ь,  казалось,  связки
завязались узлом. Никогда в жизни мне не доводилось колошматить человека
с  таким  искренним  удовольствием.  Он  растирал   занемевшие   пальцы,
подставлял лицо с закрытыми глазами под капельки дождя. Сидя  неподвижно
и глубоко вдыхая воздух широко открытым ртом, он ждал,  пока  успокоится
сердце, которое словно  мчалось  куда-то  бешеным  галопом.  Он  услышал
какой-то шум и открыл глаза. Кискорос, с которого потоками стекала вода,
сверкающая в свете  фонарей,  полз  к  берегу.  Кой  сидел  на  песке  и
наблюдал. До него доносились  звуки  прерывистого  дыхания  и  невнятное
ворчание избитого зверя, у которого нет сил встать на ноги и  он,  то  и
дело шлепаясь в воду, подтягивает свое тело  к  берегу  Хорошая  вещь  -
драка, думал Кой. Вроде чистки Авгиевых конюшен. Это просто  великолепно
- вся ненависть, злоба, отчаяние, которые терзают душу, вместе с  кровью
и внутренними  соками  организма  устремляются  в  кулаки.  Потасовка  -
отличная терапия, на некоторое время она успокаивает мозг, в игру  снова
вступают инстинкты, принадлежащие тому времени, когда выбор стоял  между
смертью и  выживанием.  Наверное,  потому  мир  таков,  каков  он  есть,
продолжал размышлять Кой. Мужчины  перестали  драться,  потому  что  это
как-то неприлично, вот и начали потихоньку сходить с ума.
   Он все еще растирал руку, боль в которой не унималась.  Тень  же  его
начал испаряться. Давненько он не испытывал такого душевного равновесия,
такого удовольствия от жизни. Аргентинец встал на четвереньки  у  самого
уреза воды, но снова откатился в море. В желтоватом свете фонарей  виден
был песок в его черных волосах и усах, постепенно  темневший  от  крови,
струйками стекавшей по голове.
   - Козел, - простонал, задыхаясь, Кискорос.
   - А пошел ты в задницу.
   Оба помолчали. Кой сидел и смотрел. Аргентинец лежал  ничком,  тяжело
дышал, а когда пытался двинуться, то  издавал  глухой  сдавленный  стон.
Наконец Кискоросу на локтях удалось, оставляя за собой борозду в  песке,
полностью выбраться из воды"
   Он был похож на черепаху, которая вот-вот снесет яйцо. Кой  продолжал
наблюдать за ним, не испытывая никаких  чувств  Злость  его  уже  совсем
испарилась. Или почти совсем. И теперь он не знал, что делать дальше.
   - Я только делау моу аботу, - прошептал Кискорос через минуту.
   - Опасная у тебя работенка.
   - Я же только следил.
   - Ну и катись следить за той шлюхой, что родила тебя в пампе.
   Он не торопясь поднялся, отряхнул песок с джинсов,  потом  подошел  к
аргентинцу, который с большим трудом все же встал на  ноги,  долго-долго
на него смотрел и наконец решил еще раз засадить ему, причем удар должен
быть не импульсивный, а рациональный, преследующий единственную  цель  -
снова сбить аргентинца с ног. Маленький, мокрый, избитый,  перепачканный
в песке, он, лежа навзничь, очень напоминал отбивную в панировке.
   Кой наклонился над ним, прислушался к дыханию - в груди  у  него  все
свистело, как сотня полицейских свистков, - и тщательно обыскал. При нем
был мобильный телефон, промокшая пачка сигарет и ключи  от  арендованной
машины. Ключи и телефон Кой выбросил в море. Большой бумажник был битком
набит деньгами и документами. Кой подошел  к  ближайшему  фонарю,  чтобы
рассмотреть содержимое повнимательнее. Испанское удостоверение  личности
с фотографией на имя Орасио Кискороса Пароди, чужие  визитные  карточки,
испанские песеты и английские фунты, две кредитки - "Виза"  и  "Америкен
экспресс". А еще цветная  ксерокопия  журнальной  страницы,  потертая  и
