рожденного дефекта -  изливала
свои нерастраченные материнские чувства на одноглазого рыжего кота по кличке
Тюсон и возделывала небольшой, но пышный огородик, выращивая овощи в горшках
на крыше дома. Унаследовав два небольших  виноградника  близ  Вильнев-сюр-Ло
под Гиенью, она сдала их в аренду  местным  земледельцам.  Доход  с  аренды,
пусть и небольшой, оказался полезным  дополнением  к  зарплате  французского
инспектора полиции.
   Эмиль  Фошон  каждое  утро  просыпается  в  7.00,  в  том  числе   и   по
воскресеньям, хотя любит порой поваляться в постели. Как правило,  когда  он
открывает глаза, комнату наполняет  студеный  ясный  белый  свет:  логичный,
прозрачный,  прохладный  французский  рассвет.  Фошон  встает,  стараясь  не
разбудить Марьель, поднимающуюся вскоре  после  его  ухода,  чтобы  заняться
собственными  повседневными  делами.  Сюда   входит   посещение   полудюжины
магазинчиков на узкой улочке по соседству, три  часа  работы  в  неделю  для
Красного Креста и так далее.
   Работа заставляет Фошона удаляться от собственной квартиры - на метро  он
добирается до Пятого округа в управление полиции на площади  Малерб.  Здание
полиции - неприглядная гранитная коробка  с  несколько  нелепыми  мраморными
колоннами - занимает целый квартал. Оно спроектировано и  построено  в  1872
году архитектором Герце. Внутри - бесчисленные конторы и коридоры,  ярус  за
ярусом связанные лестницами, установленными в самых неожиданных  местах.  Во
время нацистской оккупации интерьер здания  был  спешно  перепланирован  под
нужды нового Министерства рудников и гаваней Сены и Луары.  Десятки  больших
контор преобразовали в сотни крохотных. И когда в 1947 году здание  передали
под  управление  полиции,  обнаружилось,  что  бесчисленных  кабинетиков   и
клетушек ничуть не больше, чем  нужно  для  бюрократического  аппарата,  для
инфраструктуры, для постоянных кадров, под архивы и прочая и прочая.
   Обязанности детектива спецподразделения, каковым Фошон является на  самом
деле, могут забросить его в любую точку Парижа и даже  в  любой  из  крупных
городов  Франции.  Французы  попустительствуют  своим  чиновникам   в   этом
отношении, хотя любые необычные  действия  и,  главное,  необычные  растраты
должны быть после  обоснованы.  Специальные  офицеры  вроде  Фошона  обязаны
видеть всю картину в целом, расследуя  не  столько  отдельные  преступления,
сколько постоянно видоизменяющиеся хвори общественного организма. Они  вовсе
не  должны  выезжать  на  расследование:  они  изучают,  где  и  при   каких
обстоятельствах  могло  произойти  злодеяние.   Их   работа   -   улавливать
переменчивые  тенденции  преступности.  Эти   инспектора   спецподразделения
объявляются в снобском баре "Клозери де Лила" и  вульгарном  развлекательном
заведении "Ля Канебьер". Инспектора спецподразделения можно узреть у  канала
Сен-Мартен, где он сидит, скажем,  покуривая  трубку  или  щелкая  арахис  и
швыряя скорлупки в радужную от нефти воду. Или, к примеру, его можно увидеть
заказывающим тунисский  сандвич  в  одном  из  маленьких  кафе  на  бульваре
Сен-Мишель или шагающим  в  глубокой  задумчивости  по  Иноземному  кварталу
кладбища Пер-Лашез, где он, наверное, приобщается к Дюпену, своему духовному
праотцу, - разумеется, того здесь вовсе не хоронили, ведь он  никогда  и  не
жил на свете, а если и жил, то лишь в фигуральном смысле, что делает его еще
более реальным.
   Инспектор Фошон не был бы человеком,  если  бы  не  пользовался  свободой
передвижения по городу,  чтобы  пить  кофе  в  любимом  кафе  и  питаться  в
заведениях,  пришедшихся  ему  по  Душе.  Для  парижанина  выбор  ресторана,
достойного регулярного посещения,  -  и  серьезный  вопрос,  и  своего  рода
развлечение И дело тут вовсе не в хорошей кухне. Конечно, в  ресторане,  где
ты стал завсегдатаем, должны подаваться приличные блюда,  поскольку  в  один
прекрасный день у тебя может возникнуть желание пригласить  сюда  начальника
или возлюбленную. Но пять раз в неделю завтракать деликатесами не станешь  -
разве что это твое единственное занятие.  Фошон  упростил  свои  запросы  до
предела, стремясь изо дня в день употреблять на второй завтрак исключительно
омлет.   В   Париже,   где   омлет   -   одно   из   величайших   достижений
экспресс-кулинарии, добиться этого весьма легко. Хрустящий, золотистый, быть
может, чуточку пригоревший по краям, поблескивающий  капельками  растаявшего
масла, с малой толикой расплавившегося швейцарского сыра сверху или  чуточку
жареного картофеля и кусочком  бекона...  Словом,  сами  видите,  какие  тут
открываются возможности.  Фошон  видел  их  ежедневно  в  "Омлет  д’Сибари",
омлетной на десять посетителей на рю де Расин, чуть севернее перекрестка  рю
де Риволи и Севастопольского бульвара.  Там  он  ел  охотнее  всего.  А  еще
удобнее, что порой это заведение чуточку сближало его  с  преступным  миром,
давая прекрасное оправдание ежедневным посещениям.
