ебнул  из  стакана,  и
ароматный  голубой  джин  прокатился  по  языку.  -   Теперь   уже   нет
путешествий, потому что  практически  не  осталось  настоящих  кораблей.
Сейчас корабль - все равно что самолет, и не ты теперь путешествуешь,  а
тебя переправляют из пункта А в пункт Б.
   - Разве раньше было по-другому?
   -  Конечно,  по-другому.   Раньше   в   путешествии   было   возможно
одиночество, человек находился между пунктом А и пунктом  Б,  зависал  в
этом промежутке,  и  промежуток  этот  был  долгим...  Он  путешествовал
налегке, и его не заботило то, что он оставлял позади...
   - Но  море  же  остается  морем.  В  нем  по-прежнему  есть  тайны  и
опасности.
   - Все стало не так, как раньше. Сейчас это все равно  что  прийти  на
пустой  причал  и  увидеть  дым  пароходной  трубы  далеко,   на   самом
горизонте...
   Когда учишься в мореходке,  говоришь  правильно:  штирборт,  бакборт,
шканцы и так далее. Стараешься хранить традиции, веришь в капитана,  как
в детстве верил в Бога... Но все не то... Я мечтал о настоящем капитане,
вроде  конрадовского  Мак-Вира  из  "Тайфуна".   Мне   самому   хотелось
когда-нибудь стать таким капитаном.
   - А что такое "настоящий капитан"?
   - Это человек, который знает, что делает. Который никогда  не  теряет
голову. Который поднимается на мостик во время твоей вахты,  видит,  что
тебе перекрыл дорогу встречный корабль, и не  орет:  лево  руля!  сейчас
воткнешься! - а молчит и ждет, пока ты сделаешь все, как надо.
   - А у тебя был настоящий капитан?
   Кой наморщил лоб. Хороший вопрос. Мысленно он  перелистал  альбом  со
старыми фотографиями, на  одних  оставила  следы  соленая  вода,  другие
заляпаны дерьмом.
   - Всякие у меня были капитаны, - сказал Кой. - Были жалкие пьяницы  и
трусы, были люди высшей пробы. Но я всегда верил в них.  Всю  жизнь,  до
самого  последнего  времени,  я  испытывал  уважение  к   самому   слову
"капитан". Я уже говорил тебе, Для меня капитан -  это  как  у  Конрада:
"Ураган настиг и этого молчаливого человека,  но  ухитрился  вырвать  из
него лишь несколько слов"... Впервые в жизни в сильный шторм я  попал  в
Бискайском заливе, огромные волны  заливали  нос  "Мигалоте"  до  самого
мостика. Люки у  нас  были  макгрегоровские,  прилегали  неплотно,  вода
попадала в трюм, а загрузили нас каким-то  минералом,  который  от  воды
сразу же растворяется... Как только волна накрывала нос,  казалось,  нам
уже не выправиться, и капитан, дон Хинес Саес, не выпускавший  штурвала,
очень тихим шепотом, сквозь зубы, произносил:  "Господи"...  На  мостике
нас было человек пять-шесть, но слышал только я, потому что  был  совсем
рядом. Остальные не слышали. А  когда  он  посмотрел  в  мою  сторону  и
увидел, что я так близко, он и шептать перестал.
   Музыканты закончили свое выступление и под аплодисменты удалились. Из
динамиков на потолке полилась консервированная музыка в записи. Гитарная
струна  трижды  звякнула.  Какая-то  пара  встала  из-за  стола,   чтобы
потанцевать. Уходишь ты лишь потому, что  я  этого  хочу.  Болеро.  Одну
десятитысячную долю секунды Кой колебался, а не поддаться ли искушению и
не пригласить ли ее. Лицо к лицу, объятие, танец. И  пусть  целуют  тебя
другие губы,  я  этого  хочу,  пел  динамик.  Он  представил  себе,  как
обхватывает рукой ее талию, как неловко  наступает  ей  на  ноги.  Да  и
наверняка она из тех, кто отгораживается от партнера локтями.
   - Раньше, - продолжал он, забыв про  болеро,  -  капитан  должен  был
принимать решения. А теперь он просто подписывает документы в  порту,  и
если разница в полтонны, он звонит арматору: что делать, подписывать, не
подписывать? А там, в кабинете, сидят три мазурика в галстуках и говорят
ему: не подписывать. И он не подписывает.
   - А что все-таки осталось от моря? Когда ты по-настоящему  чувствуешь
себя моряком?
   Когда случается беда. Например, когда пробоина  в  борту  или  что-то
ломается, все ведут себя как люди.