промокшая. Чтобы не порвать,  Кой  развернул  ее  очень  осторожно.  Под
заголовком  "Наши  военные  водолазы  дали  по  носу  гордому  Альбиону"
помещалась фотография, на которой были запечатлены несколько  английских
морских  пехотинцев  с  поднятыми  руками,  а   три   солдата-аргентинца
наставили на них дула своих автоматов. Один  из  этих  троих  был  очень
невысокого роста, с лягушачьими глазами  навыкате  и  очень  узнаваемыми
усами.
   - Надо же, я совсем забыл. Герой Мальвинской кампании.
   Документы и кредитки Кой положил обратно в бумажник,  туда  же  сунул
ксерокопию, положил деньги себе в карман и бросил бумажник  на  лежащего
Кискороса.
   - А теперь давай рассказывай.
   - Мне нечего рассказывать.
   - Чего хочет Палермо?.. Зачем ты здесь?
   - Мне нечего...
   Он не договорил, потому что Кой снова  отвесил  ему  зуботычину,  без
злости, почти против воли, и теперь стоял и наблюдал, как, прикрыв  лицо
руками, Кискорос извивается, словно земляной червяк"
   Кой никогда никого так не бил, и  его  удивило,  что  он  не  ощущает
никакого сочувствия,  хотя,  конечно,  ему  было  известно,  кто  именно
валяется у его ног" он не мог забыть отравленного Заса на  ковре,  знал,
какая судьба ждала женщин - таких же, как Танжер, - когда они попадали в
руки унтер-офицера Кискороса и его  славных  товарищей.  Так  что  может
свернуть свою вырезку и засунуть себе в задницу, да поглубже.
   - Скажи своему боссу, что на изумруды мне  наплевать.  Но  если  хоть
дотронетесь до нее - убью.
   Это прозвучало настолько естественно, даже застенчиво, что как  бы  и
не походило на угрозу. Просто информация, без всяких эмоций. Но  даже  и
менее внимательный собеседник понял бы, что в  отношении  намерений  Коя
информация  эта  более  чем  точна.   Кискорос,   подвывая,   с   трудом
перевернулся на спину. Он нашарил свой бумажник и неловкими руками  стал
засовывать его в карман.
   - Бешеный ты, - прошамкал он. - И ничего ты не понимаешь про  сеньора
Палермо и про меня.. Да и про нее ничего не понимаешь.
   Он умолк, сплюнул кровь и посмотрел на Коя сквозь нависшие  на  глаза
растрепанные,  мокрые  и  грязные  волосы.   Глаза   лягушонка-симпатяги
утратили всякую симпатичность - они горели ненавистью и жаждой мести.
   - Когда настанет мой черед...
   Он жутко ухмыльнулся своими разбитыми губами, но фраза, и  угрожающая
и гротескная одновременно, повисла недоговоренной - Кискорос  зашелся  в
приступе кашля.
   - Бешеный, - сказал он, снова сплевывая кровь.
   Кой смотрел на него молча, почти  с  отвращением.  Потом  выпрямился.
Ничего больше я сделать не могу, сказал он себе. Я не могу сейчас забить
его насмерть, потому что у меня еще есть что терять и мне  небезразлична
жизнь и свобода.  Тут  вам  не  роман,  не  кино,  а  в  реальной  жизни
существуют полицейские, судьи и все такое прочее. И нет корабля, который
бы ждал меня, как капитана Блада, и  взял  бы  курс  на  Карибы,  где  я
укрылся бы на острове Тортуга, стал бы членом "Берегового братства" и, к
великому расстройству англичанина,  отбил  бы  у  него  двадцать  беглых
рабов-мятежников.     В     наше     время     "Береговое      братство"
переквалифицировалось, занимается жилищным строительством, а  губернатор
Ямайки получает по факсу приказы о розыске и выдаче тех,  кто  преступил
закон.
   Раздраженный, не уверенный в том, как следует  поступить,  он  стоял,
размышляя, стоит ли еще разок врезать Кискоросу в морду или нет,  и  тут
заметил Танжер. Совершенно спокойная, она стояла возле  шоссе  в  желтом
свете фонаря и смотрела на них обоих.

