корабля предпочел бы быть мертвым.
   - Ты быстро, - сказала она.
   - В барах я всегда быстрый.
   Женщина взглянула на него с любопытством.
   Она  слегка  улыбнулась,  может  быть  потому,  что  видела,  как  он
пробирался к стойке, прокладывая себе дорогу  с  решимостью  маленького,
юркого буксира, а не стал ждать в  стороне  от  толпившихся  клиентов  в
надежде привлечь к себе внимание официанта. Для  себя  он  взял  голубой
джин с  тоником,  для  нее  -  сухой  мартини  и  донес  стаканы,  ловко
балансируя ими и не пролив ни капли. А в "Боадас", да еще  вечером,  это
вполне могло считаться заслугой.
   Она смотрела на него через стакан. За стаканом - темная синева, перед
нею светлая прозрачность мартини.
   - Ты умеешь протолкнуться в баре, ходишь  по  аукционам  и  защищаешь
слабых женщин, но какое у тебя дело в жизни?
   - Я моряк.
   - А-а.
   - Без корабля.
   - А-а.
   На "ты" они перешли несколько  минут  назад.  Получасом  раньше,  при
свете фонаря, когда мужчина с седым хвостиком сел в "ауди" и она сказала
"спасибо" спине Коя,  а  он  повернулся,  чтобы  первый  раз,  по  сути,
посмотреть на нее, он сказал себе, что до сих пор  было  все  просто,  а
теперь уже не от него зависит, задержится ли на нем  этот  задумчивый  и
немного удивленный взгляд, которым она оглядела его  с  головы  до  ног,
словно пытаясь определить, к какой из известных ей категорий  мужчин  он
принадлежит.
   Поэтому он ограничился тем,  что  слегка  улыбнулся  той  осторожной,
немного стеснительной улыбкой, с которой матрос объявляет капитану,  что
нанялся на другое судно; в этот первый миг слова ничего  не  означают  и
собеседники знают, что только время расставит все по  своим  местам.  Но
для Коя проблема заключалась как раз в том, что  никто  не  гарантировал
ему, будет ли у него столь необходимое ему время, ведь ничто  не  мешало
ей снова поблагодарить его и уйти самым естественным на  свете  образом,
исчезнуть навсегда. Решение она принимала десять долгих секунд,  которые
он вытерпел в полной неподвижности и молчании. ЗРШ:  Закон  расстегнутой
ширинки. Надеюсь, ширинка у  меня  не  расстегнута,  подумал  он.  Потом
увидел, что она слегка склонила голову набок, ровно настолько, чтобы  ее
светлые  прямые  волосы,  подстриженные  асимметрично  с   хирургической
точностью, коснулись левой веснушчатой щеки. Она не улыбнулась и  ничего
не сказала, а просто медленно пошла по улице,  засунув  руки  в  карманы
замшевого жакета. На плече у  нее  висела  большая  сумка,  которую  она
придерживала локтем. В профиль ее нос был не так уж и  хорош  -  немного
приплюснутый, как будто она его когда-то сломала. Это не делает ее менее
привлекательной, решил Кой, а придает ей какую-то необычную силу.
   Она шла, глядя в землю прямо перед собой и держась чуть левее,  будто
предоставляя ему возможность идти рядом. Они шли молча, поодаль друг  от
друга - ни взглядов, ни объяснений, ничего, - пока она  не  остановилась
на углу, и тут Кой понял, что настала минута, когда надо либо прощаться,
либо что-то сказать. Женщина протянула ему руку и вложила в его  ладонь,
большую и неуклюжую, он почувствовал крепкое, твердое  пожатие,  которое
совсем не  вязалось  с  девчачьими  веснушками,  но  очень  подходило  к
спокойному выражению ее глаз, а были они все-таки  темно-синие,  наконец
понял Кой.
   И тогда он начал говорить. Он говорил с той  застенчивостью,  которая
всегда охватывала его, когда он обращался к незнакомым людям, он пожимал
плечами со всей естественностью и улыбался, а его улыбка - он  этого  не
знал - освещала все лицо и смягчала  резкие  черты.  Он  говорил,  потом
почесал нос и снова заговорил, не думая о том, ждет  ее  кто-нибудь  или
нет, в этом ли городе она живет или нет.
   Он сказал все, что считал  должным  сказать,  и  остановился,  слегка
покачиваясь и затаив дыхание, как школьник, который  только  что  громко
ответил урок и без особых надежд ждет вердикта учительницы.
