вместе  со  мной,  чем  с
кем-то другим. Я ищу Алекса, потому что это моя работа. А кроме того, я  его
друг и постараюсь сделать как для него лучше.
   - Вы сказали, что перестанете его искать, - почти закричал Эстебан. В его
голосе  прозвучало  искреннее  возмущение.  Типы,  которые  похищают  людей,
трогательно верят, что сами они могут лгать, сколько угодно,  а  все  другие
обязаны держать слово.
   - Я должен продолжать поиски, но я не буду особенно стараться.
   Видимо, Эстебан понял, что встретил равного себе  в  искусстве  напускать
туману. Ответный удар оказался слабым.
   - Запомните, вас предупреждали. Берегитесь. В следующий  раз,  когда  нам
придется говорить с вами,  это  может  быть  последний  разговор.  -  Жалкая
угроза, но я понял: он пытался спасти лицо.
   - Эй, а как насчет того, чтобы отвезти меня в  Париж?  -  закричал  я  им
вслед, когда Эстебан и его друзья направились к машине.
   - Поедете назад с вашим другом Фошоном, - ответил Эстебан.
   Вскоре я услышал, как заработал мотор и машина отъехала.  Потом  раздался
треск веток. Из кустов выбрался инспектор Фошон и рядом  с  ним  детектив  в
штатском.
   - Очень хорошо, Об, - сказал Фошон. - Мы не спускаем глаз с этих  парней.
Но откуда вы узнали, что я совсем близко?
   - По правде говоря, я не знал. Однако именно этого желал больше всего  на
свете, - признался я.
   - Приятно, когда мечты сбываются, -  согласился  Фошон.  -  Десять  тысяч
франков можете отдать мне.
   - Ну уж бросьте! Чтобы получить их, я прошел через кучу неприятностей!
   - Мы вернем их, когда закончится следствие. Марсель, напиши  расписку,  -
распорядился Фошон.
   Второй полицейский в штатском, высокий, бледный,  постриженный  "ежиком",
достал из кармана блокнот, что-то нацарапал и вручил листок мне. Я отдал ему
деньги. Легко пришли, легко ушли.

37. ЖАН-КЛОД И НАЙДЖЕЛ; ОБ АЛЕКСЕ

   Когда я подъехал на "Пежо" Фошона, перед отелем меня ждал Жан-Клод.  Пока
мы с Фошоном  обменивались  прощальными  любезностями,  он  из  осторожности
шагнул в тень.
   - Да, инспектор,  -  сказал  я,  -  большое  спасибо,  что  спасли  меня.
Вообще-то я держал ситуацию под контролем.  Но  поддержка  со  спины  всегда
приятна.
   - Будьте осторожны, Об, - Фошон  пожал  плечами  и  состроил  гримасу.  -
По-моему, вы, как говорят у вас в Америке, играете с мечом, подвешенным  над
головой.
   - Да, так мы говорим, правильно, - согласился я. -  Наверно,  вы  хотите,
чтобы я через определенное  время  регулярно  сообщал  вам  все,  касающееся
Алекса? Что я видел, слышал или сделал.
   - Ох нет, - Фошон усмехнулся, хихикнув. - Только будьте осторожны,  когда
что-то делаете. Вы не жесткий человек, чтобы  заниматься  преследованием.  И
этим отличаетесь от нас, для которых это обычная рутина.
   - Вы не могли бы сказать, что такое в Алексе привлекло  внимание  полиции
Парижа? - спросил я. - За ним что-то есть, раз его разыскивают?
   - Насколько мне известно, ничего нет, - ответил Фошон. - Но, конечно, кто
знает, что принесет нам завтра.
   И  зашагал  к  машине,  насвистывая  "У  моей  блондинки"  в  собственной
неподражаемой манере.
   Когда Фошон уехал, Жан-Клод вышел из  своего  укрытия.  Челюсть  отвисла,
брови взлетели к волосам. Я понимал, что сейчас  стану  объектом  неприятной
французской иронии, поэтому опередил его, пожав плечами и предложив:
   - Пойдем в номер, выпьем по бокалу вина и обменяемся слухами, не против?
   Жан-Клод тоже пожал плечами и вошел следом за мной в отель.
   Найджел Уитон уже сидел у меня в номере и угощался здоровой порцией "Хайг
энд Хайг", которое я купил в самолете. Найджел любил шутки  вроде  этой.  Он
заявлял, что такие проделки и умение открывать замки  дают  ему  практику  и
держат в форме для более серьезных вещей. В тот вечер он надел свой твидовый
пиджак от "Харриса", хлопчатобумажные твилловые офицерские брюки и прекрасно
начищенные испанские ботинки.
