызли деревянные контейнеры, в которых вроде бы тоже были
лошади, и молчаливые капитаны поднимались на мостик и  спускались  вниз,
не говоря ему ни слова.
   Серая спокойная вода была недвижна,  как  свинец,  слегка  подернутый
рябью. Над морем, портами,  кранами,  сухогрузами  шел  долгий-предолгий
дождь.
   Промокшие насквозь мужчины и женщины не шевелясь сидели на причальных
тумбах, словно глубоко погрузились в свои океанские сны. А  там,  внизу,
под безъязыким бронзовым колоколом, в середине  голубого  шара,  опустив
головы с этой  особой  складкой  кожи  у  рта,  напоминающей  улыбку,  и
поставив  вертикально  хвосты,  висели  в  воде  и  мирно   спали   сном
невесомости киты.

***

   "Карпанту" покачивало, но не  сильно  -  легкая  килевая  качка.  Кой
приоткрыл глаза в темноте каюты, угревшись в этом уютном тепле,  которое
возвращало жизнь его измученному, привалившемуся к  переборке  телу.  Он
здесь, живой, ему удалось ускользнуть из разверстой пасти моря, столь же
безжалостного  в  своих  играх,  сколь  и   непредсказуемого   в   своем
милосердии. Он на борту хорошего корабля,  которым  управляет  дружеская
рука, он может спать, сколько захочет, потому что  есть  глаза  и  руки,
которые охраняют его сон, они ведут его за призраком погибшего  корабля,
что ждет их в зеленоватой мгле, куда он только что  чуть  не  погрузился
навеки. Женские руки, дотрагивавшиеся  до  него,  когда  его  раздевали,
снова, приоткрыв  одеяла  и  спальный  мешок,  коснулись  его  запястья,
проверяя пульс, и лба, чтобы убедиться,  что  жара  у  него  нет.  И  он
вспомнил о том, другом прикосновении, когда эта рука лежала  у  него  на
бедре, и почувствовал, как приподнимается  его  отогревшаяся  плоть.  Он
улыбнулся про себя, спокойно  и  сонно,  даже  с  некоторым  удивлением.
Хорошо быть живым. И снова заснул, хмурясь от  того,  что  мир  перестал
быть широким, а море - просторным. Ему снилось, что он отчаянно  тоскует
по неведомым морям и диким  берегам,  по  островам,  где  не  бывает  ни
постановлений об аресте, ни полиэтиленовых пакетов, ни пустых  банок.  И
остаток ночи он бродил по портам без кораблей, среди женщин,  у  которых
были другие мужчины. А эти женщины смотрели на  него,  потому  что  были
несчастливы, и они словно хотели заразить его своим несчастьем.
   Он беззвучно плакал с закрытыми глазами.
   И чтобы утешиться, уперся затылком в деревянный борт корабля,  слушая
журчание воды по ту сторону трехдюймовых досок, которые отделяли его  от
Вечности.

XI

Саргассово море

   В Саргассовом море, где кости всплывают, чтобы побелеть, чтобы  лгать
проходящим мимо кораблям и насмехаться над ними.
   Томас Пинчон "Радуга гравитации"

   Кой вышел на палубу  на  рассвете,  "Карпанта"  стояла  неподвижно  в
безветренном море, совсем рядом с отвесным берегом, под ясным небом,  на
западе оно меняло свои черно-серые тона  на  темно-синие,  а  с  востока
солнце посылало красные лучи параллельно  поверхности  воды  и  зажигало
алым огнем скалы, море и мачту "Карпанты", застывшей на красном  зеркале
воды.
   - Это было здесь, - сказала Танжер.
   На коленях у нее лежала развернутая морская карта,  рядом,  с  чашкой
кофе в руке, курил Пилото.