   Она опять молча смотрела на него  долгих  десять  секунд  и  еще  раз
склонила голову к плечу так, что  волосы  снова  коснулись  ее  щеки.  И
сказала, да, а почему бы и нет, ей тоже хотелось бы чего-нибудь  выпить.
И они направились сначала на площадь Каталунья, потом по Рамблас и улице
Тальерс. И когда Кой  придерживал  дверь  бара  "Боадас",  пропуская  ее
вперед, он впервые ощутил ее запах - никакой парфюмерии, пахла ее кожа в
золотистых пятнышках, нежная и горячая  и,  как  представилось  ему,  на
ощупь напоминающая шкурку кизиловой ягоды. В баре, пока они двигались  к
стойке у стены, он  отметил,  что  посетители,  и  мужчины,  и  женщины,
сначала смотрели на нее, а потом - на него; он подумал, что по  какой-то
любопытной причине и мужчины, и  женщины  сначала  смотрят  на  красивую
женщину, а потом уже - изучающим взглядом - на  ее  спутника,  поглядим,
мол, что это за тип. Словно проверяя, достоин ли он ее по внешнему  виду
и сможет ли удержаться на высоте положения.

***

   - И что же делает в Барселоне моряк без корабля?
   Она сидела на высоком табурете, положив сумку на  колени  и  опираясь
спиной на деревянную стойку, которая шла вдоль стены  с  фотографиями  в
рамках и сувенирами заведения. Вместо серег в ушах у нее были  маленькие
золотые шарики, на руках  -  никаких  колец.  Косметикой  она  почти  не
пользовалась.
   Под воротником белой блузки с расстегнутой верхней пуговицей, на фоне
бесчисленных веснушек он заметил блестящую серебряную цепочку.
   - Ждет, - ответил он.  Потом  отхлебнул  джина  и,  проглатывая  его,
заметил, что она рассматривает его старую форменную тужурку и, наверное,
заметила более темные пятна на обшлагах там, где когда-то были галуны. -
Ждет лучших времен.
   - Моряк должен ходить в море.
   - Некоторые думают иначе.
   - Ты сделал что-то плохое?
   Он кивнул с грустной полуулыбкой. Она открыла сумку и  достала  пачку
английских сигарет. Ногти у  нее  были  некрасивые,  короткие,  широкие,
неровные. Когда-то она их обкусывала, это точно. Может, и сейчас грызет.
В пачке оставалась одна сигарета,  она  прикурила,  чиркнув  спичкой  из
коробочки с рекламой известного  ему  бельгийского  пароходства  "Зеланд
Шип". Он отметил, что прикуривала она, загораживая пламя ладонями, почти
мужским жестом.
   Линия жизни  у  нее  была  очень  длинная,  словно  она  прожила  уже
несколько жизней.
   - Вина была твоя?
   - По закону да. Это произошло во время моей вахты.
   - Столкновение?
   - Задел днище. Скала, не указанная на карте.
   Так и было. Моряк никогда не скажет "наткнулся",  "сел".  "Задеть"  -
вот  правильное  слово,  задел  днище,  навалился  на  причал.  Если   в
Балтийском море при густом тумане один корабль протаранит  другой  прямо
посередине и пустит его ко дну, то и в таком случае это называется -  мы
его забодали.
   Открытая пачка из-под сигарет лежала на стойке, и  Кой  уставился  на
нее. Голова моряка, спасательный круг вместо  виньетки  и  два  корабля.
Сколько времени он не видел такой пачки "Моряка" без фильтра, а ведь они
были всегда. Теперь их редко увидишь, он даже не знал, что  их  все  еще
выпускают в этих белых, почти квадратных картонных пачках.
   Забавно, что она их курит: морской аукцион, атлас Уррутия,  да  и  он
сам. ЗУС: Закон удивительных совпадений.
   - Ты знаешь его историю?
   Он показал на пачку. Она посмотрела на нее  и  удивленно  подняла  на
него глаза.
   - Какую историю?
   - Историю Моряка?
   - Этого?
   И он ей рассказал, рассказал, что на ленточке бескозырки у моряка  со
светлой бородой написано название броненосца - "Герой",  на  котором  он
заканчивал свою службу, о его юности на борту парусника, изображенного с
другой стороны. О том, как мистер Плеер и  сыновья  купили  его  вышитые
картины и портрет, чтобы начать выпуск сигарет "Моряк". Кой  умолк,  она
курила - сигарета у нее в пальцах постепенно укорачивалась - и  смотрела
на него.
   - Это хорошая история, - сказала она через некоторое время.
   Кой пожал плечами.