   - Ах, это ты, дорогой мой! Вижу, случилось что-то похуже твоей  маленькой
прогулки в Гонфлер.
   - Об этом мы и должны поговорить.
   - Послушай, Об, - начал Жан-Клод, - я пытался предупредить тебя. Я звонил
тебе, просил передать, что дело неотложное.
   - А потом, когда я перезвонил, тебя не было.
   - Я спустился в кафе за пачкой сигарет. Почему ты не позвонил еще раз?
   Я не сумел найти убедительную отповедь его словам и решил побаловать себя
глотком виски. Налив скотч в стакан для зубной щетки,  я  с  минуту  сердито
покрутил его и устроил маленький водоворот. Потом попробовал.
   - Так-то лучше, -  крякнул  я  и  раздражающе  закашлялся.  Я  кашлял,  а
Жан-Клод хлопал меня по спине.
   - Убери свои грязные когти, - прорычал я, - я всегда кашляю,  когда  пью.
Жан-Клод, что за чертовщину ты собирался сказать мне по телефону?
   - Я хотел предупредить тебя, чтобы ты не садился в  машину  ни  с  какими
южноамериканцами.
   - И как ты узнал, что меня надо предупредить?
   - Вчера после полудня я кое-что обнаружил. Разве нет, Найджел?
   - Да, я бы сказал, что ты определенно сделал очень много, - поддержал его
Уитон. - У тебя ничего нет пожевать к  твоему  великолепному  виски?  Сырные
палочки очень бы подошли.
   Не понимаю, что происходит в Париже. Никто палец о палец  не  ударит  без
того, чтобы не напихать в себя еду.
   - Послушай, - сказал я, - сырными палочками у меня и не пахнет. Жан-Клод,
почему бы тебе не позвонить в "Ле Цинк" на этой же улице и не  попросить  их
прислать нам сандвичи.
   - Французские кафе не занимаются доставкой еды на дом! - Жан-Клод смотрел
на меня, будто я сошел с ума.
   - Однако Мегрэ они обслуживают! - возразил я.
   - Ох, не имеет значения, - вмешался Найджел. - Когда-то у тебя был лучший
стол на Ибице.
   - Это было, когда мне готовила Кэти.
   - Как эта девушка стряпала  свиные  ребрышки  по-китайски!  -  воскликнул
Уитон.
   Мне не хотелось углубляться в эту тему. Я повернулся к Жан-Клоду.
   - Что ты узнал?
   - У меня есть друг,  -  начал  Жан-Клод.  -  Он  официант  в  "Эль  Манго
Энкантадо" и подслушал разговор  группы  этих  гаучо.  Он  сказал,  что  они
обсуждали Алекса.
   - Что они говорили?
   - Он не мог понять. Они говорили на языке, которого мой друг не знает.
   - Ему удалось выяснить их отношение к Алексу?
   - Да, конечно. Мы обсуждали это. Он считает,  что  у  них  неопределенное
отношение.
   - В этих сведениях столько же смысла, сколько и во всем Другом  в  данном
деле.
   Я потянулся за сигаретой из пачки Найджела, а потом вспомнил, что  бросил
курить несколько месяцев, или, вернее, несколько недель назад. Но все  равно
взял. В данный момент это не имеет значения,  потому  что  мне  не  верится,
будто я так Долго проживу, что у меня успеет развиться рак легких.
   - У меня для тебя чуть больше информации, - вступил Найджел. - Ты знаешь,
что Алекс делал последние несколько лет?
   - Продавал подводные поместья во Флориде, так мне представляется.
   - И ты совсем не  прав.  Алекс  работал  у  Аарона,  Мерфи,  Стейнмеца  и
Френкена.
   - У адвокатов?
   - Да, в юридической фирме. Они создавали фонды.
   - Создавали фонды? Ты имеешь в виду для политических кампаний  и  прочего
такого?
   - Да. Но последний год или два они работали над специальным проектом.  Он
был связан с  недавним  разоблачением  фондов  для  Ирана  и  никарагуанских
контрас.
   - Мне что, надо вытягивать из тебя по слову? - разозлился я.  -  Найджел,
забудь о драматической подаче своих новостей. Назови мне только факты.
   Найджел рассказал, что Алекс оставил Европу лет  пять  назад.  С  помощью
своей семьи в Вирджинии, уважаемой в обществе, он попал  в  "Селуин  Групп".
