бе обязательно позвоню, сегодня  или
завтра. Даю тебе честное слово.
   Вот он и сидит здесь, перед пустой чашкой из-под кофе, уже  отхлебнув
джина с тоником -  голубого  в  баре  пансиона  не  нашлось,  -  который
официантка только что принесла ему. Сидит  и  ждет.  Весь  вечер  он  не
двигался с места, тут и поужинал бутербродом с пережаренной телятиной  и
бутылкой минеральной  воды,  предупредив,  где  его  найти,  если  будут
звонить. Кроме того, она  могла  и  просто  зайти  сюда,  и  из-за  этой
вероятности  он  не  отводил  глаз  от  дальнего  конца  площади,  чтобы
высмотреть ее в ту минуту, когда она спустится сюда по улице  Уэрта  или
по какой-нибудь другой из тех, что сбегают сюда от Пасео-дель-Прадо.
   За  припаркованными  у  тротуара  автомобилями,   между   скамейками,
стоявшими на площади, что-то бурно  обсуждали  нищие,  пустив  по  кругу
бутылку вина. Весь вечер  они  просили  милостыню,  шныряя  по  террасам
уличных кафе, а теперь подводили итоги  дня.  Их  было  четверо  -  трое
мужчин и одна женщина, у ног одного из мужчин пристроилась собачонка.
   От входа в отель "Виктория" за ними пристально наблюдал  жандарм,  по
виду настоящий Робокоп;  он  стоял,  заложив  руки  за  спину  и  широко
расставив  ноги  на  том  самом  месте,  откуда  минуту  назад   прогнал
женщину-попрошайку. После того, как Робокоп  исполнил  свой  долг,  она,
пробираясь между столиками,  подошла  к  Кою.  Дай  мне  немного  денег,
приятель, сказала она бесцветным голосом, глядя перед  собой  невидящими
глазами. Дай. А она еще  молодая,  подумал  он,  наблюдая  за  тем,  как
компания нищих с собачонкой подбивает свою бухгалтерию. Когда Кой  давал
ей монетку, он заметил, что несмотря на испещренную пятнами кожу,  русые
с сединой волосы и смотрящие в никуда глаза,  она  еще  сохраняла  следы
былой красоты - красиво очерченные губы, высокие скулы, осанка,  тонкие,
исхудавшие руки с  длинными  грязными  ногтями.  Суша  вредна  человеку,
подумал он в который раз. Она овладевает человеком и пожирает  его,  как
тот парусник в Старом порту. Он  посмотрел  на  свои  собственные  руки,
лежавшие на коленях, и отметил первые признаки разложения, ту неизбежную
проказу, которой нельзя не заразиться в городах,  на  обманчиво  твердой
земле, общаясь с другими людьми и дыша сухим, пресным  воздухом.  Хорошо
бы поскорее в море, сказал он про себя.  Хорошо  бы  найти  какую-нибудь
посудину, которая ушла бы в море со мной на борту, пока еще  не  поздно.
Пока я еще не подхватил тот вирус, который разъедает сердца,  лишает  их
компаса  и  управления  и  в  конце  концов  выбрасывает  на   берег   с
подветренной стороны на верную гибель.

***

   - Вас к телефону.
   Официантка только глаза  раскрыла:  он  тут  же  вскочил  и  большими
прыжками промчался по коридору, который вел в холл пансиона.  Раз.  Два.
Прежде чем взять трубку, он досчитал до пяти, чтобы выровнялось дыхание.
Три, четыре, пять. Я слушаю. На том конце провода была  она;  вежливо  и
спокойно она извинилась за столь поздний звонок. Да нет же, ответил  он,
еще совсем не поздно. Он ждал ее звонка. Перехватил бутерброд на террасе
пансиона, а сейчас приступает к джину с тоником. Она еще раз извинилась,
он снова повторил, что время совсем не позднее, и на линии  установилось
молчание. Кой оперся о стойку и принялся рассматривать  сложный  рисунок
вен и сухожилий на своей широкой,  короткопалой,  сильной  -  отнюдь  не
аристократической - руке, ожидая, когда  она  заговорит.  Она  лежит  на
диване, подумал он. Сидит на стуле. Уже забралась в постель. Она  одета,
нет, раздета, уже в пижаме. Или в ночной сорочке. Она босиком, перед ней
открытая книга. Или включенный телевизор. Она лежит  на  спине.  Или  на
животе. И ее веснушчатая кожа в свете лампы отливает старым золотом.
