зуется для обнаружения рыбных косяков, но  помимо  этого  он  дает
ясное представление о характере дна. Для  них  же  особенно  важно,  что
благодаря цветному дисплею на "Патфайндере" можно  определять  плотность
донных отложений, их  структуру  и  обнаруживать  любое  "отклонение  от
нормы". Он видит любой  камень,  любой  находящийся  на  дне  предмет  и
отражает даже разницу температур  различных  слоев.  Если  из  песка,  к
примеру, выступают части затонувшего орудия, чугунные бронзовые  детали,
то локатор их пометит  на  экране  более  темным  цветом.  Конечно,  это
рыбопромысловый  гидролокатор,  он  не  столь  точен,  как  те  приборы,
которыми пользуется,  наверное,  Нино  Палермо,  но  при  глубине  менее
пятидесяти метров и  на  него  можно  положиться.  Они  будут  тщательно
прочесывать  район,  где  предположительно  затонула  "Деи  Глория",   и
помечать координаты любого предмета, который привлечет  их  внимание,  и
таким образом у них  получится  карта  морского  дна  с  отметками  мест
возможного нахождения останков корабля. Потом они  приступят  ко  второй
фазе: каждую заинтересовавшую их точку они обследуют с помощью акваплана
- плавучего мостика, который удерживает водолаза над местом поиска.
   - Странно все это, - сказал Пилото.
   Он снял подвешенный к нактоузу мех с вином, закинул  голову  и  отпил
несколько глотков, глядя в небо. Кой понимал, что хотел сказать  Пилото.
Если корабль находился бы на такой небольшой глубине, рыбаки  уже  много
раз задели бы его сетями. И об этом стало бы известно. А в таком  случае
кто-нибудь бы уж  полюбопытствовал,  спустился  бы  на  дно.  Да  каждый
любитель подводного плавания не упустил бы такой возможности.
   - Вот именно. Я тоже не пойму, почему я никогда не слышал от  рыбаков
никаких разговоров про затонувшее в этих местах судно. Они  здесь  знают
дно морское лучше, чем собственный дом.
   Танжер показала им на карту, где повсюду, рядом со значениями глубин,
были рассыпаны мелкие буковки, п, и, с.
   - Смотрите, здесь ведь  есть  и  скалы.  Это  могло  уберечь  останки
бригантины.
   - От рыбаков - возможно, - возразил Кой.  -  Но  деревянный  корабль,
зацепившийся за подводные скалы, долго не продержится.  На  такой  малой
глубине с ним быстро покончат течения и штормы.
   Так, как на картинках в твоих любимых комиксах, в "Сокровище капитана
Рэкхама", например, в жизни никогда не бывает.
   - Возможно, - ответила она.
   С  упрямым  видом  она  смотрела  в  море,  а  глаза  Коя  и   Пилото
встретились. Все это -  в  который  уже  раз!  -  показалось  им  верхом
нелепости. Да ничего мы не найдем, казалось, говорил  Пилото,  передавая
мех с вином Кою. Я всем этим занимаюсь только потому, что я  твой  друг,
ну и потому, что ты мне платишь, точнее, платит она, но мне-то  это  все
равно.
   А вот тебя эта женщина сбила с курса. И самое забавное, она даже  еще
и не твоя.

***

   И вот перед ними открылась Картахена. Они прошли  вдоль  берега,  под
отвесной стеной мыса  Тиньосо,  а  теперь  "Карпанта"  входила  в  порт,
которым когда-то пользовались древние греки и финикийцы.
   Финикийский Картадошт, Новый Карфаген Ганнибала, Пунические  войны...
Сидя на корме, Кой не отрываясь смотрел на остров Эскомбрерас.  Когда-то
в юности он под отвесным  южным  берегом  нырял  за  римскими  амфорами;
амфорами для вина и масла, с изящными горлышками и удлиненными  ручками,
с латинскими клеймами гончаров, иногда такими  же  четкими,  как  в  тот
день, когда они ушли на дно  морское.  Двадцать  лет  назад  здесь  было
немереное количество всяких интересных  вещей,  попавших  на  дно  после
кораблекрушений, а  еще  рассказывали,  что  в  давние  времена  моряки,
проходя в виду  храма  Меркурия,  приносили  здесь  жертвы  этому  богу.