   Однажды, когда он ходил на "Палестине", у них  вырвало  руль,  и  они
больше суток болтались без управления напротив Мыса Доброй Надежды -  до
тех пор, пока за ними не пришли буксиры.  И  тогда  все  вели  себя  как
настоящие моряки. Но вообще-то все они просто  океанские  перевозчики  и
члены  профсоюзов,  а  настоящее  товарищество  возрождается  только   в
критические моменты - в случае серьезной аварии, в непогоду. В шторм.
   - Даже слово "шторм" звучит страшно.
   - Штормы бывают страшные и очень страшные.
   Самое неприятное для моряка, когда он вычисляет курс своего  судна  и
курс,  которым   двигается   шторм,   и   выясняется,   что   курсы   их
пересекаются... То есть и судно, и шторм окажутся в одном и том же месте
в одно и то же время.
   Он замолчал.  Нет,  есть  вещи,  которых  он  никогда  не  сможет  ей
объяснить. Ветры силой 11 баллов у Новой  Земли,  стены  серой  и  белой
воды, вздымающиеся облаком пены к самому небу, скрип и скрежет  корпуса,
матросы, которые, привязавшись к койкам, вопят от  страха,  бесчисленные
"мэйдэй" в радиоэфире - призывы о помощи с кораблей, терпящих  бедствие.
И несколько человек, не потерявших головы, - они управляют  судном,  или
крепят груз в трюме, или внизу, в  машинном  отделении,  между  котлами,
турбинами и трубами, не зная  ничего  о  том,  что  происходит  наверху,
сосредоточенно следят за показаниями приборов,  за  миганием  сигнальных
лампочек, мгновенно  исполняют  команды,  они  прислушиваются  к  плеску
горючего в баках, боятся, как бы в корпусе не возникла трещина и вода не
попала в топливо, как бы не отказали котлы.., ведь тогда они окажутся  в
полной власти  морской  стихии.  Это  моряки,  и  они  стараются  спасти
корабль, а с ним - и свои жизни; когда проходит самая высокая волна, они
торопятся сделать все, что нужно, до того, как налетит следующий  шквал,
в эти промежутки они выполняют маневры, если уже  невозможно  удерживать
судно носом к волне, и самое страшное, когда во время маневра неожиданно
в борт бьет волна-убийца, крен доходит до сорока градусов и  вцепившиеся
во что попало люди  с  ужасом  думают,  будет  ли  корабль  крениться  и
дальше...
   - В таких ситуациях, - вслух сказал Кой, - все  становится  так,  как
было раньше.
   Ему было неловко,  что  прозвучало  это  уж  слишком  ностальгически.
Нельзя же тосковать по ужасу.
   Тоску он испытывал по тому, как вели себя некоторые  люди  в  ужасных
ситуациях; но объяснить это за столиком ресторана - да и в любом  другом
месте - он бы не сумел. Я слишком много говорю, решил он вдруг.  В  этом
ничего плохого не было, но он просто не привык именно так рассказывать о
своей жизни.
   Он отдавал себе отчет,  что  Танжер  -  из  тех  людей,  при  которых
говорить легко, их искусство состоит в том, чтобы ставить нужные вопросы
и молчать столько, сколько  нужно  собеседнику,  чтобы  дойти  до  сути.
Ловкий  трюк  -  научись  и  всегда  всем  будешь  нравиться,  особо  не
надрываясь. В конце концов, все любят говорить о себе. И  потом  хвалят:
какой он прекрасный собеседник. А он и рта не раскрыл. Кретины.
   Впрочем, Кой сам и есть болтун и кретин, от киля до клотика. Пусть он
и понимал это, но знал он и другое: ему было  очень  хорошо,  когда  его
слушала Танжер.
   - Сейчас та романтика мореплавания, - сказал он минуту  спустя,  -  о
которой  мечтаешь  мальчишкой,  осталась  только  на  маленьких   старых
суденышках, совершающих каботажные  рейсы.  Они  проржавели,  под  новым
названием проступает прежнее, командуют ими  толстые  капитаны,  которым
платят гроши... Я ходил на таком корабле, потому  что  после  того,  как
получил  диплом  второго  помощника,  долго  не  мог  найти  работу.  Он
назывался "Отаго", вряд ли когда еще я так  наслаждался  своим  делом  и
морем... Даже на судах "Зоелайн" так хорошо не было.
   Впрочем, понял я это гораздо позже.
   Она спросила: а не потому ли, что тогда он был молод? Он  поразмышлял
и потом согласился с нею.