   Тут мне кое-что пришло в голову, сказала она наконец.  Мне  пришло  в
голову кое-что, и, может быть, тебя это заинтересует. У  меня  есть  для
тебя предложение. И я решила спросить, не придешь  ли  ты  ко  мне,  да,
прямо сейчас.

***

   Однажды, когда  Кой  плавал  третьим  помощником,  у  него  произошла
встреча с женщиной. Встреча длилась минуты две - ровно столько  времени,
сколько потребовалось яхте - женщина  загорала  на  ее  корме,  -  чтобы
пройти мимо "Отаго", а Кой в те минуты с мостика  всматривался  в  море.
Над палубой  стоял  мерный  стук  молотков,  которыми  матросы  оббивали
ржавчину с корпуса перед тем, как покрасить его суриком. Торговое  судно
стояло на якоре между Маламокко и мысом Саббиони,  по  ту  сторону  Лидо
солнце сверкало в Венецианской лагуне,  за  нею,  тремя  милями  дальше,
виднелась колокольня и купола Святого Марка  и  крыши  городских  домов,
плывущих в отраженном блеске света и песка. Слабый вест, узлов восемь  -
десять, легкой рябью покрывал  море  и  разворачивал  корабли  кормой  к
пляжам, испещренным разноцветными зонтиками и кабинками,  этот  же  бриз
привел сюда из прохода Маламокко яхту, элегантная  белизна  поднятых  по
штирборту парусов скользила мимо Коя на расстоянии полукабельтова.
   Он  схватился  за  бинокль,  чтобы  получше  рассмотреть   яхту,   он
восхищался изысканностью линий обвода деревянного лакированного корпуса,
оснасткой и сияющими на солнце металлическими  деталями.  У  руля  стоял
мужчина, а на самой корме сидела и читала книгу женщина. Кой направил на
нее бинокль: ее светлые волосы были собраны на затылке,  весь  ее  облик
напоминал тех одетых в белое  женщин  начала  века,  которых  так  легко
воображаешь себе в этих местах или на  Ривьере.  Тех  красивых  праздных
женщин,  чьи  лица  прятались  под  широкими  полями  шляп  и  зонтиков.
Сфинксов, чуть опускавших веки, созерцая синеву моря, читая  или  просто
храня молчание. Кой жадно  изучал  это  лицо  через  двойные  цейсовские
линзы,  разглядывал  линию   профиля,   опущенный   подбородок,   глаза,
сосредоточенно устремленные в книгу,  выбившиеся  волосы  на  висках.  В
прежнее время, подумал он,  из-за  таких  женщин  мужчины  убивали  друг
друга, разорялись и ставили на  карту  свое  доброе  имя.  Ему  хотелось
увидеть того, кто,  возможно,  был  ее  достоин,  но,  переведя  окуляры
бинокля на человека у руля, он только и смог разглядеть, что тот  стоит,
повернувшись к другому борту, и лица его в этом ракурсе не  рассмотришь,
видны были лишь седые волосы и загорелое тело.  Яхта  удалялась,  и,  не
желая терять последние мгновения, Кой снова направил бинокль на женщину.
Секундой позже она подняла голову, посмотрела прямо в бинокль,  на  Коя,
глядя через линзы и расстояние ему в глаза. Взгляд был не мимолетный, не
пристальный, не любопытный, не безразличный. Это  был  взгляд  настолько
спокойного и уверенного в себе существа, что  казался  неземным.  И  Кой
спросил себя, сколько же поколений женщин должно было  смениться,  чтобы
они научились так смотреть. В это мгновение он страшно смутился,  потому
что рассматривал ее так пристально, в замешательстве он опустил  бинокль
и только теперь, глядя на яхту невооруженным глазом, понял: взгляд этот,
глубоко проникший в  его  душу,  был  случайным,  она  просто  рассеянно
смотрела  на  стоявший  на  якоре  корабль,   который   яхта   миновала,
направляясь в открытое море. Кой  стоял  на  мостике,  облокотившись  на
поручень, и наблюдал за тем, как яхта  уходит  все  дальше  и  дальше  в
Адриатику. Когда Кой спохватился и опять поднес  бинокль  к  глазам,  он
увидел только корму и черные буквы названия: "Riddle" - "Загадка".

***

   Кой был не слишком умен. Он много читал, но только про  море.  Однако
детство его прошло в окружении  бабушек,  тетушек  и  кузин  на  берегах
другого - внутреннего и древнего - моря, в  одном  из  средиземноморских
городков, где тысячи лет женщины в черном собирались по  вечерам,  чтобы
поговорить вполголоса или молча понаблюдать за мужчинами.
