нет, - произнес он тихо.
   Он ни к кому не обращался. Пилото крепил грот,  а  Танжер  сидела  на
ступеньках лесенки, спускавшейся с кормы, опустив ноги в воду и глядя на
море.
   - Должна быть, - ответила она.
   Она смотрела в ту же сторону, не отводила глаз от того  воображаемого
прямоугольника, который  они  беспрерывно  прочесывали  в  течение  двух
недель. На ней была великоватая для нее рубашка Коя, она доходила ей  до
бедер. Танжер медленно шлепала по воде ногами,  как  дети,  играющие  на
мелководье.
   - Все это - сплошная нелепость, - добавил Кой.
   Пилото спустился вниз, и из открытого иллюминатора доносились  звуки,
говорящие о том, что он занялся приготовлением  ужина.  Когда  он  снова
вышел на палубу, чтобы открыть вентиль в металлическом ящике с  газовыми
баллонами, он долгим серьезным взглядом посмотрел на Коя. Гляди,  моряк,
это твое дело.
   - Она должна быть здесь, - повторила Танжер, продолжая шлепать ногами
по воде.
   Опершись о нактоуз,  Кой  старался  понять,  что  надо  ответить  или
сделать. В голову ничего не приходило, и он взял  маску  для  подводного
плавания и прыгнул в море с носа - он хотел проверить, как встал  якорь.
Вода была чистая, теплая, приятная; в вечернем свете  еще  отлично  была
видна якорная цепь, тянувшаяся над песчаным дном с редкими камнями.
   Двадцатипятикилограммовый якорь-плуг хорошо зацепил грунт,  водоросли
не намотались - иначе, если ночью погода изменится, они могли бы стащить
якорь с  места.  Он  еще  немного  опустился,  чтобы  полностью  в  этом
удостовериться, потом медленно  поднялся  на  поверхность  и  поплыл  на
спине, работая одними ногами, не торопясь и  наслаждаясь  теплой  водой.
Ему очень хотелось как можно дольше  оттянуть  момент,  когда  он  снова
окажется с Танжер лицом к лицу.
   Поднявшись на палубу, он вытирался полотенцем, глядя  на  уже  совсем
красную в закатных лучах линию берега, дугой изогнувшуюся  к  востоку  -
здесь проходил "мраморный" путь, путь римских легионов и  богов.  Но  на
сей раз этот пейзаж не доставил ему никакого удовольствия. Он перебросил
полотенце через планшир - сушиться,  спустившись  по  трапу,  присел  на
нижней ступеньке. Пилото  возился  с  кастрюлями,  готовил  макароны,  а
Танжер сидела в каюте, разложив на большом столе морские карты.
   Кой не успел еще ничего сказать, когда она уверенно заявила:
   - Ошибки быть не могло.
   Она держала в руке карандаш и в прямоугольнике зоны поисков  отмечала
координаты, которые с помощью циркуля  и  масштабной  линейки  брала  на
разных картах, как он и учил ее.
   - Ты же  сам  проверял  расчеты,  -  продолжала  она,  -  привязки  к
Масаррону, вершине  Виборас,  Пунта-Перчелес  и  мысу  Тиньосо.  -  Она,
совершенно серьезно, как студентка, которая хочет убедить преподавателя,
показывала ему  результаты  своих  вычислений.  -  37°32'  к  северу  от
экватора и 4°51' к востоку от Кадиса  на  картах  Уррутии  соответствуют
37°32' северной широты и 1°21' западной долготы по Гринвичу...  Посмотри
сам.
   Кой притворился, будто  проверяет  расчеты.  Он  все  это  проделывал
столько раз, что помнил каждую цифру наизусть. На картах было  множество
пометок, сделанных его рукой.
   - В таблицах поправок могут быть неточности.
   - Их там нет, - энергично тряхнула головой Танжер. -  Эти  таблицы  я
взяла из "Практического  применения  исторической  картографии"  Нестора
Пероны. Там исправлена  даже  погрешность  в  семнадцать  минут  долготы
координат Кадиса относительно Гринвича,  которая  содержалась  в  атласе
Уррутии. Эти таблицы выверены до минуты, до секунды... Благодаря им  два
года назад были найдены "Каридад" и "Сан Рико".
   -  Координаты  юнги  могли  оказаться  ошибочными.  Кто  угодно   мог
совершить ошибку при такой спешке.
   - Нет, это невозможно. - Танжер сопротивлялась с упорством  человека,
который слышит то, чего слышать не желает. - Уж слишком все достоверно.