Сколько раз нырял здесь Кой, а потом, не обращая  никакого  внимания  на
скорость, с которой поднимаются пузырьки от его  выдоха,  возвращался  к
"Карпанте"; она ждала его, застыв на  изумрудном  зеркале,  и  ему  была
видна кривая, соединявшая ватерлинию и киль. Однажды, когда он - впервые
- спускался на пятьдесят метров, точнее, как показал глубиномер  на  его
запястье, на пятьдесят два, он все-таки делал это медленно,  с  паузами,
чтобы компенсировать возрастание давления на  барабанные  перепонки;  он
погружался постепенно в эту зеленоватую сферу, где все  цвета  понемногу
исчезали,  превращаясь   в   разные   оттенки   зеленого,   пронизанного
таинственным, рассеянным светом. Он уже не видел поверхности, когда, так
же медленно, опустился коленями на чистейший  песок  морского  дна;  Кой
чувствовал холод морских глубин, ощущал его даже животом под неопреновой
курткой.  Пять  и  две  десятых  атмосферы,  подумал   он,   озадаченный
собственной дерзостью, но ему же было  всего  восемнадцать  лет.  Вокруг
него, насколько хватало глаза в зеленоватом  сумраке  придонья,  десятки
амфор,  разбитые   и   целые,   лежали   на   гладком   песке,   другие,
полузанесенные,  только  частью  своей  выступали  из  него,   некоторые
находились в гордом  одиночестве,  иные  держались  вместе,  образовывая
маленькие горки, повсюду виднелись острые осколки донышек и горловин,  и
за двадцать столетий никто не коснулся этой древней керамики,  никто  ни
разу не поднял эти сосуды к солнечному свету.  Между  этими  широкими  и
узкими, удлиненными и круглыми горлышками то и дело появлялись противные
морды угрей и каких-то неизвестных Кою темных рыбин. Опьянев от ощущения
своего единства с морем, очарованный  зеленоватым  сумраком  и  зрелищем
всей  этой  античной  красоты,  Кой  снял  маску,  правда,  не  выпуская
загубник, чтобы лицом соприкоснуться с мрачным величием, его окружавшим.
Но вдруг он встревожился, снова надел маску, освободил  ее  от  воды,  с
силой выдыхая носом воздух И в ту  же  секунду  увидел,  что  Пилото,  с
удлиненными резиновыми ластами ногами - еще один темно-зеленый силуэт  в
этом зеленом мире - спускается к Кою из верхней точки сферы  на  длинном
поводке убегающих вверх пузырьков воздуха; он  двигается  медленно,  как
все в этом  подводном  мире,  и  сердито  показывает  на  свой  наручный
глубиномер, одновременно крутя  пальцем  у  виска:  ты,  парень,  совсем
спятил, что  ли?  Поднимались  они  вместе,  очень  медленно,  вслед  за
блестящими воздушными медузами, и в руках  у  каждого  из  них  было  по
амфоре. И когда они почти уже  добрались  до  самой  поверхности,  когда
солнечные лучи уже проникали через бирюзово-изумрудное  водное  зеркало,
Кой приподнял свою  амфору,  перевернул,  и  из  нее  излился  тончайший
морской песок, сиявший в солнечных отсветах, как золотая  пыль,  окружив
античный сосуд нежным, словно золотая мечта, облаком.
   Кой  любил  это  море,  древнее,  недоверчивое  и  мудрое,   как   те
бесчисленные женщины, которых  удерживала  в  себе  генетическая  память
Танжер Сото.
   На его берегах лежит отпечаток веков, думал Кой, глядя  на  город,  о
котором писали  Вергилий  и  Сервантес;  Картахена  прячется  в  глубине
естественной  бухты  между  высокими  стенами  скал,  в   течение   трех
тысячелетий надежно защищавших  ее  от  врагов  и  ветров.  Несмотря  на
упадок, который чувствовался во всем: в обветшалых и грязных фасадах,  в
полуобрушенных балконах, в отсутствии всяких  попыток  восстановить  то,
что можно еще было восстановить, -  впечатление  складывалось  странное,
город словно находился в состоянии войны и  разрухи,  -  но  как  единое
целое с моря он виделся прекрасным, казалось, что в  узких  его  улочках
отдаются шаги мужчин, сражавшихся как троянцы, размышлявших как греки  и
умиравших как римляне. Уже виден был древний замок на небольшой горе над
крепостной стеной по ту сторону волнорезов, который защищал вход в  порт
и подъезды к Арсеналу. Слева и справа от  "Карпанты"  проплывали  старые
заброшенные форты Санта Ана и Навидад, пустые  бойницы  которых,  словно
глаза слепцов, по-прежнему смотрели на море сурово и угрожающе.