   Из той поры он вынес некий атавистический фатализм, парочку  расхожих
истин и развитую интуицию. И теперь, сидя перед Танжер Сото, он думал  о
женщине с яхты. В конце концов, решил он, возможно, что это одна и та же
женщина, та самая, в которой слились воедино все  женщины  мира,  основа
всех тайн и ключ всех решений. Та, которая умеет пользоваться молчанием,
как, быть может, никто, потому что этим языком она  уже  много  столетий
владеет в совершенстве. Та, которая обладает  мудрой  ясностью  сияющего
утра, красных закатов и кобальтовой морской синевы, ясностью, закаленной
в бесконечной печали и усталости, что копится не за одну лишь  жизнь,  в
чем Кой до странности был уверен.
   А кроме того и прежде того, нужно быть  самкой,  женщиной,  чтобы  во
взгляде отражалась эта смесь пресыщенности,  мудрости,  утомленности.  И
чтобы обладать такой проникающей силой, подобной стальной  игле,  силой,
которой не обучишься, которую не  подделаешь,  силой,  рожденной  долгой
генетической памятью бесконечного числа поколений  женщин,  перевозимых,
как  военная  добыча,  в  трюмах  черных  кораблей,  женщин,  чьи   ноги
кровоточили среди дымящихся руин и трупов, женщин, ткущих и распускающих
сотканное длинными бессчетными зимами, рожающих мужчин для новых и новых
троянских войн и ожидающих возвращения изнуренных героев, этих богов  на
глиняных ногах, которых они иногда даже любили, чаще боялись и  -  почти
без исключений - рано или поздно начинали презирать.
   - Хочешь еще льда? - спросила она.
   Он покачал головой. Есть женщины, чуть ли не с  испугом  завершил  он
ход своей мысли, которые обладают таким  взглядом  с  рождения.  Которые
смотрят так, как сейчас смотрели на  него  в  маленькой  гостиной,  окна
которой выходили на Пасео Инфанты Исабель  и  на  освещенное  здание  из
стекла и кирпича - на  вокзал  Аточа.  Я  расскажу  тебе  одну  историю,
сказала она, едва он вошел. Она закрыла дверь и провела его в  гостиную,
за ней неотступно  следовал  Лабрадор  с  короткой  золотистой  шерстью,
который сейчас сидел рядом с Коем и смотрел на него  темными  печальными
глазами. Я расскажу тебе одну историю  про  кораблекрушения  и  погибшие
корабли - уверена, ты любишь такие истории, - и пока я буду говорить, ты
не раскроешь рта. Ты не будешь спрашивать меня, правда это или  выдумка,
и вообще ни о чем не будешь спрашивать, ты будешь молчать и пить  чистый
тоник, потому что я, как  ни  жаль,  вынуждена  тебе  сообщить,  что  ни
голубого и никакого другого джина у меня в доме нет. Потом я задам  тебе
три вопроса, на которые ты ответишь только "да" или "нет". После чего  я
разрешу тебе задать мне один вопрос,  один-единственный,  и  на  сегодня
хватит, после чего ты вернешься в пансион и ляжешь спать.
   И это все. Договорились?
   Кой ответил, избегая местоимений: договорились; ответил, быть  может,
несколько рассеянно, но вполне  хладнокровно  уяснив  себе  поставленные
условия. Потом он сел, куда она показала, - на диван с бежевой  обивкой,
располагавшийся на красивом ковре; в этой гостиной с белыми стенами,  на
одной из которых висела фотография в рамочке,  стояли  комод,  столик  в
мавританском  стиле  под  люстрой,  телевизор  и  видеомагнитофон,  пара
стульев, стол с компьютером возле шкафа, набитого книгами и бумагами,  и
музыкальный центр, из его динамиков доносился голос Паваротти - а может,
и не Паваротти, - он пел что-то на манер Карузо. Кой пробежал глазами по
книжным корешкам: "Иезуиты и бунт против Эскилаче", "История искусства и
науки мореплавания",  "Министры  Карла  III",  "Практическое  применение
исторической картографии", "Mediterranean Spain Pilot",  "Зеркала  одной
библиотеки", "Мореплаватели и  кораблекрушения",  "Каталог  исторической
картографии Испании. Собрание Морского музея", "Лоции средиземноморского
побережья Испании"... Были тут романы и другие  книги:  Исаак  Динессен,
Лампедуза, Набоков, Лоренс Даррелл - тот самый  автор  "Александрийского
квартета", книжка  под  названием  "Зеленый  огонь"  некоего  Петера  В.
