а друга, а Кискорос корчился на полу среди языков пламени
и издавал истошные вопли, от которых в жилах стыла  кровь.  Наконец  Кой
схватил пиджак Палермо, сбил пламя и бросил  пиджак  на  аргентинца.  От
Кискороса несло паленым мясом, на месте волос и усов были жуткие  ожоги,
он скулил, а в промежутках издавал странные глухие звуки, будто полоскал
горло расплавленным оловом.
   Вот тогда-то Палермо и стал его бить по голове  ногами  -  методично,
словно подсчитывая удары. Словно выдавал уволенному работнику  купюры  в
качестве выходного пособия. Потом с пистолетом в  руке,  но  не  целясь,
улыбнулся отнюдь не радостной улыбкой, удовлетворенно вздохнул и спросил
Коя: ты в деле или нет? Так и сказал:  ты  в  деле  или  нет,  глядя  на
последние языки пламени, вырывавшиеся из разбитой лампы. Выглядел он при
этом как акула, которая под покровом ночи  отправляется  сводить  старые
счеты.
   - Если с ней что-нибудь случится, я тебя убью, - ответил Кой.
   Это было его условие. И Кой его поставил, хотя хромированный пистолет
с перламутровой инкрустацией держал в руке не он. Палермо не возмутился,
он только стал еще больше похож на акулу и ответил: согласен, сегодня мы
ее убивать не будем. Положил пистолет в карман и быстро стал подниматься
по трапу, к прямоугольному отверстию, в котором сияли звезды.  И  сейчас
все трое - Палермо, Кой и Пилото - бежали в темноте по палубе сухогруза,
а там дальше, в порту, готовился отдать швартовы "Феликс фон Лукнер".