   Здесь я родился, думал Кой. Из этого порта  я  впервые  отправился  в
плавание по книгам и океанам. Здесь я начал  ощущать  тягу  к  далекому,
неведомому и преждевременную тоску по тому, чего еще и не знал. Здесь  я
представлял себе, как на шлюпе, зажав нож в зубах, иду  на  кита,  а  на
носу стоит наготове гарпунер. Здесь я, еще, собственно, ничего не зная о
жизни, догадался о существовании того, что называется девятым  валом,  я
понял, что девятый вал где-то поджидает каждого живущего на земле. Здесь
я видел надгробные плиты, лежащие на пустых  могилах  моряков,  здесь  я
почувствовал и осознал, что весь мир - это корабль,  который  из  гавани
вышел, но обратного пути у него нет. Здесь, несколько раньше, чем стоило
бы, я узнал о тех предметах, которые могут  заменить  меч  Катона  и  яд
Сократа, - о пистолете и пулях.

***

   Он улыбнулся про себя своим мыслям, глядя на Танжер,  которая  стояла
возле якоря, положив руку  на  штаг  с  подобранным  фоком,  и  смотрела
вперед, на порт, куда "Карпанта" входила на  моторе.  Пилото  в  кокпите
стоял у штурвала, тут все ему было настолько  знакомо,  что  он  бы  мог
вести свое судно с закрытыми глазами. По правому  борту,  навстречу  им,
направляясь из дока  Сан-Антонио  в  открытое  море,  шел  серый  корвет
Военно-морского флота, молодые моряки перевешивались  через  борт  и  не
сводили глаз с застывшей, как  позолоченная  носовая  фигура  старинного
корабля, Танжер. Ветер с суши уже доносил до "Карпанты" запахи недалеких
гор, голых, сухих,  выжженных  солнцем;  меж  бурых  скал  здесь  растет
тимьян, розмарин, приземистые пальмы и кактусы; в иссушенных оврагах  на
укрепленных каменной кладкой  террасах  зеленеют  фиговые  и  миндальные
деревья. Конечно, тут есть и стекло, и бетон, и сталь, и  землечерпалки,
и бесконечная цепочка подлых фонарей, марающих своими пятнами берега, но
все же - стоит лишь повнимательнее вслушаться в журчание реки  памяти  -
здесь чувствуется душа Средиземноморья: оливковое масло и красное  вино,
ислам  и  Талмуд,  кресты,  сосны,  кипарисы,  могилы,  церкви,  закаты,
красные, как кровь, белеющие вдали паруса, камни, тесанные  человеком  и
временем, тот единственный предвечерний час, когда все замирает в полной
тишине, нарушаемой лишь стрекотом цикад, ночи у  костра,  сложенного  из
собранных после  прилива  дров,  медленно  взбирающаяся  на  небо  луна,
которая  заливает  своим   светом   горные   вершины,   морем   островов
поднимающиеся над безводной сушей.
   А еще сардинки,  лавровый  лист  и  маслины,  нанизанные  на  вертел,
арбузные  корки,  тихо   покачивающиеся   на   легкой   вечерней   зыби,
предрассветный шепот гальки, увлекаемой в море обратной волной, красные,
белые, синие лодки,  вытащенные  на  берег  и  лежащие  под  развалинами
ветряных мельниц и  серыми  кронами  оливковых  деревьев,  желтеющие  на
оплетенных лозами шпалерах тяжелые виноградные грозди. И тут же,  рядом,
- застывшие фигуры, их взор прикован к синеве  безбрежной,  продубленные
морем бородатые герои, которым ведомо о том, как гибнут  корабли  в  тех
бухтах, что предназначены жестокими богами, чья суть  сокрыта  мраморным
обличьем увечных изваяний,  столетиями  пребывающих  в  молчанье  сна  с
открытыми глазами.
   - А это что? - спросила Танжер.
   Она пришла к нему на  корму  и  показывала  куда-то  налево,  за  док
Навидад, расположенный рядом с двумя бетонными туннелями, куда в прежние
времена заходили подводные лодки. Там,  на  черном  берегу  Эспальмадора
лежали останки кораблей, которые скоро пойдут на металлолом.
   - Это Кладбище безымянных кораблей.