   Помнишь, юнга говорил о том, как близко  от  них  в  северо-восточном
направлении был мыс...
   Оба посмотрели на красную в закатных лучах громаду мыса, которая была
видна в открытом иллюминаторе, вырисовываясь  в  самом  конце  береговой
дуги, за Масарроном и мысом Фалько. "В виду  мыса",  сообщил  юнга,  как
значилось в донесении.
   - А кроме того, - продолжала Танжер,  -  бригантину  могло  настолько
занести песком, что локатор ее не обнаружил...
   Это возможно, подумал Кой, но маловероятно.
   И объяснил, что  в  таком  случае  локатор  должен  был  бы  показать
изменения в плотности донного покрытия. Но он постоянно  показывал  слои
ила или песка толщиной до двух метров, а это много, чтобы ничего хотя бы
подозрительного не отразилось на экране.
   - Что-то  там  должно  быть,  -  подвел  он  итог,  -  ведь  пушки-то
металлические. Десять  пушек  в  одном  месте  -  это  уже  существенное
изменение плотности. А к этим десяти  надо  прибавить  двенадцать  пушек
шебеки, хотя часть из них могло разметать взрывом.
   Танжер постукивала карандашом по карте. Ноготь большого пальца другой
руки она непрерывно покусывала. Лоб ее теперь  прорезали  глубокие,  как
шрамы, морщины. Кой протянул руку и погладил ее по голове, надеясь,  что
от его ласки морщины разгладятся, но она, полностью погруженная в карты,
которые лежали перед ней на столе, даже  не  обратила  внимания  на  его
жест. Планы бригантины и шебеки тоже  были  неподалеку  -  прикрепленные
скотчем, они висели на переборке. Они рассчитали  и  отметили  на  карте
даже то расстояние, на  какое  могло  разметать  взрывом  пушки  шебеки,
учитывая предполагаемую мощность заряда, дрейф и глубину.
   - Юнга мог и соврать, - сказал Кой, убирая руку.
   Танжер снова покачала головой и еще сильнее нахмурилась.
   - Слишком он был юн, чтобы умудриться придумать  такое.  Он  говорил,
что виден был мыс, что берег был всего в двух милях...  И  в  кармане  у
него была бумажка с карандашными записями координат.
   - Тогда я уж и не знаю... Разве что меридиан все-таки не по Кадису.
   Она мрачно посмотрела на него.
   - Об этом я тоже думала. Причем в  первую  очередь.  В  том  числе  и
потому, что  в  "Сокровище  Рэкхама  Рыжего"  Тинтин  и  капитан  Хаддок
совершают подобную ошибку, путают долготу Парижа и Гринвича...
   Кой слушал и думал, а не дурачит ли она  его.  Или  все  это  -  плод
инфантильного  воображения,  разгоряченного  детскими  книжками.  Как-то
несерьезно.
   Или не похоже на серьезное дело. Или, уточнил он, было бы не  похоже,
если бы не недомерок-аргентинец, который сидит у них на хвосте,  да  еще
его босс-далматинец. Мечты девчонки, которая играет в поиски  затонувших
кораблей. Тут обязательно должны быть и сокровища, и злодеи.
   - Нам прекрасно известны все нулевые меридианы, которыми пользовались
в то время, - сказал он. - У нас есть координаты, которые сообщил  юнга,
мы можем найти их на карте,  как  и  координаты  того  места,  где  юнгу
подобрали после кораблекрушения... О меридианах Йерро, Парижа и Гринвича
речь идти не может.
   - Конечно нет. - Она показала на масштабную линейку одной из карт.  -
Долгота указана относительно Кадиса, здесь  никаких  сомнений  нет,  все
совпадает. Наш нулевой меридиан - это меридиан академии  Гуардиамаринас,
он был нулевым в тысяча семьсот  шестьдесят  седьмом  году  и  оставался
нулевым до тысяча семьсот девяносто восьмого. По нему долгота места, где
произошло кораблекрушение, - 4°5Г, восток. Современная долгота  по  тому
же меридиану, учитывая поправки, - 5°12' на восток. То есть по  Гринвичу
1°21' на запад. Только эти координаты "Деи Глории" и по атласу  Уррутии,
и по современным картам могут быть абсолютно точными.
   - Все  это  прекрасно.  Абсолютно  точно,  как  ты  говоришь.  Однако
корабля-то нет.
   - Что-то мы сделали не так.
   - Это понятно. Только скажи мне, что именно.