Райнера, "Зеркало моря" Джозефа Конрада, и так далее, и  тому  подобное.
Из этих книг Кой не читал ничего, кроме Конрада. Его внимание  привлекла
книжка на английском  языке,  название  которой  совпадало  с  названием
известного ему фильма: "Мальтийский сокол".  На  желтом  переплете  этой
старой, потрепанной книжки был изображен черный сокол и женская  ладонь,
на которой лежали монеты и драгоценные камни.
   - Это первое издание, - сказала  Танжер,  заметив,  какую  книжку  он
разглядывает. - Вышла в Соединенных  Штатах  в  день  святого  Валентина
тысяча девятьсот тридцатого года. Цена - два доллара.
   Кой взял книжку в руки. Дэшиел Хэммет, значилось на переплете,  автор
"Проклятия Дейнов".
   - Я видел этот фильм.
   - Конечно, видел. Его все видели. - Танжер  повела  рукой  в  сторону
шкафа. - Сэм Спейд виноват  в  том,  что  я  впервые  изменила  капитану
Хаддоку.
   На полке, чуть в стороне от всего остального, стояло полное  собрание
серии "Приключения Тинтина". Рядом  с  матерчатыми  корешками  тонких  и
длинных книжиц он увидел маленький кубок чеканного  серебра  и  почтовую
открытку. На ней он узнал вид антверпенского порта с собором в глубине.
   У кубка не было одной ручки.
   - Ты читал это в детстве?
   Он все еще смотрел  на  кубок.  "Детские  соревнования  по  плаванию,
19..." Дату прочитать было трудно.
   - Нет, - ответил он. - Я знаю про эти книжки, может, даже  перелистал
одну-другую. Что-то помню про метеорит, который падает в море.
   - "Таинственная звезда".
   - Наверное.
   Квартира не была роскошной, но выглядела на  порядок  выше  среднего.
Диванные подушки, обтянутые хорошей кожей, на стене  старинная  картина,
явно оригинал: писанный  маслом  пейзаж  с  рекой  и  вполне  приемлемым
парусником - хотя, отметил он, для такой реки  и  такого  ветра  парусов
надо было бы поставить побольше, - со вкусом подобранные шторы  на  двух
окнах, которые выходили на улицу, кухня, откуда она принесла ему тоник и
лед, сияла чистотой, он успел заметить микроволновку, холодильник,  стол
и табуретки темного дерева. Одета она была  почти  так  же,  как  утром,
только вместо блузки натянула тонкий хлопковый  свитер  и  сняла  туфли.
Ноги в черных чулках бесшумно, по-балетному переступали по  квартире,  и
за ними всюду следовал Лабрадор. Так  двигаться  не  научишься,  подумал
Кой. Сознательно этому не научишься, ни за что. Человек  двигается  либо
так,  либо  иначе.  Женщина  садится,  разговаривает,  ходит,  наклоняет
голову, прикуривает сигарету так, как  она  это  делает.  Чему-то  можно
научиться, чему-то - нет. Как бы ни хотелось, определенную границу никто
не переступит, если это в человеке не заложено. Жесты.  Выражение  лица.
Манеры.
   - Ты что-нибудь знаешь про кораблекрушения?
   Вопрос сбил его с  мысли,  и  он  глухо  хохотнул,  не  отрываясь  от
стакана.
   - Полного кораблекрушения мне потерпеть пока не довелось, если ты  об
этом... Но все еще впереди.
   Она нахмурилась, ирония ей была сейчас ни к чему.
   - Я говорю о старинных кораблекрушениях, - она  по-прежнему  смотрела
ему прямо в глаза, - о давно затонувших кораблях.
   Он дотронулся до носа, прежде чем ответить: не слишком много. Кое-что
он, конечно, читал. И, разумеется, знал все эти байки, которые так любят
рассказывать моряки.
   - Ты когда-нибудь слышал о "Деи Глории"?
   Он попытался припомнить. Название корабля звучало знакомо.
   - Десятипушечный парусник, - сказала она. - Затонул у  юго-восточного
побережья Испании четвертого февраля тысяча семьсот шестьдесят  седьмого
года.
   Кой поставил стакан на низенький столик. Воспользовавшись тем, что он
переменил позу, собака лизнула ему руку.
   - Иди сюда, Зас, - сказала Танжер. - Не приставай.
   Пес не двинулся с места. Он так и сидел возле Коя и лизал ему руку, и
Танжер сочла необходимым извиниться. На самом деле  это  не  ее  собака,
сказала она, а ее подруги, с которой они вместе жили в этой квартире, но
месяца два назад из-за работы подруге пришлось уехать в другой город,  и
теперь она все время в разъездах.  Так  что  Танжер  досталась  ее  доля
квартиры и Зас в придачу.