   Кой прошел на ют. На нем теперь были  сухие  брюки  и  майка,  но  во
взъерошенных волосах и на губах еще оставались кристаллы соли, напоминая
о ночном приключении. Он огляделся, стаи чаек, прежде чем сесть на воду,
планировали в воздухе и пронзительно кричали. Берег  был  на  расстоянии
чуть больше мили к западу, а дальше открывалась вогнутая  линия  залива.
Кой увидел знакомые места: Пунта-Перчелес, Пунта-Негра, вдали  -  остров
Масаррон, а еще дальше, милях в восьми к востоку, - темную громаду  мыса
Тиньосо.
   Он вернулся в кокпит. Пилото принес ему чашку  теплого  кофе,  и  Кой
выпил ее залпом, поморщившись на последнем глотке, когда распробовал это
горькое пойло. Танжер сверяла с картой берег, который был  у  нее  перед
глазами. Она натянула на голову вязаную шапочку Пилото, и светлых  волос
не было видно.
   - Здесь у "Деи Глории" сломалась мачта, -  продолжала  она,  -  и  ей
пришлось вступить в бой.
   Кой кивнул,  но  продолжал  рассматривать  близкий  берег,  пока  она
рассказывала о подробностях давней трагедии. Все, что она выяснила, все,
что  собрала  по  крупицам,  роясь  в  кипах  пожелтевших  документов  и
рукописных свидетельств, сверяясь по атласу  Уррутии,  она  излагала  по
порядку, спокойно и так уверенно, словно сама принимала  участие  в  тех
событиях. Кою еще не  доводилось  слышать,  чтобы  человек,  рассказывая
что-то, был так уверен в том, что говорит. Не  отводя  глаз  от  темного
полукружья берега, уходившего  вдаль  на  северо-восток,  Кой  попытался
воссоздать свою собственную версию - как оно было или, точнее, как могло
быть.  Для  этого  ему  стоило  лишь   припомнить   прочитанные   книги,
собственный свой морской опыт, свою юность, прошедшую  под  парусами  на
этом море, которое вернула ему она. И ему нетрудно было вообразить,  что
происходило здесь два с половиной  века  назад,  и  когда  Танжер  вдруг
прерывала свой рассказ и смотрела на него своими синими глазами,  как  и
Пилото - серо-голубыми, Кой пожимал  плечами,  потирал  нос  и  заполнял
лакуны  ее  повествования.  Он  уточнял  детали,  рисовал   воображаемые
ситуации, описывал маневры, он как бы  перенесся  в  то  раннее  утро  4
февраля 1767 года, когда ветер сразу после восхода  солнца  с  зюйд-оста
перешел на норд и оба - охотник и добыча  -  шли  бейдевинд.  При  таких
условиях, с поставленными под ветер бизанью, гротом, фоком, марселями на
"Деи Глории" и косыми, наполненными ветром парусами  шебеки,  по  словам
Коя, они должны были иметь скорость от  семи  до  восьми  узлов,  причем
корсар находился в более выгодных условиях. Оба  сильно  накренились  на
штирборт, вода хлещет через шпигаты, рулевые - у  руля,  капитан  думает
только о ветре и парусности, идет гонка, в которой  проиграет  тот,  кто
первым сделает ошибку.
   Ошибки. Кой как-то слыхал,  что  в  море,  как  в  фехтовании,  самое
главное - держать противника на расстоянии и  предвидеть  его  действия.
Темная плоская туча, вырисовывающаяся вдалеке, чуть более  темное  пятно
на морской зыби, почти незаметная пена на поверхности воды, там, где под
ней скала, - все  это  признаки  смертельной  опасности,  которой  можно
избежать только при постоянной бдительности.
   И потому море - полное подобие жизни человека.