***

   Одно окно в пансионе  "Картаго"  светилось.  Рядом  с  Коем  раздался
смешок запыхавшаяся собака переводила дух.
   - Сеньора пакует багаж, - сформулировал Палермо то, что  и  так  было
понятно.
   Они стояли под пальмами у городской стены, внизу,  позади  них,  сиял
огнями порт. В конце  пустынного  проспекта  виднелись  иллюминированные
корпуса Политехнического университета.
   - Дайте мне сначала поговорить с ней, - попросил Кой.
   Палермо прикоснулся к карману, в котором лежал пистолет Кискороса.
   - И не думай. Теперь мы все компаньоны, -  сказал  Палермо,  все  еще
глядя вверх с мрачной ухмылкой. - Я уверен, что она опять сумеет убедить
тебя.
   Кой пожал плечами.
   - В чем?
   - Да в чем угодно Дай ей время, и она  наверняка  в  чем-нибудь  тебя
убедит.
   Они пересекли улицу. Пилото шел следом.  Палермо  не  сводил  глаз  с
освещенного окна, а перед входом в пансион снова пощупал карман.
   - У нее с собой та пушка, гибралтарская?
   Он пристально,  не  мигая  смотрел  на  Коя.  Зеленый  глаз  светился
холодным стеклом.
   - Не знаю. Вполне может быть.
   - Черт.
   Палермо минуту раздумывал.  Потом  опять  посмотрел  на  Коя,  словно
пересматривал свое отношение к просьбе Коя поговорить с ней наедине.
   - У нее есть свои причины, - вставил Кой.
   - Конечно. У всех у нас они есть. - Он посмотрел на  Пилото,  который
держался позади. - Даже у него.
   - Дайте мне поговорить с ней.
   Палермо еще немного подумал.
   - Хорошо.
   Ночная дежурная поздоровалась с Коем и сказала, что сеньора у себя  в
номере и  что  она  попросила  счет.  Они  прошли  через  холл  и  стали
подниматься на третий этаж, стараясь ступать как можно тише.  На  стенах
висели гравюры с изображениями кораблей, перед образом Девы  Марии  дель
Кармен теплилась лампадка. Дверь в номер выходила  прямо  на  лестничную
площадку. Она была закрыта. Кой подошел к  двери,  Палермо  следовал  за
ним. Шаги их заглушало ковровое покрытие.
   - Ну, попытай счастья, - прошептал охотник за сокровищами, сунув руку
в карман. - Даю тебе пять минут.
   Кой нажал на ручку, она легко повернулась. На замок дверь не заперта.
Открывая дверь, он вдруг понял, что все это - совершенно напрасно. Зачем
он - брошенный любовник, обманутый друг, обворованный компаньон - пришел
сюда? Его словно осенило: ведь ему нечего  ей  сказать,  если  рассудить
здраво. Она собиралась уехать, но на самом деле она уже  давно  покинула
его, оставив лежать в дрейфе, и что бы он ни сказал, что бы  ни  сделал,
это ничего не изменит. А изумруды, которые всегда казались  ему  мечтой,
химерой, не интересовали его и раньше, а теперь уж и совсем  были  ни  к
чему.
   Танжер была такой, какой хотела быть. Она  хотела  быть  свободной  в
своем выборе, и он всегда, с самого начала, это знал.  Он  видел  старый
серебряный кубок  с  одной  ручкой  и  фотографию,  на  которой  девочка
улыбается черно-белой улыбкой. Этого  достаточно,  чтобы  понять:  слово
"обман" здесь неуместно, неприменимо даже к ней самой. И  Кой  много  бы
дал в эту секунду, чтобы повернуться, подойти к Пилото и  вместе  с  ним
направиться на "Карпанту" с остановкой  в  первом  же  попавшемся  баре;
очень много бы дал Кой, чтобы не открывать эту дверь. Он не испытывал ни
злости, ни даже любопытства. Но дверь открывалась все шире  и  шире,  он
видел номер, окно, выходящее  на  порт,  наполовину  собранную  дорожную
сумку на столе, и Танжер, которая стояла в своей темно-синей юбке, белой
блузке и кожаных босоножках, видел ее только что  вымытые,  асимметрично
подстриженные волосы - с них еще скатывались ей на плечи капельки  воды.
Видел веснушки на обгоревшей за  эти  недели,  проведенные  в  море  под
летним солнцем, коже, распахнутые от неожиданности  глаза,  темно-синие,
холодные, как черненая сталь  "Магнума-357",  который  она  выложила  на
стол, когда заметила, что дверь открывается. Сыграл  свою  роль  в  этой
трагикомедии обманов и Нино Палермо, не стал ждать обещанные пять минут,
вошел сразу вслед  за  Коем,  и  в  руке  его  блестел  инкрустированный
перламутром пистолет. Кой открыл рот, хотел крикнуть: нет, стоп, хватит,
давайте отмотаем назад всю эту историю, мы же сотни раз видели этот бред
в кино; но она уже чуть согнула руку, нацелила пистолет ему  в  бедро  и
выстрелила, на одну тысячную долю секунды  позже  снова  раздался  сухой
щелчок, за которым последовала резкая боль в ребрах;
   Кой обернулся и схватил Палермо, который все-таки  успел  выстрелить.
Этот выстрел прозвучал у самого  уха  Коя,  он  хотел  перехватить  руку
Палермо, чтобы не дать ему выстрелить еще раз, но  в  этот  миг,  словно
кто-то вырвал его из рук Коя, Палермо упал на спину и покатился вниз  по
лестнице; голова его стукалась о ступеньки, в кино при этом звучит: бум,
тут было по-другому: пумба, пумба, пумба, три раза подряд; номер тонул в
непроглядном дыму, остро пахло порохом,  и  стояла  полная  тишина.  Кой
обернулся - Танжер не было. Он посмотрел внимательнее - Танжер  не  было
на прежнем месте, она лежала  на  полу,  по  другую  сторону  стола,  из
дырочки в белой блузке толчками хлестала кровь, очень красная и  густая;
она заливала блузку, заливала пол, заливала все вокруг. Танжер  шевелила
губами и казалась сейчас Кою очень юной и очень одинокой.