   - Она не моя. Ее рассказывает Домино Витали Джеймсу Бонду в "Операции
"Гром". Я ходил на одном танкере, где было много романов Яна Флеминга.
   Помнил он также, как на этом танкере, "Палестине", он полтора  месяца
проторчал заблокированным в порту Рас-Танура,  в  Саудовской  Аравии,  в
разгар международного кризиса,  доски  палубы  раскалялись  под  бешеным
солнцем, догонявшим зной до шестидесяти градусов, а члены команды лежали
по  койкам,  задыхаясь  от  духоты  и  скуки.  "Палестина"  была  судном
несчастливым, невезучим, из тех,  на  которых  все  враждуют,  все  всех
ненавидят, перекрывают друг другу кислород: стармех, забившись  в  угол,
бормотал себе под нос пьяную околесицу - ключ от бара прятали, и он  пил
спирт из медчасти, разбавляя его апельсиновым соком, - а первый помощник
ни за что на свете не сказал бы капитану ни единого слова, даже если  бы
танкер через минуту напоролся на риф. В этой плавучей тюрьме у Коя  было
свободного времени больше чем достаточно, и он читал романы, Флеминга  и
другие, - в эти бесконечные дни,  когда  через  открытый  иллюминатор  в
каюту шел раскаленный воздух, от которого он только часто дышал открытым
ртом, как рыба, вынутая из воды, а если поднимался  с  койки,  на  мятой
грязной простыне оставался мокрый силуэт его обнаженного  потного  тела.
На расстоянии трех миль от них в греческий танкер  попала  авиабомба,  и
дня  два  из  его  каюты  был  виден  столб  черного  дыма,  вертикально
поднимавшийся в небо, а по ночам - зарево пожара, от  которого  горизонт
становился красным, а темные силуэты стоявших на  якоре  судов  -  четко
очерченными и очень  уязвимыми.  Тогда  он  каждую  ночь  просыпался  от
кошмара - ему снилось, что он плавает в море огня.
   - Ты много читаешь?
   - Читаю. - Кой потрогал свой нос. -  Кое-что  читаю.  Но  только  про
море.
   - Есть и другие интересные книги.
   - Возможно. Но мне интересно только про море.
   Женщина снова посмотрела  на  него,  а  он  пожал  плечами  и  слегка
покачался из стороны в сторону.
   Только теперь ему пришло в голову, что ни слова не  было  сказано  ни
про типа с седой косицей, ни про то, что она там делала. Даже  имени  ее
он не узнал.

***

   Через три дня в пансионе "Ла  Маритима",  в  своем  номере,  лежа  на
спине, Кой созерцал мокрое пятно на потолке. "Kind of Blue". В наушниках
его плеера после "So What", где контрабас тихо замирает, вступил  корнет
Майлса Дэвиса со своим знаменитым соло на двух нотах - вторая на  октаву
ниже первой, и Кой, словно замерший в невесомости, ждал освободительного
разрешения темы, единственного вступления ударных,  долгой  реверберации
тарелок и барабанной дроби, устилающей путь  медленной,  неотвратимой  и
поразительной меди корнета.
   Кой считал себя музыкально безграмотным, но любил джаз - за  дерзость
и изобретательность. Он  пристрастился  к  джазу,  когда  ходил  третьим
помощником на "Федаллахе", сухогрузе пароходства "Зоелайн",  где  первым
помощником был галисиец по имени  Ньейра,  который  взял  с  собой  пять
пленок смитсоновской коллекции классического джаза. Это были  записи  от
Скотта Джоплина и Бикса Бидербеке до Телониуса Монка и Орнетт Коулман, а
также Армстронга, Эллингтона, Арта Татума, Билли Холлидея, Чарли Паркера
и других. Много ночных часов провел Кой под звездами  с  чашкой  кофе  в
руке и с джазом, опираясь на поручень и глядя в открытое море.
   Стармех, родом из Бильбао, по имени Горостиола,  но  более  известный
как Торпедист Тукуман, тоже любил эту  музыку,  и  все  трое  дружили  с
джазом и друг с другом шесть лет, проходя одним и тем же  квадрантом,  а
потом все вместе перешли на "Тештиго",  судно-близнец  той  же  компании
"Зоелайн" и с тем же легким грузом,  фруктами  и  зерном,  ходили  между
Испанией, Карибами, Северной Европой и югом Соединенных Штатов. Это было
самое счастливое время в его жизни.