   Как говорит старинная морская мудрость, рифы надо брать тогда,  когда
тебе в голову  приходит  вопрос;  а  не  пора  ли  взять  рифы?  В  море
скрывается опасный и хитрый мерзавец, который, при  всем  своем  внешнем
дружелюбии, только и ждет, когда ты совершишь оплошность, чтобы кинуться
на тебя. Легко и безжалостно убивает море неосторожных и глупых, и моряк
может надеяться - самое большее - на то, что море отнесется к нему  хотя
бы терпимо, не обратит внимания, не заметит. Море не  знает  милосердия,
оно, как ветхозаветный Бог, никогда не прощает - разве что случайно  или
из каприза. Когда отдаешь швартовы, слова "милосердие" и  "сострадание",
как и многие другие, остаются на берегу. И в каком-то смысле, думал Кой,
это даже справедливо.
   Ошибку, решил Кой, в конце концов  совершил  капитан  Элескано.  Или,
возможно, то была  не  ошибка,  а  просто  закон  моря  в  тот  раз  был
благосклоннее к корсару. Шебека явно нагоняла  бригантину,  одновременно
отрезая ее от берега, где та могла бы найти защиту под прикрытием орудий
башни Масаррона, и капитан принял решение поставить  брамсели,  невзирая
на то, что  знал  о  ненадежности  стеньг.  Дальнейшее  вообразить  было
нетрудно: капитан Элескано в крайнем напряжении смотрит вверх,  матросы,
балансируя на выбленках, вися с подветренной стороны  над  морем,  тянут
фалы, закрепляют шкоты, брамсели наполняются ветром.  Юнга  подбегает  к
полуюту, у него на  бумажке  записаны  координаты,  которые  только  что
установил штурман, капитан рассеянно приказывает вписать их в  вахтенный
журнал. Юнга  тоже  смотрит  вверх,  одновременно  засовывая  бумажку  с
карандашными записями в карман. И вдруг - треск, жуткий треск ломающейся
деревянной стеньги,  снасти  и  паруса  рухнули  на  подветренный  борт,
запутавшись  вокруг   марселя   на   фок-мачте.   Бригантина   рыскнула,
предчувствуя гибель, у людей замерла душа, как замирает перед  тем,  как
покинуть тело, ибо все в ту минуту поняли, что судьба их решена.
   На верхней палубе матросы рубили ненужный  уже  такелаж,  выбрасывали
его и паруса за борт, а внизу, на  орудийной  палубе,  капитан  Элескано
отдал приказ открыть  огонь.  Орудийные  порты  были  открыты  с  самого
рассвета, пушки заряжены, прислуга наготове.  Капитан,  наверное,  решил
сделать поворот, ошеломить противника, подставив ему  правый  борт,  где
уже над орудиями  склонялись  люди,  ожидая,  когда  в  открытых  портах
покажется корпус и паруса шебеки. Корабли чуть не  касались  друг  друга
ноками  реев,  когда  завязался  бой,  так,  во  всяком  случае,  гласил
официальный рапорт, составленный со слов юнги.
   Это означает, что они были совсем рядом, на  корсаре  изготовились  к
пушечному залпу и  абордажу,  когда  "Деи  Глория"  развернулась  правым
бортом, в открытых орудийных портах которого был виден  огонь  зажженных
фитилей, и дала залп в упор из пяти четырехфунтовых орудий.  Это  должно
было причинить шебеке немалый  ущерб,  но  все-таки  под  своими  косыми
парусами она могла идти вперед, пересечь  кильватер  бригантины  и  дать
ответный  залп  -  смертоносный.  Два  шестифунтовых  орудия  и   четыре
четырехфунтовых - пятнадцать - двадцать  килограммов  чугуна  и  картечи
снесли все от кормы до носа;  они  перерезали  снасти,  мачты,  пронзали
человеческую плоть. На корсаре раздавались восторженные крики  при  виде
раненых и умирающих, которые ползли по скользкой  от  крови  палубе,  но
корабли продолжали сближаться, пока не застыли почти рядом, не прекращая
артиллерийского огня.