***

   Чуть позже Кой вышел  на  улицу  и  увидел,  что  эта  ночь  -  почти
совершенна, Полярная  звезда  сияет  на  своем  месте,  на  воображаемой
прямой, проведенной через Мерак и Дубхе. Он оперся о  парапет  и  стоял,
прижимая ладонь к кровоточащей ране на бедре.
   Раньше он сунул руку под рубашку, пощупал ребра, они оказались  целы,
пуля только задела его, так что на сей раз он не умрет. Он насчитал пять
медленных ударов своего сердца, пока оглядывал темную гавань, причалы  с
фонарями, отражение в воде высоко стоящих и ярко  освещенных  замков.  А
еще мостик и палубы "Феликса фон Лукнера", который с  минуты  на  минуту
отдаст швартовы.
   Танжер сказала ему несколько слов. Пилото старался зажать рану, через
которую из нее уходила жизнь, а Кой склонился над ней. Она едва шевелила
губами, говорила тихо, почти неслышно,  и  он  навис  над  нею,  пытаясь
разобрать ее слова. Он с большим  трудом  понимал  ее  замирающую  речь,
становившуюся все слабее по мере того, как на полу разрасталась  красная
лужа. Дай мне руку, Кой, сказала она.
   Дай мне руку. Ты обещал, что я не уйду туда одна.  Голос  прерывался,
оставшаяся в ней жизнь сосредоточилась в глазах, широко  открытых,  чуть
ли не  вылезающих  из  орбит,  словно  перед  ними  предстала  безлюдная
пустыня, страшная, как сам ужас. Ты поклялся, Кой.  Я  боюсь  идти  туда
одна.
   Он не взял ее за руку. Она лежала на полу, как Зас  в  ее  мадридской
квартире. Пусть пройдут века, но это, наверное,  единственное,  чего  он
забыть не сможет. Он еще посмотрел, как она  шевелит  губами,  произнося
слова, которых он уже не слушал. Он огляделся - в номере все вверх дном,
на столе - сросшиеся изумруды, на полу - черный револьвер, рядом  -  все
шире растекающаяся красная лужа, спина Пилото, склонившегося над Танжер.
И Кой вступил в свою собственную безлюдную пустыню, он пересек  комнату,
спустился по лестнице, прошел при этом мимо тела Палермо, которое лежало
посередине марша, ногами вверх, головой вниз, глаза на его акульей морде
были полуприкрыты, кровь  заливала  лестницу  до  самого  низа,  до  ног
консьержки, застывшей от ужаса.
   Ночной  воздух  обострил  его  ощущения.  Опершись  на  парапет,   он
обнаружил, что рана на бедре кровоточит при каждом ударе сердца. Часы на
муниципалитете пробили один раз, и корма "Феликса  фон  Лукнера"  начала
отходить от причала. В  свете  галогенных  фонарей  на  его  палубе  Кой
различил  фигуру  первого  помощника,  который  наблюдал,  как   матросы
работают  на  полубаке.  На  мостике  было  двое,   они   следили,   как
увеличивается расстояние между  корпусом  судна  и  причалом.  Наверняка
капитан и лоцман.
   За спиной он услышал шаги Пилото, тот подошел и тоже  облокотился  на
парапет.
   - Она умерла.
   Кой ничего не ответил. Внизу заверещала полицейская сирена,  звук  ее
приближался. На причале отдали последний конец, корабль уходил  в  море.
Кой вообразил слабый свет над  приборными  щитками,  рулевого  на  своем
месте,  капитана,  напряженно  наблюдающего  за  всеми   маневрами.   Он
представил, как лоцман по веревочному трапу спускается в  свой  катер  с
высокого борта корабля.  И  корабль  набирает  скорость,  тихо  уходя  в
открытое темное море, в  следе  за  кормой  отражаются  огни,  раздается
последний хриплый гудок в знак прощания с портом.
   - Я держал ее за руку, - сказал Пилото. - Она думала, что это ты.
   Сирена приближалась, в конце проспекта  виден  уже  был  синий  огонь
полицейского маячка. Пилото прикурил сигарету,  пламя  зажигалки  мешало
Кою видеть в темноте. Когда картинка восстановилась, "Феликс фон Лукнер"
уже вышел в открытое море.
   Когда Кой увидел, что огни корабля удаляются  в  ночь,  его  охватила
невероятная тоска. Он чувствовал  аромат  первой  чашки  кофе  во  время
первой вахты, слышал шаги капитана  по  мостику,  видел  спокойное  лицо
штурмана, склонившегося над гироскопом. Он ощущал легкую вибрацию палубы
из-за работы машин, наблюдал, как начальник вахты склоняется над  первой
в этом рейсе картой, чтобы проложить курс  -  все  равно  какой,  просто
курс, проложенный при помощи линейки, карандаша  и  циркуля  на  плотной
бумаге, испещренной  условными  значками,  которые  описывают  знакомый,
понятный мир, где все определяют хронометр и секстант, давая возможность
держаться на безопасном удалении от земли.
   Только бы мне вернуться в море, думал Кой. Только бы  поскорее  найти
хороший корабль.

   Ла-Навата. Декабрь 1999 года