   Она бросила карандаш на стол.  Кой  посмотрел  на  ее  босые  ступни,
стоявшие на досках  пола,  на  длинные  веснушчатые  бедра  под  длинной
майкой, облегавшей небольшие груди. Он снова погладил ее по голове, и на
этот раз она прижалась затылком к его руке. От  ее  сильного  и  нежного
тела слегка пахло морской солью и потом.
   - Не знаю, - ответила она задумчиво. - Но  если  и  есть  ошибка,  то
совершили ее мы с тобой. Завтра мы заканчиваем поиски,  и  если  они  не
принесут результатов, мы начинаем все с начала.
   - А как?
   - Не знаю. Наверное, надо начать с картографических уточнений. Ошибка
в полминуты дает полмили. Таблицы Нероны очень точны, но, быть может, не
столь точны наши  расчеты.  Даже  маленькая  неточность  в  координатах,
которые сообщил юнга,  может  стать  решающей;  десять  секунд  или  две
десятых минуты при современной спутниковой  навигации,  вероятно,  и  не
играют особой роли,  но  когда  переносишь  данные  на  карту...  Вполне
возможно, что бригантина находится милей южнее или восточнее.  Вероятно,
мы поступили не правильно, когда так сузили район поиска.
   Кой вздохнул всей грудью. Все это было разумно, но  означало  одно  -
надо начинать с самого начала.
   Хотя это означает, что он еще некоторое время останется рядом с  ней.
Он обхватил ее талию, она обернулась к нему и, приоткрыв губы, смотрела,
глаза в глаза, вопрошающим взглядом. И, борясь с  искушением  поцеловать
ее, он понял: она боится. Она боится, что мы  с  Пилото  скажем  -  все,
хватит.
   - Зря ты думаешь, что у нас в распоряжении вечность, - сказал  он.  -
Погода снова может испортиться... Пока что нам везло  с  жандармами,  но
они хоть завтра могут начать цепляться к нам. Будут задавать вопросы, те
же самые вопросы по сто раз. А еще существуют Нино Палермо и его люди. -
Он показал глазами на Пилото, который расстилал скатерть, делая вид, что
не слышит их разговора. - Ему тоже надо платить...
   - Ты меня задушишь.  -  Она  неспешно,  мягко  высвободилась  из  его
объятий. - Мне надо подумать, Кой. Мне надо подумать.
   Она чуть улыбнулась откуда-то издалека, как бы извиняясь, - старалась
сгладить  впечатление  от  того,  что  избежала  его  ласки.  Она  снова
оказалась на расстоянии многих миль от Коя, и  по  его  жилам  разлилось
чувство тягостной тоски. Темно-синие глаза  стали  совсем  пустыми,  они
смотрели в открытый иллюминатор.
   - И все-таки она где-то здесь, - прошептала она.
   Она положила обе руки на иллюминатор и чуть-чуть высунулась, спина ее
оставалась во власти Коя.
   Он провел ладонью по своей плохо выбритой щеке, ощупывая  собственное
отчаяние. Вдруг она снова  оказалась  в  своем  отдельном  пространстве,
погруженной в себя и в полном одиночестве. Она вернулась на облако,  где
все остальные не существовали, и изменить тут он не мог ничего.
   - Я знаю, что она тут, внизу, совсем близко, - тихо сказала Танжер. -
Она ждет меня.
   Кой ничего не ответил. Им овладел  гнев  -  бессильный,  глухой.  Тот
гнев, какой испытывает животное, попавшее в капкан. Он уже знал, что эту
ночь  он  проведет,  не  сомкнув  глаз,  рядом  с  безразличной  спиной,
непреодолимой, как стена.

***

   И вот теперь настал час, когда в этой  истории,  пусть  и  ненадолго,
появляюсь я. Настал час,  когда  загадка  "Деи  Глории"  приближалась  к
своему разрешению, если это можно  так  назвать.  На  самом  деле,  как,
наверное, заметил проницательный читатель, именно я в течение некоторого
времени  рассказывал  вам  эту  историю,  тут,  если   позволите   такое
сравнение, я был капитаном Марлоу, не выходя, однако, из той удобной для
себя роли, которую взял на себя, говоря почти всегда от  третьего  лица.