   Капитан  Элескано  был  упрямый  бискаец.  Решившись  не  подставлять
покорно шею под нож убийцы, он, верно, то поднимался на верхнюю  палубу,
то спускался на  орудийную,  чтобы  подбодрить  своих  пушкарей.  Вокруг
валялись разбитые орудия, летали ядра, шрапнель, щепки, мушкетные  пули;
сверху падали куски снастей, обломки  мачт,  обрывки  парусов.  К  этому
времени обоих иезуитов, скорее всего, уже не было в живых, а может быть,
они сидели внизу, в каюте,  оберегая  шкатулку  с  изумрудами,  чтобы  в
последнее мгновение выбросить  ее  в  море.  Залпы  шебеки,  несомненно,
покончили с бригантиной.
   Фок-мачта, на которой  паруса  висели,  как  саваны,  переломилась  и
рухнула на залитую кровью палубу.
   И наверное, пятнадцатилетний юнга съежился между бухтами канатов,  он
держал в дрожащей руке палаш и ждал конца, глядя, как едва различимая  в
пороховом дыму шебека приближается к самому борту "Деи Глории", готовясь
к абордажу Однако он заметил, что "Черги" горит: от  пушечных  залпов  в
упор загорелись нижние паруса,  убрать  которые  никто  не  успел  из-за
неожиданности маневра; и теперь, охваченные огнем, они падали на палубу,
быть может, рядом с пороховым  зарядом  или  открытым  люком  порохового
погреба. Превратности моря. И вдруг - сполох огня, сухой грохот  взрыва,
погибающую бригантину пнуло воздушной волной,  как  гигантским  кулаком,
грот-мачта тоже переломилась;  в  небо  взметнулся  черный  дым,  щепки,
пепел, человеческие останки. И, опершись на  залитый  кровью  фальшборт,
оглушенный взрывом, юнга, с вытаращенными от ужаса глазами, увидел,  что
там, где была шебека,  остались  только  дымящиеся  деревянные  обломки,
которые выбрасывали снопы искр, погружаясь в море. В это мгновение  "Деи
Глория" резко накренилась, зачерпнула бортом, вода  хлынула  в  разбитый
корпус, и юнга очнулся в воде,  среди  деревянных  обломков  и  обрывков
снастей. Он был совершенно один, рядом с ним качалась на волнах  шлюпка,
которую за несколько минут до боя капитан  Элескано  приказал  спустить,
чтобы освободить палубу.
   - Наверное, все так и было Более или менее, - сказала Танжер.
   Все трое молча смотрели на гладкое, как могильная плита,  море.  Там,
внизу, полузанесенные песком, лежали кости сотни погибших, останки  двух
кораблей и кучка изумрудов, стоивших целое состояние.
   - Естественнее всего предположить, - продолжала она,  -  что  "Черги"
разнесло при взрыве и ее обломки разлетелись далеко  друг  от  друга.  А
бригантина ушла под  воду  целиком,  если  не  считать  снесенных  мачт.
Глубина тут небольшая, и, скорее всего, она легла либо на киль, либо  на
борт.
   Кой изучал карту, высчитывал  расстояния  и  глубины.  Солнце  начало
пригревать ему затылок.
   - Дно здесь - ил и песок, а также отдельные камни,  -  сказал  он.  -
Возможно,  останки  бригантины  так  занесло,  что  мы  не   сумеем   ее
расчистить.
   - Возможно. - Танжер наклонилась над картой так низко, что их  головы
чуть не соприкоснулись. - Но этого мы не узнаем, пока не спустимся туда.
Та часть, которую занесло, должна сохраниться  лучше,  чем  та,  которую
омывали течения и трепали штормы. Морские древоточцы, конечно, свое дело
сделали, древесину уничтожили.  Железо  заржавело  и  распалось.  Многое
зависит и от того, холодная или теплая вода... При  низких  температурах
корабль  может  сохраниться  практически  полностью,  а  при  высоких  -
исчезнуть совсем.