Эта фирма профессионально  занимается  созданием  фондов.  Несколько  других
групп  тоже  участвовали  в  усилиях  частных   лиц   собрать   деньги   для
никарагуанских контрас. Алекс там был самым младшим клерком.  По  мере  того
как развивались события,  он  начал  беспокоиться.  Ему  казалось,  что  все
происходящее выходит за рамки законности.
   Потом генеральный прокурор Мис дунул  в  свисток,  правда  с  опозданием.
Сформировали комитеты для расследования, вызывали свидетелей. Свое положение
Алекс оценивал весьма критически. Ему все  не  нравилось  с  самого  начала.
Слишком много людей с видом  заговорщиков  приходило  и  уходило  из  офиса.
Правда, непосредственный босс Алекса, Том Огден, прямо сказал, что у них все
в порядке, концы спрятаны в воду, ни у кого не будет неприятностей Но  потом
началось расследование в конгрессе. Попросили дать  свидетельские  показания
Кейси, Норта и Пойндекстера. Кейси получил инсульт и больше  не  поправился.
Макфарлейн попытался совершить самоубийство. Тут Алекс с  опозданием  понял,
что пора спасать собственную шкуру.
   Конечно, он выполнял приказы Тома Огдена. У следствия не было ничего, что
можно  было  предъявить  ему  как  обвинение.  Ничего,  пока   свидетельские
показания давал Селуин.
   Потом Селуин лег в больницу  на  шунтирование  сердца.  Он,  вышел  после
операции в хорошем состоянии, быстро поправлялся и вдруг три  недели  спустя
умер.
   После смерти Селуина все тут же изменилось. У Селуина было  много  друзей
на высоких постах, однако теперь это не улучшало положения Алекса  Комитеты,
созданные  для  расследования,  обнаружили   законспирированные   структуры,
получавшие  деньги,  и  теперь  искали  людей,  входивших   в   них.   Алекс
почувствовал, что земля начинает гореть под ногами.
   Конечно, документы Огдена могли бы  полностью  очистить  Алекса.  Но  они
внезапно перестали поступать. Через свои тайные связи  Алекс  узнал,  что  с
ними что-то, видимо, делает вдова Селуина. Она  предпринимала  нужные  шаги,
чтобы защитить честное имя и значительную пенсию  мужа,  которую  после  его
смерти выплачивали ей.
   "Селуин Групп" распустили. Алекс получил чек с уведомлением об  окончании
контракта и долго и трудно размышлял, что же делать дальше. Создалась  такая
ситуация, что если бы комитет пришел к мысли,  что  надо  заслушать  Алекса,
ему, вероятно, грозило бы уголовное дело. Как юрист он подсчитал, что  может
получить от двух до пяти лет за преступный сговор и по другим статьям.
   Он обсудил положение со своим секретарем. Она работала с ним с самого его
прихода в "Селуин Групп" и посоветовала ему исчезнуть  из  города.  Конечно,
ничто не предвещало, что комитет  обязательно  будет  его  разыскивать.  Но,
безусловно, им было бы приятнее, если бы он оставался в Вашингтоне.  Поэтому
ему было лучше уехать сейчас, пока никто им не интересуется, и устроить себе
длительный отпуск где-нибудь за границей. К примеру, в Париже.
   Алекс решил исчезнуть немедленно. Он полностью  очистил  свой  банковский
счет. Денег было немного, потому что правительство  наложило  арест  на  его
основной счет. У него  еще  лежали  деньги  в  "Кредит  Сюиз",  в  Парижском
отделении банка, но немного, всего несколько сотен долларов. На первое время
этого бы хватило. Он подписал доверенность своему секретарю, чтобы она взяла
деньги, когда будет снят арест с его счета. И уехал.
   Найджел сделал паузу, чтобы снова налить себе виски. - Откуда ты все  это
узнал? - спросил я.
   - Мне рассказала Ракель. Как ты уже понял, она и есть секретарь Алекса.
   - Мне она не говорила об этом, - протянул я.
   - Потому что, старина, тебе  не  хватает  интимного  подхода.  -  Найджел
выглядел чрезвычайно довольным собой. - В былые дни  Кейт  часто  жаловалась
мне.
   Я не стал останавливаться на этом.
   - Когда Ракель рассказала тебе эту историю?
   - Прошлой ночью, когда я заехал к ней в отель,  чтобы  побеседовать.  Она
довольно милая малышка.
   - Проклятье! - рассердился я. - Ей  следовало  бы  с  самого  начала  все
рассказать мне. За какого рода балбеса она меня принимает? По-моему,  Ракель
и мне лучше сейчас же расчистить завалы.
   Я потянулся к телефону.