   Пилото обернулся к ним.  Он  прикусил  зубами  наполовину  выкуренную
сигарету и смотрел на Коя, в глазах его проплывали тени воспоминаний и в
то  же  время  отражение  какой-то  тревоги,  которую   он   поостерегся
высказать. Между  сваленными  на  берег  мостиками,  палубами,  трубами,
трапами, наполовину погрузившись в воду своими проржавевшими  корпусами,
они лежали, словно издохшие, выпотрошенные киты  с  обнаженными  ребрами
шпангоутов - стальные листы обшивки уже были срезаны и  громоздились  на
берегу. Сюда вел последний путь, в который отправлялись приговоренные  к
смерти корабли, уже лишенные имени, номера и флага, чтобы погибнуть  под
автогеном. Новые планы городской  застройки  обрекали  это  кладбище  на
исчезновение,  но  пройдут  еще  месяцы,  пока   здесь   разрежут   всех
приговоренных, соберут повсюду разбросанные  фрагменты  их  трупов.  Кой
заметил старый сухогруз, от которого осталась одна корма,  наполовину  в
воде, а две другие трети  его  затерялись  в  хаосе  ржавого  железа  на
берегу. В этом хаосе можно было различить дюжину якорей, ржавчина с  них
осыпалась   на   грязный   песок,   три   трубы,   почему-то   прекрасно
сохранившиеся, еще  со  следами  краски,  которой  были  нанесены  цвета
арматора, а чуть дальше, возле сторожевой вышки, надстройку  старинного,
вековой давности пакетбота "Коженевски", давным-давно  он  был  польским
или русским, наверное; Кой помнил еще его проржавевший  мостик,  некогда
выкрашенный белилами, прогнившие доски  и  почти  целую  рубку,  тут  он
мальчишкой воображал себя моряком, он чувствовал шум машин  под  ногами,
видел впереди открытое море.
   В течение многих лет это было его любимое место,  оно  будило  в  нем
мечты о море, когда он, с удочкой или гарпуном  на  резинке  и  ластами,
направлялся к волнорезу, или потом, когда помогал Пилото чистить  корпус
"Карпанты", стоявшей на мелководье у Эспальмадора. Здесь, в  бесконечные
портовые вечера, когда солнце скрывалось за недвижными скелетами  старых
кораблей, они с Пилото -  вслух  или  молча  -  беседовали  о  том,  что
кораблям и мужчинам следует достойно кончать свой жизненный путь в море,
а не идти на слом на берегу.
   Тут между ними разногласий  не  было.  Много  позже  и  очень  далеко
отсюда, на острове Десепсьон, расположенном южнее мыса  Горн  и  пролива
Дрейка, Кой испытал то  же  чувство,  когда  высадился  на  песок  этого
острова, такой же черный, как и здесь, и увидел тысячи и тысячи  китовых
скелетов и костей, устилавших землю до горизонта. Из спермацета, который
из них добывали, делалось светильное масло  задолго  до  того,  как  Кой
родился; а кости,  как  насмешка,  оставались  здесь,  в  этом  странном
антарктическом Саргассовом море. Среди китовых останков лежал  старинный
заржавевший гарпун, и Кой глядел на него с  глубочайшим  отвращением.  В
конце концов, правильно назван этот остров -  остров  Десепсьон,  остров
Разочарования. Загубленные киты. Загубленные корабли. Загубленные  люди.
Гарпун всегда попадает в ту же плоть, потому что история - все та же.

***

   Они причалили к пирсу спортивного порта и шли по причалу, при  каждом
шаге ощущая, что земля слегка покачивается под  ногами.  По  ту  сторону
морского клуба, у торгового пирса стоял  сухогруз  "Феликс  фон  Лукнер"
пароходства "Зеланд Шип", который, как хорошо было известно Кою,  обычно
делал регулярные рейсы Картахена -  Антверпен.  Кою  вспомнились  долгие
ожидания, под дождем, при сильном  ветре,  в  желтоватом  зимнем  свете,
фантасмагорические  силуэты  портовых  кранов  над   абсолютно   плоским
берегом, шлюз и бесконечные маневры при входе в порт. И хотя  он  знавал
на земле местечки  и  получше,  но  все-таки  почувствовал  легкий  укол
ностальгии.