   - Не беспокойся, - сказал Кой. - Я люблю собак.
   Так оно  и  было.  Особенно  он  любил  охотничьих  собак,  верных  и
спокойных. Когда-то в детстве у него был сеттер  цвета  корицы,  который
смотрел так же, как Зас, а потом еще один  песик,  который  поднялся  на
борт "Даггу IV" в Малаге и жил на судне, пока его  не  смыло  волной  на
траверзе мыса Бохадор.
   Он почесал Заса за ушами, и тот всем  телом  потянулся  к  его  руке,
весело виляя хвостом. Гав.
   И тут Танжер приступила к рассказу о затонувшем кораблем.

***

   Это была бригантина, называлась она "Деи Глория".
   Она вышла из Гаваны 1 января 1767 года с  двадцатью  девятью  членами
экипажа и двумя пассажирами на борту. В  грузовой  накладной  указывался
хлопок, табак и сахар, пункт назначения - порт Валенсия. Хотя официально
бригантина принадлежала арматору Луису Форнету Палау, на самом деле "Деи
Глория" была собственностью ордена Иисуса. Как выяснилось позже,  Форнет
Палау  был  у  иезуитов  подставным  лицом,  через  его  посредство  они
руководили  маленькой  торговой  флотилией,  она   предназначалась   для
обеспечения пассажирских перевозок и торговли, которую орден, в то время
чрезвычайно  могущественный,  вел  со  своими  миссиями  и   поселениями
обращенных в истинную веру индейцев в соответствии со своими  интересами
в колониях.
   И "Деи Глория" была лучшим кораблем  этой  флотилии,  быстроходным  и
хорошо вооруженным,  что  было  необходимо  из-за  постоянных  нападений
английских  и  алжирских  корсаров.  Бригантиной  командовал  доверенный
человек - капитан по имени Хуан Баутиста Элескано.  Этот  опытный  моряк
родом  из  Бискайи  состоял  с  иезуитами  в  очень  тесных  отношениях,
поскольку его брат, падре  Сальвадор  Элескано,  был  одним  из  главных
помощников генерала ордена в Риме.
   В первые  дни  плавания  бригантине  пришлось  бороться  с  противным
ветром,  однако  вскоре  она  поймала  ветры   третьего   и   четвертого
квадрантов, что помогло ей преодолеть Атлантику с ее бурями и  штормами.
Когда бригантина находилась к юго-западу  от  Азорских  островов,  ветер
усилился, и настолько, что скоро начался шторм, который повредил  мачты;
помпы работали безостановочно.
   К этому времени "Деи Глория" достигла  35-й  параллели  и  продолжала
свой  путь  на  восток  без  особых  неприятностей.  Потом  ей  пришлось
лавировать  в  направлении  Кадисского  залива  с  тем,  чтобы  избежать
левантинца, дующего из пролива, а 2 февраля, не заходя ни в  один  порт,
она уже миновала Гибралтар. На следующий день она обогнула  мыс  Гата  и
дальше шла на север уже в виду берега.
   С этого времени положение стало усложняться.
   Днем 3 февраля  с  кормы  бригантины  был  замечен  парус.  Пользуясь
юго-западным ветром, неизвестное  судно  быстро  приближалось,  и  скоро
стало видно, что их догоняет шебека. "Деи Глория" шла под  одним  только
кливером,  но  шебека,  находившаяся  уже  всего  лишь  в  одной   миле,
показалась капитану подозрительной,  и  он  приказал  поднять  и  другие
паруса. Шебека спустила испанский флаг, тем самым продемонстрировав, что
является корсарским судном, и стала открыто преследовать бригантину. Это
было алжирское судно, в этих водах часто случалось, что  алжирцы  меняли
флаг, под которым  ходили,  и  использовали  Гибралтар  как  свою  базу.
Позднее удалось установить, что шебека называлась "Черги", а  командовал
ею бывший офицер британского флота, некий  Слайн,  известный  также  как
капитан Майзен или Мисиан.
   В этих водах у пиратского судна было тройное  преимущество.  С  одной
стороны, ход у него был  быстрее,  так  как  из-за  повреждений  мачт  и
такелажа бригантина не могла развить большой скорости.
   Кроме  того,  корсару  благоприятствовал  ветер,  позволявший  шебеке
заходить с подветренной стороны и  отжимать  бригантину  о