***

   На мысу прямой луч маяка прорезал горизонтальную щель в  теплой  тьме
ночи, испещренной капельками дождя. Световой конус,  белый,  как  густой
туман на море, выхватывал из темноты раз за разом стройные стволы  пальм
и их неподвижные, блестящие мокрые листья. Перед тем как  направиться  к
Танжер, Кой еще раз взглянул на Кискороса.  Тому  удалось  добраться  до
машины, но ключи-то от нее Кой забросил в море,  и  Кискорос,  мокрый  и
грязный, сел на землю, привалившись спиной к колесу, и молча смотрел  на
них. С той минуты, когда появилась Танжер, он рта не раскрывал, она тоже
не произнесла ни слова, просто глядела на них обоих в  полном  молчании,
не ответила и Кою: еще не совсем придя в себя после  драки,  он  спросил
ее, не желает ли она воспользоваться  случаем  и  передать  привет  Нино
Палермо.
   Или,  добавил  он,  допросить  этого  мерзавца.  Он  так  и   сказал:
"допросить",  хотя  прекрасно   понимал,   что   сейчас   из   избитого,
измочаленного Кискороса никому  и  слова  не  вытянуть.  Она  ничего  не
сказала, повернулась и пошла прочь. И  после  недолгого  колебания  Кой,
бросив последний взгляд на поверженного врага, двинулся вслед за ней.
   Он быстро нагнал ее, он был в ярости;  и  уже  не  из-за  аргентинца,
который в конце концов подарил ему возможность сбросить всю накопившуюся
горечь, от которой, как от желчи, было мерзко во рту и в  желудке,  нет,
его приводила в бешенство ее манера отворачиваться от реальности,  когда
это было ей удобно. Мне это, видите ли, не нравится, так что до скорого.
Все,  что  не  входило  в  ее  планы   -   неожиданные   обстоятельства,
препятствия, угрозы, проявления реального мира, которые она  расценивала
как помеху своим снам наяву, - все это она не замечала, пропускала  мимо
ушей, оставляла без внимания, будто бы ничего подобного на свете никогда
и не было. Будто бы даже простая предусмотрительность нарушала гармонию,
реальность осуществления которой известна была только ей.  Эта  женщина,
мрачно  думал  он,  шагая  по  песку,  защищается  от  мира   тем,   что
отказывается его видеть. И уж никак не мне упрекать ее за это.
   И все-таки, продолжал он  размышлять,  догоняя  ее,  никогда  в  моей
идиотской жизни я не видел таких глаз, они видят и вдаль и вглубь, когда
она, конечно, этого хочет. Танжер неожиданно остановилась и  повернулась
к нему в тусклом свете далеких фонарей, и он,  пожалуй,  чересчур  резко
схватил ее за руку. Он стоял и смотрел на ее влажные волосы, на блики  в
ее глазах, на капельки, которые словно добавляли веснушек на ее лице.
   - Все это - безумие, - сказал он. - Никогда мы не...
   И вдруг он с удивлением увидел: она по-настоящему напугана, ее просто
трясет от страха. Дрожали полуоткрытые губы, дрожь пробегала по плечам и
рукам. Это он заметил в свете маяка, который в эту секунду скользнул  по
ним  своим  белым  лучом.  Он  увидел  все  сразу,  в  одно-единственное
мгновение; в следующей вспышке маяка  стало  видно,  что  мелкий  теплый
дождичек превратился в настоящий ливень; дождь стекал по ее волосам,  по
лицу, промочил облепившую тело блузку, и когда Кой, такой же мокрый, уже
ни о чем не раздумывая, раскрыл ей свои объятия,  она  все  еще  дрожала
всем телом. И под теплым ночным дождем  это  горячее  тело,  сотрясаемое
такой дрожью, будто свет маяка осыпал его колючим снегом,  откровенно  и
естественно прильнуло к нему. Она сделала шаг и прижалась к  его  груди,
Кой мгновение помедлил, не сразу сомкнул руки - не от нерешительности, а
от удивления. Потом крепко и нежно обхватил ее и почувствовал,  как  под
мокрой блузкой пульсирует кровь, как дрожит ее  сильное  стройное  тело.
Полуоткрытые губы оказались совсем близко,  они  тоже  дрожали,  но  эту
дрожь он успокоил своими губами, и они стали вдруг нежными,  мягкими,  и
тут она сама обхватила его руками, еще теснее прижимаясь к нему,  он  же
приподнял одну руку, и теперь эта крепкая широкая рука  поддерживала  ее
голову, забравшись под волосы, с которых стекала вода, словно именно  на
нее обрушились все струи ливня, с шумом  падавшего  на  песок.  Их  губы
лихорадочно  искали  друг  друга,  словно  они  жаждали  и  слияния,   и
кислорода, и жизни; зубы их стукнулись, языки, нетерпеливо  сталкиваясь,
пытались проникнуть дальше. Наконец Танжер на мгновение и  на  несколько
сантиметров отклонилась, чтобы вдохнуть воздуха, и он  увидел  ее  глаза
совсем рядом - непривычные глаза, с  расплывчатым,  невидящим  взглядом.
Потом она устремилась к нему с болезненным стоном, каким стонет  раненое
животное, когда ему очень больно.  А  он  уверенно  ждал,  и  когда  она
вернулась в его объятия, обхватил ее руками так крепко, что боялся,  как
бы не сломать ей что-нибудь; он оторвал ее от земли  и  не  глядя  пошел
куда-то, пока не понял, что они зашли в море, что с неба сильными, почти
жесткими струями низвергается грохочущий ливень, что бухта словно  кипит
от  лопающихся  на  поверхности  воды  пузырей.  Их  тела  под  насквозь
промокшей одеждой яростно  искали  друг  друга,  сталкиваясь  в  крепких
объятиях, отчаянные, торопливые поцелуи смешивались с дождевыми струями,
с запахом разгоряченной кожи, и вместе с поцелуем  она  изливала  в  рот
мужчины непрерывную жалобу раненого животного.