   - Здесь вода не очень холодная, -  вставил  Пилото.  -  Разве  только
подводное течение...
   Он по-прежнему был заинтересован всей этой историей,  но  как  бы  со
стороны. Мозолистыми  пальцами  с  такими  же  короткими  и  обломанными
ногтями, как у Танжер, он машинально вязал и развязывал узлы на  обрывке
шкота. На обветренном, дубленном солью лице светились  глаза,  выцветшие
от средиземноморского солнца; они спокойно смотрели то  на  Коя,  то  на
Танжер. Этот стоический взгляд был хорошо знаком Кою - взгляд рыбака или
моряка, который не надеется ни на что большее, чем вытянуть полную  сеть
и вернуться в порт ровно с тем уловом, который даст возможность  прожить
следующий день. Пилото был не из тех, кто строит себе  иллюзии  И  слово
"изумруды" было для него чем-то столь же невещественным и  неконкретным,
как та точка, откуда над морем поднимается радуга.
   Танжер уже довольно давно сняла вязаную шапочку. Теперь она  небрежно
опиралась на руку Коя.
   - Пока мы не  найдем  корпус  бригантины  и  с  помощью  чертежей  не
определим, где что  находилось,  ни  в  чем  нельзя  быть  уверенными...
Главное, чтобы можно было  добраться  до  кормы.  Там  находилась  каюта
капитана и шкатулка с изумрудами.
   Она вела себя совсем не так, как на берегу.  Более  естественно,  без
вызова. Кой  чувствовал  легкое  давление  ее  ладони  на  своем  плече,
чувствовал близость ее  тела.  От  нее  пахло  морем,  солнцем,  которое
медленно поднималось над горизонтом. Сейчас я тебе  нужен,  подумал  он.
Сейчас я тебе нужен больше, чем прежде, и это очень заметно.
   - Возможно, они выбросили изумруды в море, - сказал он.
   Она покачала головой, зашевелилась и тень, падавшая  на  карту  463А.
Танжер немного помолчала и сказала, что да, это возможно. Но, во  всяком
случае, у них имеется точное описание шкатулки -  она  была  сделана  из
дерева, с железными и бронзовыми  деталями,  двадцати  дюймов  в  длину.
Железо плохо  сохраняется  в  воде,  и  оно,  наверное,  превратилось  в
неузнаваемую черную массу, бронза сохраняется лучше,  но  от  древесины,
конечно, не осталось и следа, а изумруды срослись в  единое  целое.  Все
это должно теперь выглядеть как темный камень с красноватым  оттенком  и
зелеными прожилками бронзы.
   Им придется искать его среди  останков  затонувшего  корабля,  и  это
непростая задача.
   Ясно, что непростая.  Кою  она  представлялась  сверхсложной.  Искать
иголку в стоге сена, как сказал между двумя  приступами  смеха  и  двумя
сигаретами Лусио Гамбоа. А если остов бригантины занесло, то ил и  песок
придется оттягивать специальными рукавами. Оч-чень весело.
   - Но как бы то ни было, - подытожила Танжер,  -  сначала  надо  найти
его.
   - А как у нас тут насчет гидролокатора? - спросил Кой.
   Пилото довязал двойной гачный узел.
   - С этим все в порядке, - ответил он. - Сегодня в Картахене  нам  его
установят, а еще репитер гирокомпаса для каюты. - Он посмотрел на Танжер
исподлобья и с некоторым подозрением. - Но надо будет оплатить все это.
   - Разумеется, - откликнулась она.
   - Лучший рыбопромысловый локатор, "Патфайндер Оптик" три креста,  как
ты меня и просил...  -  Пилото  повернулся  к  Кою.  -  Чтобы  закрепить
преобразователь на транце, много труда не потребуется.
   Танжер вопросительно смотрела на них. Кой объяснил  ей,  что  с  этим
гидролокатором у них будет девяностоградусный обзор под килем. Вообще он
исполь