   Да, вполне вероятно, признал он, что я был счастлив, потому  что  был
молод. Но с постоянной переменой флагов,  под  которыми  ходят  торговые
суда, с капитанами-чиновниками и арматорами, для которых судно мало  чем
отличается от автофуры, все пошло к черту.  На  некоторых  судах  экипаж
сокращен настолько, что они даже пришвартоваться  не  могут  без  помощи
портовых рабочих. Филиппинцы и индусы сейчас  считаются  элитой  морской
профессии, а русские капитаны, набравшись водки, то тут, то  там  сажают
на мель свои танкеры. Только парусник еще может дать ощущение того,  что
море остается морем. На паруснике чувствуешь, что ты наедине с морем. Но
на это не проживешь, добавил он. Взять хотя бы Пилото...
   В ее стакане оставался только  лед.  Пальцы  с  коротко  остриженными
ногтями играли кубиками льда в стакане, и лед мелодично позвякивал.  Кой
хотел было жестом позвать официантку, но Танжер покачала головой.
   - Ты сильно меня поразил, в ту ночь, с ракетой...
   И она замолчала, но улыбка ее стала определеннее. Он тихо  хмыкнул  -
опять ему предлагалось говорить о себе.
   - Ничего удивительного. Я был еще больше поражен, когда  оказался  за
бортом.
   - Я не о том. Когда я увидела эти надвигающиеся на нас огни, я просто
окаменела от страха. Я не знала, что делать... А ты  делал  одно,  потом
другое, и видно было, что делаешь ты это  чуть  ли  не  машинально.  Как
будто катастрофа - это самая обычная вещь на  свете.  Ты  не  нервничал,
даже голос у тебя не изменился. И Пилото вел себя так же. Словно оба  вы
- фаталисты, и фатализм входит в правила игры.
   Кой только пожал плечами, поглядев на свои  неуклюжие  большие  руки.
Ему никогда и в голову не приходило, что он  будет  обсуждать  с  кем-то
такие вещи. В его морском мире, откуда его не так давно  выставили,  все
это  было  совершенно  очевидно  и  не  требовало  пояснений.  Пояснения
необходимы только на берегу.
   - Да, таковы  правила  игры,  -  сказал  он.  -  Одно  из  условий  -
вероятность катастрофы. Конечно, вероятность не слишком велика. Но когда
катастрофа происходит, то - молись или чертыхайся, но сражайся до конца,
если ты человек. Но вероятность эту ты принимаешь. Это - море.  Будь  ты
хоть самым лучшим моряком на свете, море все равно может тебя  погубить.
И единственное тут утешение - делать все, что в твоих силах... Наверное,
капитан "Деи Глории" был такой.
   При упоминании о "Деи Глории" Танжер помрачнела. Она сидела, подпирая
подбородок рукой,  а  теперь  склонила  голову  набок,  так  что  волосы
коснулись плеча.
   - Не слишком большое утешение, - сказала она.
   - Мне годится. Годилось, видимо, и капитану "Деи Глории".
   Вдоль береговой линии бухты зажглись фонари, и желтоватые пятна света
покрывались мелкой рябью моросящего дождя.
   - Там, в море, наверное, очень темно, -  сказала  она,  в  голосе  ее
слышалась невольная дрожь,  и  он  внимательно  посмотрел  на  нее:  она
вглядывалась в ночь.
   - Это так ужасно - упасть в море  ночью,  -  добавила  она  несколько
мгновений спустя.
   - Да, весьма неприятно.
   - Тебе очень повезло.
   - Повезло. Обычно в таких случаях найти человека невозможно.
   Танжер положила правую руку на стол, совсем рядом с рукой Коя, но  не
коснулась  ее.  Кой,  однако,  почувствовал,  как  все  волоски  на  его
предплечье встали дыбом.
   - Мне это снилось, - говорила она. - Снилось много лет.., что я падаю
в темноту, плотную, черную...
   Он с  любопытством  взглянул  на  нее,  немного  сбитый  с  толку  ее
доверительным тоном. И тем, что  иной  раз  она  заговаривала  о  темной
стороне жизни.
   - Наверное, это сны про смерть, - продолжала Танжер очень-очень тихо.
   И  замолкла.  Она  сидела  не  шевелясь,  внимательно  глядя   поверх
балюстрады, в темноту, там моросил теплый дождь. Кажется, думал Кой, она
видит что-то дальше, за чернотой моря.
   - Про смерть, такую же одинокую, как у Заса.
   В темноте.
   Она сказала это после очень  долгого  молчания,  едва  слышно,  почти
шепотом. Казалось, она  по-настоящему  испугана  или  потрясена.  Кой  в
замешательстве, пытаясь разобраться в своих чувствах, поерзал на  стуле.