Да, говорят, существуют правила искусства. Но кто-то однажды сказал, что
рассказ, как и тайна, и сама жизнь, есть не что иное,  как  запечатанный
конверт, внутри которого находятся другие запечатанные  конверты.  Кроме
того, история затерянного корабля, история  Коя,  которого  отлучили  от
моря, история Танжер, которая вернула море  Кою,  поразила  меня  в  тот
самый миг, когда я познакомился с ними. Я знал, что подобные истории уже
очень редко случаются на этом свете, и знал, что  еще  меньше  тех,  кто
рассказывает о таких историях, даже снабжая их столь же  фантастическими
образами, какими картографы прежних  времен  заполняли  белые  пятна  на
своих картах. Такие истории, быть может, не рассказывают и  потому,  что
уже нет веранд,  окруженных  кустами  бугенвилии,  где  медленно  гаснут
сумерки и слуги-малайцы обносят джином - естественно,  сапфирово-голубым
джином "Бомбей", - пожилой капитан в кресле-качалке ведет свой  рассказ,
окутанный дымом трубки. Давно уже  веранды,  бугенвилии,  слуги-малайцы,
кресла-качалки  и  даже  голубой  джин  "Бомбей"   перешли   в   ведение
туроператоров; да и курить запрещено  повсюду,  хоть  трубку,  хоть  что
угодно. И это очень  мешает  уступать  искушению  и  играть  в  старину,
рассказывая разные истории так, как их рассказывали некогда.
   Теперь же нить  повествования,  постепенно  разматываясь,  подошла  к
предпоследнему витку, выводя из тени мою скромную персону.  Уверяю  вас,
без голоса рассказчика  вся  история  утратила  бы  аромат  классической
старины. Итак, в качестве пролога скажу лишь, что в тот вечер  парусник,
вошедший в порт Картахены, потерпел  поражение,  и  вместо  того,  чтобы
продвинуться на несколько миль юго-западнее, он  возвращался  домой  без
золотого руна, столкнувшись с корсаром, который лишил его всех иллюзий.
   На столе лежала карта № 4631, размеченная на квадраты  и  испещренная
крестиками, словно использованная карточка лотереи  "Бинго",  обманувшая
надежды и  уже  никчемная.  Члены  экипажа  были  молчаливы.  Заштилевав
напротив заржавленных останков Кладбища безымянных кораблей, они  убрали
паруса и на моторе подошли к пристани спортивного порта. Все вместе  они
сошли на берег, чуть покачиваясь от непривычки ходить по твердой  земле,
миновали  контейнеровоз  "Феликс  фон  Лукнер"  пароходства   "Зоелайн",
который готовился к выходу из коммерческого порта, и отправились сначала
в "Валенсию", потом в "Тайбилью", продолжили в "Гран бар", в баре "Соль"
и таверне "Эль Мачо", а  тремя  часами  позже  закончили  свой  обход  в
"Обрере", маленькой  портовой  забегаловке,  расположенной  на  углу  за
старым зданием муниципалитета. В тот вечер они  действительно  были  как
три товарища, вспоминал  позже  Кой,  как  три  моряка,  вернувшихся  из
долгого и опасного плавания. И пили  они  так,  что  в  глазах  уже  все
расплывалось: по первой, по второй, а еще по одной, чокнемся, что ли,  а
теперь просто так. От спиртного все - предметы, слова, жесты -  виделось
словно  издалека.  И  Кой,  понимая  это,  присутствовал  на  похоронах,
одновременно глядя  со  стороны,  в  том  числе  и  на  самого  себя,  с
извращенным любопытством, с недоверием к самому себе и с чувством  вины.
А еще он тогда в первый и последний раз видел, что  Танжер  много  пьет,
она явно хотела залить горе. Положив голову на плечо Кою, она  улыбалась
так, будто "Деи Глория" привиделась ей в дурном сне. Она пила, как и он,
голубой джин со льдом, добавляя совсем немного тоника, Пилото  перемежал
солидные порции коньяка "Фундадор" пивом.
   Облокотившись на  исцарапанное  пластиковое  покрытие  стола,  Пилото
рассказывал им всякие незначительные случаи, короткие истории про  порты
и корабли, причем говорил очень серьезно и медленно,  четко  выговаривая
слова - как всегда, когда от спиртного у него слегка начинал заплетаться
язык.
   Танжер временами вдруг начинала смеяться  и  тогда  целовала  Пилото,
который прерывал свой рассказ, улыбаясь, покачивал головой или с улыбкой
же поглядывал на Коя. Пилото, кажется, был в очень хорошем  расположении
духа, как, впрочем, и Кой; он поглаживал  стройную,  с  изящным  изгибом
спину Танжер, с  наслаждением  чувствуя,  как  прижимается  к  нему  это
красивое тело, как ее губы касаются его уха и шеи. Все могло бы вот  так
и кончиться, и для неудачного предприятия финал был бы совсем  неплохой.