***

   С них лила вода, когда они возвращались  на  "Карпанту",  то  и  дело
натыкаясь друг на друга в темноте от неуемного желания  быть  как  можно
ближе. На парусник они поднялись в обнимку, целуясь на  каждом  шагу,  и
чем ближе были к цели, тем более  торопились.  За  собой  они  оставляли
большие лужи, и Пилото,  который  курил  в  темноте,  смотрел,  как  они
спустились по трапу  и  скрылись  в  кормовой  части,  где  были  каюты;
возможно, он улыбнулся, когда, заметив огонек его сигареты, они пожелали
ему спокойной ночи. По коридорчику они шли так Кой не отрывался от  нее,
положив руки ей на талию, а она  постоянно  оборачивалась,  чтобы  жадно
поцеловать его в губы. Он споткнулся об ее босоножку, которую она успела
скинуть с ноги, потом о другую, а за порогом каюты Танжер  остановилась,
прильнула к нему, и они долго  обнимались,  прижавшись  к  переборке  из
древесины теки, снова ища губы друг друга в темноте, на ощупь  раздевали
один другого: пуговицы, ремень, юбка - уже на полу, расстегнутые  джинсы
Коя,  рука  Танжер  между  его  бедер,  ее  кожа,  жаркое  тело,   белый
треугольник,  сорванный  его  рукой,  позвякивание  солдатского  жетона.
Мужская сила в полной готовности, первое телесное знакомство, ее улыбка,
невероятная  нежность  и  гладкость  ее  грудей,  упругих,  устремленных
вперед. Мужчина и женщина лицом к лицу, прерывистое дыхание - как вызов.
Ее стон облегчения и его  рывок  вперед,  через  узкую  каюту  к  койке,
остальная мокрая одежда - в разные стороны, на пол, простыни,  -  мокрые
от  дождя,  принесенного  ими  сюда,   в   тысячный   раз   -   желанное
соприкосновение тел, глаза - в глаза,  взгляд,  -  поглощенный  взглядом
другого, сообщническая улыбка. Если кто  помешает,  убью,  подумал  Кой.
Убью любого. Он уже не чувствовал, где чья  кожа,  где  чья  слюна,  его
плоть - желанная - легко входила в другую плоть,  все  более  влажную  и
горячую; глубже, очень глубоко, туда, где спрятана разгадка  всех  тайн,
где ход столетий укрыл единственное истинное искушение - смысл  таинства
смерти и жизни.