Поднял руку, хотел было положить на ее руку, но не довел жест до конца.
   - Если когда-нибудь это случится, - сказал он,  -  я  бы  хотел  быть
рядом и держать тебя за руку.
   Он не знал, как это будет воспринято,  но  ему  было  все  равно.  Он
сказал это искренне.  Он  вдруг  увидел  перед  собой  маленькую  робкую
девочку, которая боится одинокой дороги в бесконечной тьме.
   - Это не поможет, - ответила она. - В этом путешествии никто и никому
помочь не может.
   Она внимательно посмотрела на него, заметила и неоконченный жест. Она
явно серьезно оценивала то, что услышала. Но  теперь  тряхнула  головой,
словно придя к окончательному выводу, и вывод этот был отрицательный.
   - Никто.
   И замолчала. Только глядела на него так пристально, что от неловкости
Кой опять поерзал на стуле. Он бы дал все, что у  него  есть,  -  пустые
слова, ведь у него ничего нет, - лишь бы быть  мужчиной  обаятельным,  с
положением  в  обществе  или  хотя  бы  с  деньгами,  которых  было   бы
достаточно, чтобы улыбнуться улыбкой уверенного в себе  человека,  перед
тем как положить свою руку на ее, успокаивая и защищая. Чтобы сказать "я
позабочусь о тебе, малышка" этой женщине, которую несколько минут  назад
он назвал чертовой ведьмой и которая сейчас напоминала  ему  веснушчатую
девочку  с  фотографии  в  рамочке,  девочку,  которая  когда-то   стала
чемпионкой по плаванию, выиграла серебряный кубок, теперь уже погнутый и
утративший одну ручку. Но Кой, отверженный  моряк  на  борту  парусника,
который принадлежал не ему, Кой,  чье  имущество  умещалось  в  дорожной
сумке, разумеется, и думать не смел опекать ее и быть тем человеком, чью
руку она будут держать в предполагаемом путешествии за  грань  ночи.  Он
ощутил такую острую горечь бессилия, когда увидел,  что  она  смотрит  и
оценивает расстояние, которое разделяло их руки, лежащие на скатерти,  и
грустно улыбнулась, словно  улыбалась  теням,  призракам  и  собственной
душевной смуте.
   - Этого я боюсь.
   Все-таки сказала. И Кой, уже не задумываясь, потянулся к  ее  руке  и
коснулся веснушчатой кожи. Она же, продолжая смотреть ему прямо в глаза,
убрала - очень медленно - свою руку.  Он  отвернулся,  чтобы  Танжер  не
видела, как он покраснел, устыдившись своего  неуклюжего  поползновения.
Но уже через  полминуты  он  подумал,  что  жизнь  подкидывает  человеку
ситуации  с  точностью  великого  балетмейстера  или  того  проказливого
шутника, что укрывается за покровом вечности -  именно  в  этот  момент,
устыдившись своей нелепой руки, лежавшей в одиночестве  на  скатерти,  и
устремив глаза через балюстраду на берег моря, он увидел нечто, для себя
спасительное и  появившееся  так  вовремя,  что  он  едва  сумел  скрыть
радость.  Руки,  спина,  мускулы  всего   тела   напряглись   мгновенно,
инстинктивно, а мозг пронзил луч понимания и узнавания - внизу, там, где
пляж окаймляла линия фонарей,  у  закрытого  уже  рыбного  ресторана  он
заметил силуэт - ни с кем не спутаешь этого, в данный момент чуть ли  не
дорогого его сердцу, невысокого  мужчину.  Орасио  Кискорос  собственной
персоной,  бывший  унтер-офицер  аргентинского  Военно-морского   флота,
наемный убийца Нино Палермо, меланхоличный карлик.

***

   На этот раз рыба у него с крючка не сорвется. Кой  выждал  полминуты,
извинился, сказал Танжер, что идет  в  туалет,  через  ступеньку  сбежал
вниз, вышел через заднюю дверь, пробираясь между  мусорными  ведрами,  и
направился в противоположную от берега и ресторана сторону. Он  шел  под
пальмами и обдумывал, как сделать полный поворот, чтобы все, что было  с
левого борта, оказалось  по  правому.  От  мелкого  моросящего  дождичка
слегка намокли волосы и рубашка, отчего и так готовое к броску тело  еще
подобралось. Он пересек шоссе, прошел немного  по  зарослям  сорняков  в
кювете, снова пересек шоссе, оставляя за  спиной  густую  темноту  ночи.