   - Если хочешь позвонить ей в  отель,  -  лениво  промурлыкал  Найджел,  -
боюсь, ты ее там не застанешь.
   - Где она?
   - Я решил, что у меня ей будет уютнее. Ты еще не видел мою берлогу  рядом
с Пантеоном?  Прямо  возле  Сен-Мишель,  дорогое  маленькое  гнездышко.  Она
пожаловалась, что, с тех пор как прилетела в Париж, ни разу сносно не ела. И
правда, Хоб, ты пренебрегал ею.
   С минуту я в ярости таращил на Найджела глаза. Однако потом мне  пришлось
расхохотаться. Я забыл о тяге женщин к Найджелу.  Может,  действовал  сочный
акцент  британского  высшего  класса,  или  военная  выправка,  или  веселая
поглощенность земными заботами.  Но  как  бы  то  ни  было,  женщины  всегда
вешались на Найджела.
   - Отлично, Найджел, - сказал я. - Ты хорошо поработал.  Но  ты  не  узнал
главного, что мне и вправду необходимо знать. А именно, где Алекс теперь?
   - Что касается ЭТО, - заговорил Жан-Клод на своем своеобразном английском
и с супернадменным видом провел пальцем по усам, - то надеюсь иметь для тебя
один ответ за двадцать четыре часа.
   - Расскажи, что ты раскопал, - попросил я.
   - Но только я имею. Ты же не думать, что я собираюсь говорить тебе  имена
моих информантов, а?
   - Нет, конечно нет, глупый вопрос. Но, Жан-Клод,  это  серьезно,  или  ты
снова втираешь мне очки?
   - Qu'est-ce que c'est  - "втираешь очки"?
   - В данном случае это значит говорить не  правду  и  надеяться,  что  она
сойдет за правду.
   - Я так не буду делать, -  запротестовал  Жан-Клод.  -  Поверь  мне,  Об.
Завтра вечером я смогу отвести тебя к Алексу.
   - Прекрасно, - согласился я.
   - Конечно, я буду требовать аванс, чтобы позаботиться о моих информантах.
   - Мне тоже надо немного денег, Хоб, - вмешался  Найджел  -  Я  почти  что
обещал Ракель угостить ее лучшим в Париже  казулет,  ты  же  знаешь,  мясным
ассорти с бобами в горшочке.
   - Тогда позволь ей заплатить самой.
   - Перестань, Хоб, не будь таким. Разреши мне заплатить.  А  потом  добавь
это к счету, который ей предъявишь.
   С нескрываемым  неудовольствием  я  заплатил  им  обоим.  Мы  расстались,
подчеркнуто проявляя взаимное уважение, хотя с моей стороны  и  без  особого
энтузиазма.
   После их ухода я снова позвонил Иветт. Мы договорились встретиться завтра
за ленчем. Она тоже могла мне кое-что рассказать.  Во  всяком  случае,  меня
радовало, что Найджел не увидел ее первым.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ

З8. ГУРМАН В ТЮРЬМЕ

   Если вы считаете, что во Франции плохие отели, то вам стоит  испытать  их
тюрьмы. Наконец мне дали одиночную камеру. Я испытывал  больше,  чем  легкую
тревогу, когда стражник вел меня по коридору  с  узорно  выложенным  камнями
полом, где вдоль одной  стороны  злобно  выглядывали  из  камер  и  свистели
заключенные. Французские тюрьмы очень старые.
   Их строили и перестраивали еще в те времена,  когда  в  Северной  Америке
жили только индейцы. В старых европейских тюрьмах есть  что-то  мистическое.
Сотни  лет  террора  и  страданий  проникли  в  поры  камней  моей   камеры.
Согласитесь, что в местах, которые так долго предназначались  для  заточения
людей против их воли, есть своя аура. Нахождение в старой  тюрьме,  наверно,
отравляет хуже, чем любой другой яд, потому  что  это  духовное  отравление.
Ядовитые  испарения  сломленного  духа  лишают  воли  даже  самого  храброго
заключенного.
   А я уж точно не самый храбрый. По-моему, я  уже  объяснял,  что  к  мачо,
великолепным усатым мужчинам, не имею никакого отношения.  И  я  не  привык,
чтобы  перед  рассветом  меня  вытаскивали  из  постели   трое   мрачнолицых
полицейских из Парижских сил специального назначения, которые выглядели так,
будто готовы отвоевывать назад Алжир, лишь бы раздобыть мое тело.