***

   Прошло много-много времени, но было еще  темно  и  по  палубе  стучал
дождь, когда Танжер повернулась на бок и зарылась лицом в  ямку  на  его
плече, положив руку ему между  бедер.  Полусонный,  он  чувствовал,  как
прижималось к нему обнаженное тело, чувствовал  горячую  руку  там,  где
была плоть его, отдавшая все, что могла, еще влажная, еще пахнувшая ею.
   Они оказались единым целым, словно всю предыдущую жизнь каждый из них
только и делал, что искал другого.  Как  хорошо  чувствовать,  что  тебя
хотят, а не только терпят, думал Кой. Как прекрасно было это  внезапное,
инстинктивное единение, и не нужны были слова, предваряющие  то,  что  и
так неизбежно.
   Оба прошли свою часть  пути  навстречу,  и  никакого  ложного  стыда.
Угадывание  призывного  "иди  ко  мне",  вслух  не  произнесенного;  это
страдание  закрытости,  тесноты,  невыявленности,  его   естественность,
которая этой ночью походила на жестокость - тут оба были  равны,  им  не
нужны  были  предлоги  и  оправдания.  Никаких  счетов,   недоразумений,
условий. Прекрасно, что в конце концов все произошло так, как  и  должно
было произойти.
   - Если со мной что-нибудь случится, - внезапно сказала она, - не  дай
мне умереть в одиночестве.
   Она не шевелилась, глаза были устремлены  в  темноту.  Почему-то  шум
дождя вдруг показался  отвратительным.  Его  счастливую  сонливость  как
рукой сняло, все снова стало горько-сладким. Он чувствовал ее дыхание на
своем плече - редкое и горячее.
   - Не говори об этом, - шепотом попросил он.
   Она тряхнула головой и очень серьезно сказала:
   - Я боюсь умереть в темноте и одиночестве.
   - Этого и не будет.
   - Только так и бывает.
   Недвижная рука лежала между его бедрами, лицом она  уткнулась  ему  в
плечо, и когда она  шептала,  губы  ее  касались  его  кожи.  Ему  стало
холодно. Ом повернул голову, зарылся лицом в ее мокрые волосы.
   Лица ее он не видел, но  знал,  что  сейчас  оно  такое  же,  как  на
фотографии в рамочке. Теперь он был уверен, что у всех  женщин  когда-то
да бывает такое лицо.
   - Ты жива, - сказал он. - Я чувствую, как бьется твое сердце. У  тебя
есть тело, по жилам бежит кровь.
   Ты красивая, ты живая.
   - Настанет день, и меня здесь не будет.
   - Но сейчас-то ты здесь.
   Она шевельнулась, чуть-чуть приподнялась, и он ощутил, как  шевелятся
ее губы у самого его уха.
   - Поклянись.., что не оставишь меня.., умирать в одиночестве.
   Произнесла это совсем шепотом и очень медленно.
   Кой на мгновение замер с закрытыми глазами.
   Он слушал дождь. Потом кивнул.
   - Я не оставлю тебя умирать в одиночестве.
   - Поклянись.
   - Клянусь.
   Обнаженное женское тело оказалось на нем, раздвинутые бедра  охватили
его ноги, он почувствовал ее груди, ее  ищущие  губы.  И  вдруг  большая
горячая слеза упала ему на лицо. Ошеломленный, он открыл глаза и  увидел
лицо,  погруженное  в  мир  призраков.  Сбитый  с  толку,   он   целовал
приоткрытые влажные губы и опять понял, что в рот ему изливается легкая,
как вздох, долгая, мучительная жалоба раненой самки.

XIII

Маэстро картографии

   Не худшее есть свершить ошибку из-за коварности  моря.  Хуже  прочего
ошибки, свершенные из-за неверных документов, коими пользуются.
   Хорхе Хуан "Компендий по навигации для гардемаринов"

   "Деи Глории" там не было. Кой все больше и больше убеждался  в  этом,
глядя на пройденные квадраты расчерченной ими карты, где так ничего и не
обнаружилось.  "Патфайндер"  почти   уже   обследовал   намеченные   две
квадратные мили дна на глубинах от шестидесяти до двадцати метров,  где,
по их расчетам, должен был находиться затонувший корабль. Шли  дни,  все
более жаркие и безветренные, "Карпанта" под урчание мотора на скорости в
два узла двигалась по гладкой и блестящей,  как  зеркало,  воде,  то  на
норд, то на зюйд, с  геометрической  точностью,  постоянно  сверяясь  по
спутнику, локатор сканировал поверхность дна, а Танжер,  Кой  и  Пилото,
взмокшие от пота, по очереди сидели перед  жидкокристаллическим  экраном
локатора. На этом экране с удручающей монотонностью сменяли  друг  друга
бледно-оранжевый, темно-оранжевый, светло-красный и темно-красный  цвета
- ил, песок, водоросли, камни. Они прошли шестьдесят семь из  намеченных
семидесяти четырех полос, четырнадцать  раз  спускались  на  дно,  чтобы
проверить не совсем обычные сигналы  локатора,  но  ни  малейшего  следа
затонувшего судна обнаружить не удалось. Чем ближе к концу,  тем  слабее
становилась  надежда.  Вслух  окончательного  приговора  никто  еще   не
произнес, но Кой и Пилото  обменивались  долгими  взглядами,  а  Танжер,
застыв у экрана локатора, становилась все более резкой и  молчаливой.  В
воздухе висело слово "провал".
   Накануне   последнего   дня   поисков,    неподалеку    от    острова
Куэва-де-лос-Лобос, они бросили якорь на семиметровой глубине,  вытравив
тридцать метров цепи. Когда Пилото выключил мотор и  "Карпанта",  сделав
полуоборот на якорной цепи, уставилась носом на вест, хотя и  не  совсем
точно,  солнце  уже  скрывалось  за  вершинами  бурой  сьерры,   освещая
красно-золотыми лучами заросли тимьяна,  пальмы  и  кактусы.  Море  было
спокойно, только лениво плескалось у самых скал, как бы нехотя облизывая
суровые камни  и  набегая  на  белый  песок,  почти  полностью  закрытый
выброшенными на берег кучами водорослей.
   - Ее здесь