Бригантину они не нашли, и сейчас конечно же впервые хохотали все вместе
во все горло, раскованно, без всяких задних мыслей; и в таком настроении
они  пили,  словно  исполняя  роли  в  ритуале,   приличиствующем   этим
обстоятельствам.
   - За черепаху, - сказала Танжер.
   Она подняла свой стакан,  выпила  то,  что  там  оставалось,  залпом,
вместе со льдом, от которого губы ее, прижавшиеся к его губам  в  долгом
поцелуе, стали прохладными. Черепаху они заметили  на  обратном  пути  в
Картахену, примерно милей южнее острова Паломас,  точнее  услышали,  как
что-то бьется на воде.
   Танжер спросила, что  это  за  звук,  и  Кой  взял  бинокль:  морская
черепаха, запутавшаяся в рыбацких сетях, изо всех сил пыталась выбраться
на волю. Они развернулись к ней кормой и видели ее окровавленный панцирь
и ласты, видели, как вытягивает  она  из  воды  голову,  чтобы  глотнуть
воздуха, уже явно задыхаясь. В этих водах  морские  черепахи  -  большая
редкость, а объяснение тому они как раз сейчас и видели.  В  Средиземном
море обычно  ставят  именно  такие,  длиной  в  сотни  и  сотни  метров,
нескончаемые сети, с привязанными к ним  пластиковыми  баллонами  вместо
буев, и в них попадает все живое, что плавает  в  море.  Черепахе  самой
никогда не удалось бы освободиться, силы ее  кончались,  в  предсмертном
усилии глаза  ее  судорожно  закатывались  под  морщинистые  веки.  Даже
выбравшись из сети, она не смогла  бы  выжить  из-за  истощения  и  ран,
которые она нанесла себе в отчаянных попытках вырваться на волю. Но  Кою
было все равно. Не сказав ни слова, он в бешенстве схватил  нож  Пилото,
прыгнул в воду и начал кромсать сеть вокруг черепахи. Он  полосовал  эту
сеть, как личного врага, которого ненавидел  всеми  силами  своей  души;
выскакивал на поверхность, набирал воздуха и снова нырял  в  розовую  от
крови воду, снова выныривал и видел вылезающие из орбит глаза  черепахи,
которые неотрывно на него смотрели. Он  резал  и  резал,  поднимаясь  из
воды, рычал от ярости, снова погружался и снова кромсал.  И  даже  когда
черепаха уже оказалась на воле и медленно, едва шевеля ластами,  поплыла
прочь, он снова и снова нырял и резал сеть, пока рука не онемела.  И  он
поплыл обратно к "Карпанте", предварительно бросив взгляд  на  черепаху,
которая все еще не сводила с него измученных глаз.
   Шансов у нее оставалось совсем мало, она полностью истощена, а  кровь
рано или поздно привлечет какую-нибудь прожорливую  акулу.  Но  все-таки
это будет смерть в открытом море, в ее морской вселенной так и  умирают,
это естественно; а вот умереть, задохнувшись в петлях сплетенной  руками
человека сетки, унизительно, это была бы жалкая смерть.
   В "Обрере" они снова заказали джин, коньяк и  пиво,  и  Танжер  снова
устроилась рядом, положив ему голову на плечо.  Она  мурлыкала  какую-то
песенку, но иногда умолкала, поднимала  голову,  и  он  согревал  своими
губами ее губы, холодные ото льда и пахучие от джина. Никто не  упоминал
про  "Деи  Глорию",  и  все   шло   как   положено,   как   предписывали
обстоятельства и роли, которые они, за исключением, вероятно,  Пилото  -
хотя, возможно, и он, правда не отдавая себе в том отчета,  -  играли  в
этом римейке старинного сюжета. Эта сцена была уже сыграна сотни раз,  и
в наше время, когда люди столько  раз  видели,  как  определенного  рода
достижения   развеиваются   как   дым,   проигранная   игра    действует
успокаивающе. За стойкой хозяин заведения, которого Кой  знал  всю  свою
жизнь,  в  неизменном  переднике  и  с  сигаретой  в  зубах,  обслуживал
постоянных клиентов, красноносых пьяниц с  худыми  руками,  испещренными
татуировками; они пили свое вино и  коньяк;  иногда  оборачиваясь  к  их
столику, они заговорщически им улыбались. Это все были  старые  знакомые
Пилото; и хозяин  время  от  времени  ставил  всем  за  счет  троицы  за
столиком. Твое здоровье, Пилото, и  твоих  друзей.  Твое,  Хинес.  Твое,
Грамола. Твое, Хакета. Все было просто