   Сквозь музыку в наушниках пробивались звуки  радио,  доносившиеся  из
патио, где всегда сушилось белье и где допоздна занималась дочка хозяйки
пансиона. Она  была  девушкой  угрюмой  и  совсем  не  обаятельной,  Кой
улыбался ей из вежливости, не получая в ответ  ни  улыбки,  ни  взгляда.
Когда-то - в 1844 году, как утверждала табличка на двери, выходившей  на
улицу Арк-дель-Театре, - здесь размещались бани, теперь это был  дешевый
пансион для моряков. Он располагался между  старым  портом  и  китайским
кварталом, и, разумеете",  мамаша,  грубоватая  дама  с  выкрашенными  в
красный цвет волосами, предупреждала  дочку  с  самых  юных  лет  о  той
опасности, которую  представляли  для  нежного  создания  постоянные  их
клиенты, люди неотесанные и бессовестные, коллекционировавшие  женщин  в
каждом порту и сходившие на берег только ради  спиртного,  наркотиков  и
более или менее невинных девиц.
   Из окна, перекрывая джаз в наушниках,  доносился  голос  Ноэля  Сото,
который пел "Ночь самбы в испанском порту", и Кой прибавил громкость. Он
был в одних трусах, на животе у него лежала раскрытая, обложкой  кверху,
книга "Капитан войны и моря" Патрика О'Брайена. Но мысли его  находились
очень далеко от морских странствий капитана Обри  и  доктора  Мэтьюрина.
Пятно на потолке напоминало контурную карту какого-то берега, с мысами и
бухтами, и Кой мысленно прокладывал курс между  двумя  точками,  сильнее
всего выступавшими в желтоватом море потолка. И,  естественно,  думал  о
ней.
   Когда они  вышли  из  "Боадас",  шел  дождь.  Мелкий,  хотя  довольно
противный, дождь, словно лак, покрыл  мостовые  и  тротуары,  в  которых
отражались отблески огней, и прочерчивал пунктирные линии в снопах света
проезжавших автомобилей.
   Она, видимо, не боялась, что ее замшевый жакет намокнет,  и  они  шли
вниз  по  аллее,  проходившей  посередине  улицы,  между   газетными   и
цветочными  киосками,  которые  уже  начинали  закрываться.   Клоун-мим,
стоически выдерживавший изморось,  пробивавшую  борозды  в  густом  слое
белой пудры, и  такой  печальный,  что  повергал  в  тоску  прохожих  на
двадцать метров вокруг  себя,  посмотрел  на  них,  когда  спутница  Коя
наклонилась, чтобы положить монетку в стоявший перед мимом цилиндр.  Она
шла так же, как прежде - чуть впереди и поглядывая на тротуар  слева  от
себя, словно предоставляя Кою выбор - идти  ли  рядом  с  ней  или  тихо
скрыться. Он украдкой поглядывал  на  ее  профиль  между  двумя  прядями
волос,  колыхавшихся  при  ходьбе;  и  ее   темно-синие   глаза   иногда
посматривали на него, будто за взглядом должно было последовать раздумье
или улыбка.
   В "Шиллинге" народу было  немного.  Он  снова  взял  голубой  джин  с
тоником, она решила пить только  тоник.  Официантка  Эва,  из  Бразилии,
подала бокалы, разглядывая ее  с  вызовом,  а  потом,  приподняв  бровь,
пристально уставилась на Коя, постукивая при  этом  по  стойке  длинными
ногтями, теми самыми ногтями, покрытыми зеленым лаком, которые три  ночи
назад совершенно сознательно вонзила в его голую спину.  Но  Кой  только
провел рукой по влажным волосам и продолжал улыбаться своей  неизменной,
тихой и очень спокойной улыбкой,  так  что  официантка  в  конце  концов
только прошептала "ублюдок" и тоже улыбнулась, и даже не взяла денег  за
джин. Потом  Кой  со  своей  спутницей  сели  за  столик  перед  большим
зеркалом, в котором отражались бутылки, расставленные на противоположной
стене.
   Их  разговор  по-прежнему  перемежался  долгими  паузами.  Она   была
неразговорчива и к этому  времени  рассказала  только,  что  работает  в
музее, и лишь минут через пять он понял, что она имела  в  виду  Морской
музей в Мадриде. Он пришел к выводу, что она изучала историю, а  кто-то,
возможно ее отец, был кадровым военным. Кой  не  знал,  связано  ли  это
как-то с ее обликом  хорошо  воспитанной  девушки.  Разглядел  он  и  ее
сдержанную твердость, и внутреннюю,  тайную,  уверенность,  которая  его
пугала.