Укрывшись за мусорным контейнером, подумал: вот теперь все правильно Кой
был с подветренной стороны от так кстати подвернувшейся дичи;  Кискорос,
ничего не подозревая, прятался от дождика  в  закрытом  на  ночь  рыбном
ресторанчике, под навесом из  досок  и  тростника,  спокойно  покуривая.
Рядом на тротуаре стояла машина - маленькая  белая  "тойота"  с  номером
Аликанте и наклейкой на заднем стекле, оповещавшей о том, что автомобиль
этот  арендован.  Кой  обогнул  автомобиль  и   увидел,   что   Кискорос
внимательно смотрит на освещенную террасу двухэтажного ресторана. На нем
был легкий  пиджак  и,  разумеется,  галстук-бабочка,  зачесанные  назад
набриллиантиненные  волосы  блестели  в  желтоватом  свете  фонаря  Нож,
вспомнил Кой про арку в академии Гуардиамаринас. Мне  надо  остерегаться
ножа.
   Потом тряхнул  руками,  сжал  кулаки,  призывая  призраки  Торпедиста
Тукумана,  галисийца  Ньейры  и  остальных  членов  "экипажа  Сандерса".
Спортивные туфли помогли ему сделать восемь совершенно бесшумных шагов -
выдвижение осуществлялось скрытно,  -  и  только  после  этого  Кискорос
услышал шорох гравия позади себя и начал оборачиваться.
   Кой видел, глаза лягушонка-симпатяги утратили  всякую  симпатичность,
стали просто квадратные, рот, из которого выпала сигарета, превратился в
большую темную дыру, а над ней, в  усах,  запутались  последние  струйки
дыма.  Тогда  Кой  одним  прыжком  перемахнул  остававшееся  между  ними
расстояние и кулаком саданул Кискоросу в лицо так,  что  голова  у  того
откинулась назад, точно шея ее больше не удерживала, а  потом  прижал  к
стене ресторанчика, как раз под вывеской "Коста Асуль.  Фирменные  блюда
из осьминога".
   Коя не оставляла мысль о ноже, пока он наносил удары один за  другим.
Теперь голова Кискороса стукалась  о  стенку  с  мерностью  колокольного
языка. От неожиданности Кискорос не успел собраться и теперь едва  стоял
на ногах, опираясь о стену, и мучительно пытался добыть из кармана  нож.
Но Кой понимал это, чуть отодвинулся и так двинул  аргентинцу  ногой  по
руке, что тот впервые издал какое-то повизгивание, как  собака,  которой
наступили на хвост. Потом Кой ухватил пиджак и стащил его  с  Кискороса,
отшвырнул в сторону пляжа. А  пока  стаскивал,  не  переставал  наносить
удары; аргентинец только глухо рычал и пытался добраться до кармана,  но
каждую попытку пресекал очередной удар Коя.
   В этот  прекрасный  вечер  Кой  великолепно  обходился  без  шпината.
Сегодня ты мой, промелькнула у него мысль,  с  той  странной  четкостью,
которая была присуща ему в  самый  разгар  отчаянных  драк.  Сегодня  ты
целиком и полностью мой,  здесь  нет  ни  арбитров,  ни  свидетелей,  ни
полицейских и вообще никого, кто мог бы указывать мне, что можно, а  что
нельзя. Я сделаю из тебя лепешку дерьма, переломаю кости так, чтобы  они
вонзались тебе во внутренности, повыбиваю все зубы, и ты  как  миленький
будешь глотать их по шесть  штук  зараз,  и  никакой  передышки,  ни  на
секунду, я тебе не дам.
   Кискорос уже почти и не отбивался, он  упал,  как  падает  пронзенный
шпагой бык на арене.  Нож,  который  ему  все-таки  удалось  достать  из
кармана, выпал из утративших цепкость пальцев, и Кою удалось  отшвырнуть
его ногой на песок у самой кромки воды.
   В свете фонарей, казавшемся  густым  от  мелкой  мороси,  висевшей  в
воздухе, Кой ногами подкатывал  аргентинца  по  мокрому  песку  к  морю.
Последние удары он наносил, когда Кискорос уже барахтался в воде. Кой по
щиколотку зашел в море, последний раз наподдал, и аргентинца уже не было
видно  под  черным  зеркалом  воды  с  желтоватыми  пятнами  фонарей   и
серебристыми капельками дождя.
   Кой вышел из воды и тяжело сел на мокрый песок.  Мышцы  расслаблялись
по мере того, как восстанавливалось дыхание. У  него  болели  лодыжки  и
тыльная сторона правой руки, все предплечье и локот