   Все трое зашли в бар "Валенсия", рядом с памятной доской,  век  назад
собранной из изразцов, со стихами из "Путешествия  на  Парнас",  которые
Сервантес  посвятил  Картахене;  бар  находился   у   городской   стены,
построенной Карлом III, когда "Деи Глория" всего три года  пролежала  на
дне морском; они взяли по большой кружке пива и сели на террасе напротив
больших  часов  городского  муниципалитета;   легкий   бриз,   умерявший
полуденный зной, шевелил листья пальм, за которыми  видна  была  верхняя
часть обелиска - памятника морякам, погибшим в сражениях  при  Кавите  и
Сантьяго-де-Куба, где имена погибших людей  начертаны  рядом  с  именами
погибших кораблей, уже век  вместе  покоящихся  в  абсолютной  подводной
тишине. Потом Пилото отправился за локатором, а Танжер бродила с Коем по
пустынным узким улочкам старого города, под балконами  с  геранями,  под
застекленными  эркерами,   откуда   иной   раз   какая-нибудь   женщина,
оторвавшись от шитья, с любопытством  разглядывала  их.  Теперь  большая
часть балконов была закрыта ставнями, в эркерах не  видно  было  штор  -
дома уже ждали своего последнего часа, и у их дверей накапливался мусор;
Кой надеялся - напрасно - увидеть  хоть  одно  знакомое  лицо,  услышать
привычную с детства музыку сквозь жалюзи какого-нибудь  окна,  встретить
мальчишку, играющего на перекрестке или на ближайшей площади, в  котором
он бы узнал либо знакомые черты, либо самого себя.
   - Здесь я был счастлив, - сказал он внезапно.
   Они стояли у порога полуразвалившегося дома, между двумя кое-как  еще
державшимися зданиями.
   С обнаженных стен свешивались  обрывки  обоев,  торчали  проржавевшие
гвозди, на которых давно  уже  ничего  не  висело,  заметны  были  менее
выцветшие места - там раньше стояла мебель, где-то болтались  оборванные
электрические провода. Он смотрел на эти стены, стараясь вспомнить,  что
в прежнее время находилось внутри:  книжные  полки,  мебель  красного  и
орехового дерева, коридоры,  выложенные  плиткой,  комнаты  с  овальными
слуховыми окнами наверху,  пожелтевшие  фотографии,  окруженные  белесым
ореолом, от чего фантасмагоричность их становилась  еще  явственнее.  Не
было уже ни часовой мастерской в первом  этаже,  ни  лавок  угольщика  и
бакалейщика на углу, не было и таверны с мраморным фонтаном  посередине,
рекламой водки "Анис дель Моно" и афишами коррид на стенах,  а  когда-то
из открытых дверей этой таверны  пахло  вином,  стойку  заслоняли  спины
неразговорчивых  мужчин,   которые,   склонившись   над   темно-красными
стаканами,  проводили  здесь  долгие  часы.  И  нескоро  еще  маленького
мальчика в коротких штанишках, который нес по этой  улице  по  сифону  в
каждой руке или прилипал носом к  ярко  освещенным  витринам,  где  были
выставлены подарки к Рождеству, заберет себе море.
   - Почему ты уехал? - спросила Танжер.
   Голос ее звучал непривычно мягко. Кой не мог оторвать  глаз  от  стен
несуществующего дома. Он только показал рукой назад,  туда,  где  по  ту
сторону города находился порт.
   - Это была моя дорога, - медленно повернулся он. -  Я  хотел  сделать
то, о чем другие только мечтают.
   Она наклонила голову в знак того, что понимает и  соглашается.  Потом
глянула на него тем странным взглядом, каким иногда смотрела на  Коя,  -
так, словно видит его первый раз.
   - Далеко же она тебя увела, - шепотом сказала она.
   Казалось, она завидовала ему. Кой пожал плечами и улыбнулся.  В  этой
улыбке отразилось утекшее время и  не  одно  кораблекрушение.  Это  была
намеренная улыбка, вполне себя осознающая.
   - Есть такие строки... - сказал он и снова посмотрел на стены уже  не
существующего дома. - Я их прочитал здесь, наверху Без труда  вспоминая,
Кой громко процитировал:
   - "Ступай сюда, страдалец, здесь новая жизнь, не отделенная от старой
виною смерти; здесь небывалые чудеса, и чтобы их увидеть, тебе  не  надо
умирать. Сюда, сюда! Погреби себя в этой  жизни,  ведь  она  для  твоего
теперешнего  сухопутного  мира,   ненавистного   и   ненавидящего,   еще
отдаленнее и темнее, чем забвение смерти. Ступай сюда!  Поставь  и  себе
могильный камень на погосте и ступай сюда,  ты  будешь  нам  мужем!"  И,
наслушавшись этих голосов, несшихся с Востока  и  Запада  ранехонько  на
заре и на исходе дня, душа кузнеца отозвалась:
   "Да, да, я иду!" Так ушел Перт в плавание на китобойце..."
   Кой снова пожал плечами, а она продолжала смотреть на него с  прежним
выражением, не отводя синих глаз от его губ.
   - Ты стал тем, кем хотел стать.
   Это бы