   Лишь гораздо позже, когда они уже шли под аркадами площади Реаль,  до
Коя дошло, что тип с седой косицей так и не возник в их  разговоре.  Она
сказала только, что атлас Уррутии действительно очень ценная вещь,  хотя
и не уникальная, но Кою так и не стало ясно, приобрела она его для музея
или для себя. Да, интересный атлас,  уклончиво  сказала  она,  когда  он
намекнул на сцену между нею и мужчиной с  хвостиком,  что  произошла  на
улице Консел-де-Сент, да-да, в приобретении таких  вещей  всегда  кто-то
заинтересован. Коллекционеры, добавила она, помолчав. Всякие такие люди.
Потом слегка наклонила голову и спросила, как ему живется в Барселоне, и
было совершенно ясно, что  она  хочет  сменить  тему.  Кой  рассказал  о
пансионе "Маритима", о своих прогулках в порту,  о  солнечных  утрах  на
террасе "Универсаля" напротив здания комендатуры военно-морского округа,
где, заплатив за кружку пива, можно сидеть три-четыре часа  с  книгой  и
плеером.
   Потом заговорил о том, что его ждет, о том, что  невозможно  жить  на
суше без работы и без денег. В эту минуту ему показалось,  что  в  конце
аркады он видит усатого коротышку с зализанными  волосами,  в  клетчатом
пиджаке, который был сегодня на аукционе.
   Кой внимательно посмотрел на него, чтобы  окончательно  убедиться,  и
повернулся к ней - заметила ли она, но в  глазах  ее  не  было  никакого
выражения, словно ничего особенного  она  не  видела.  Когда  Кой  снова
посмотрел на коротышку в клетчатом пиджаке, тот, как ни в чем не бывало,
шел заложив руки за спину.
   Они оказались перед "Трубочным клубом", Кой быстро  прикинул  в  уме,
сколько еще оставалось в его бумажнике, и  решил,  что  может  позволить
себе пригласить ее выпить еще стаканчик, ну а в  худшем  случае  Роджер,
здешний менеджер, поверит ему в долг. Ее  явно  поразило  это  необычное
заведение, звонок на двери, старая  лестница  и  бар  на  втором  этаже,
забавная стойка, диван и гравюры из "Шерлока Холмса" на стене.  Джаза  в
это вечер не было, и они стояли одни-одинешеньки у стойки, а  Роджер  на
другом ее конце решал кроссворд. Она захотела попробовать голубого джина
и сказала, что запах ей нравится, а потом призналась, что в восторге  от
этого места, и прибавила, что не предполагала найти в  Барселоне  ничего
подобного. Кой сказал, что заведение  это  вот-вот  закроется,  так  как
соседи постоянно жалуются на шум и музыку, в  общем,  она  находится  на
палубе корабля, который скоро пойдет на металлолом. В уголке рта  у  нее
оставалась капелька джина с тоником, и он подумал,  как  хорошо,  что  в
желудке у него болтается только три порции джина, еще бы пара  стаканов,
и он потянулся бы к ней, чтобы  пальцем  смахнуть  эту  капельку,  а  не
похоже,  чтобы  такая  женщина  позволила  прикасаться  к  своему   лицу
какому-то там моряку, с которым едва знакома и с которым она, из чувства
благодарности, держится вежливо  и  сдержанно.  И  тогда  он  наконец-то
спросил, как ее зовут, она снова улыбнулась - на сей раз через несколько
мгновений - словно ей надо было куда-то сходить за этой  улыбкой,  потом
ее глаза пристально посмотрели в его или, точнее, пристально смотрели  в
его глаза в течение долгой и напряженной секунды,  и  она  назвала  свое
имя. Он решил, что оно такое же необычное, как и ее  лицо,  это  имя  ей
шло, она произнесла его один-единственный раз  громко  и  внятно,  затем
отстраненная улыбка исчезла с ее губ. Кой попросил  у  Роджера  сигарету
для нее, но ей больше не хотелось курить.  Поглядев,  как  она  подносит
стакан ко рту, как блестят сквозь стекло ее белые зубы, о которые влажно
позвякивают кусочки льда, он опустил глаза  ниже,  на  поблескивающую  в
расстегнутом воротнике блузки серебряную цепочку, на  кожу,  которая  от
этого блеска казалась еще горячее, и спросил себя, а был  ли  хоть  один
мужчина, который сумел сосчитать все эти веснушки до самого Края  земли,
до  мыса  Финистерре,  которым   оканчивается   Иберийский   полуостров.
Пересчитал ли их кто-нибудь, с