   Они дали мне время, чтобы поспешно сходить в туалет, но ни минуты,  чтобы
застегнуть "молнию" на брюках и завязать  шнурки.  Двое  стояли  у  меня  по
бокам, третий открывал двери. Так мы промаршировали по отелю. В холле стояли
процветающие буржуа  с  их  жеманными  девочками  в  сверхтесных  платьях  и
провожали меня неодобрительными взглядами. А меня полунесли -  наполовину  я
касался ногами пола - в раннее парижское утро. Не сомневаюсь, что в сознании
зрителей я выглядел виновным, иначе зачем бы  меня  уводила  полиция?  Разве
жандармы вытаскивают невинных людей  из  постели?  Вспоминая  синевато-серые
лица с выгравированным на них  осуждением,  я  испытываю  страстное  желание
окунуть их в грязь. В тот момент я мечтал о революции пролетариата с  такими
острыми зубами, каких мир еще никогда не видел.
   Они втолкнули меня в зловещий синий фургон "Ситроен"  с  высокой  крышей,
который всегда появляется во время студенческих демонстраций.  Двое  из  них
сели со мной, глазами предупреждая - никаких жалоб или протестов, потому что
любое движение или жест оправдывал бы их "вбивание в меня  немного  здравого
смысла". Я сидел молча, понурив голову, приняв позу, которую  любой  опытный
физиономист, каким себя считают все французы, определил  бы  как  "положение
тела", доказывающее виновность.
   Мы подъехали к внешним  воротам  "Ла  Сайте",  большой  тюрьмы  в  центре
Парижа. Полицейские часовые отсалютовали и потянули вовнутрь железные ворота
с извилистой позолотой наверху. Мы  въехали  и  остановились  во  внутреннем
дворе. Меня потащили  в  битком  набитую  и  пахшую  потом  комнату,  полную
полицейских. У сержанта за столом возник короткий спор  с  моим  стражником.
По-моему, на корсиканском, потому что я различил только одно слово  "Ессо!",
сказанное сержантом, когда он взметнул в воздух руки.  А  тем  временем  мои
стражники крутили, толкали и вытягивали наружу все мое нутро.
   И поэтому я сижу здесь, одинокий, бледный, торчу без дела,  будто  осока,
вырванная из почвы, и никаких адвокатов, чтобы позвонить. Извините, это была
истерика. Но  я  и  правда  хотел  видеть  адвоката.  Я  хотел  французского
адвоката, который бы защитил меня,  если  французская  юриспруденция  вместо
habeas corpus,  неприкосновенности  моей  личности,  решила  выдворить  меня
отсюда, выдворить меня отсюда, выдворить меня отсюда...
   Простите,  это  снова  истерика.  Она  находит  на  меня  даже  здесь,  в
относительно безопасном месте, где я пишу эти воспоминания и вновь переживаю
те дни. Моя камера примерно четыре фута в длину и ширину,  толстые  каменные
стены, маленькое зарешеченное окно на высоте футов двенадцать, грязное ведро
(позже я узнал, что в этом квартале часто  отказывает  канализация).  И  еще
маленькая скамейка, которая выглядела  так,  будто  ее  сделали  шимпанзе  в
начале времен. И больше ничего, кроме нескольких посланий,  нацарапанных  на
стене. Я сумел разобрать только одно  из  них,  самое  простое:  "МУЖАЙСЯ!".
Подпись - Франческо Иссазага. Наверно, баскская фамилия. Но какое это  имеет
значение?
   С высокого потолка на  длинном  потрепанном  шнуре  свисала  единственная
лампочка в проволочной сетке. Я уставился на нее, но никаких идей она мне не
подкинула. Больше всего раздражало, что нечего было читать. Забавно, что это
одна из первых потребностей, о которой думает человек, оказавшийся в тюрьме.
У меня на этот счет есть своя теория. Вкус к чтению развивается в  некоторых
из нас наравне и в таких же масштабах, как истинный аппетит к еде,  ко  сну,
внебрачным отношениям, как сиденье на скамейке и смакование жалости к  себе,
большинство из нас  никогда  не  страдает  реальной  потерей  способности  к
чтению. Даже если мы не активные читатели, мы  осознаем  изобилие  материала
для чтения, которое окружает нас со всех сторон -  газеты,  журналы,  книги,
доски объявлений, меню, визитные карточки, надписи на телефонных  столбах  и
тому подобное. Ежедневно мы купаемся в море напечатанных  слов  и  стараемся
обеспечить себя чтивом, когда отправляемся в воздушные, железнодорожные  или
автобусные путешествия или когда нам приходится проводить  много  времени  в
очередях в специальных агентствах, где ставят штамп визы в паспорта.  Тюрьма
- это тоже форма  путешествия,  вероятно,  что-то  вроде  репетиции  Ве