   По крайней  мере,  в  одном  отношении  Фошон  не  походил  на  типичного
французского инспектора полиции. Остальные представители его  касты  спешили
чуть ли ни каждый день, пешком, украдкой из-за  смехотворности  ситуации,  к
одному ответвлению от рю Сен-Жермен (кстати поименованной в  честь  великого
мистика графа Сен-Жермена, в середине XVIII  века  выигравшего  ряд  дуэлей,
потому что было обнаружено, что  он  -  женщина  и  исключительно  одаренный
мистик). Фошон направлялся в этот тупик, но на  полпути  подходил  к  двери,
неряшливо выкрашенной блекло-голубой краской, с металлической ручкой.  Дверь
никогда не запиралась. Фошон открывал  ее  и  поднимался  по  двум  коротким
лестничным маршам. Звонил в звонок, подвешенный на шнурке в дальнем конце, и
ждал с угрюмым, непроницаемым  лицом,  часто  покуривая  "Галуаз",  а  порой
нетерпеливо притопывая ногой.
   Покинув заведение с голубой дверью, Фошон возвращался на  работу,  и  его
повседневные поступки становились более предсказуемыми. Он  шел  в  "Ля  Пти
Кревис" на рю Руаяль, чтобы отведать чаю  по-английски  и  переждать  первый
наплыв вечернего часа "пик", когда  вокруг  некоторое  время  бурлят  потоки
людей, одновременно стремящихся к центру и в пригороды. Затем ехал на  метро
домой до "Ле Гренуаль", по пути останавливался у киоска на углу своей улицы,
чтобы купить одну  из  скрученных  сигарок,  пропитанных  ромом,  которые  в
середине XIX века скручивали на Мартинике каторжники и которые  национальный
табачный картель  "Режи  Франсез"  откупил  в  1953  году,  назвав  "Ле  Пти
Кюрльен". Прятал сигарку в нагрудный карман, чтобы выкурить ее после  обеда.
И поднимался в свою квартиру, где мадам Фошон уже накрыла стол к обеду - как
правило, не жалея телятины и скупясь на овощи. Далее Фошоны вечером смотрели
телевизор. Заметки касательно того,  какие  передачи  они  смотрели,  где-то
затерялись, но поскольку во Франции всего два канала, а передачи похожи одна
на другую, как горошины в стручке, это не играет  ни  малейшей  роли.  Одним
словом,  они  смотрели  нечто  просвещенное,  насыщенное  чистотой,  чуточку
сдобренное иронией и ужасно скучное, на лад девятнадцатого столетия.
   А затем в постель. Постель - вот уж воистину неизбежный итог  всех  наших
дней, ведь большинство из нас - и те,  кто  спит  на  открытом  воздухе  под
мостами, и те, кто почивает в роскошных особняках, - связаны одной и той  же
цикличной необходимостью еженощно отбывать  в  путешествие,  которое  Бодлер
назвал зловещим приключением.
   В спальне Фошонов приятно  пахло  лавандой  и  пачулями.  Сон  закругляет
сутки, укутывает нас в покрывало забвения, чтобы мы могли  позабыть  дневные
заботы, невинный день, неузнаваемо преобразившийся в греховную ночь. И порой
во тьме мы поворачиваемся  чуточку  дальше,  нежели  обычно,  натыкаемся  на
знакомое бедро и шепчем:
   - Ты спишь?
   И слышим желанный ответ:
   - Нет.

Глава 33

   Наконец-то наступила пора покинуть  Нью-Йорк.  Хоб  и  Аврора  сидели  на
заднем сиденье лимузина, а Келли - на переднем, за рулем. Маленькие часы  на
приборном щитке показывали 5.45 утра. Машин на дороге было немного. По земле
стлался легкий туман, наползающий с Атлантического океана.
   Хоб  мысленно  пребывал  далеко-далеко,  на  Ибице.  Его  разум  полнился
обрывочными  видениями  тамошних  людей  и  мест:  вид  моря  со   скалы   в
Са-Коместилья, хмуро-радостное лицо Гарри Хэма, печальная красота  Марии,  с
вклинивающимися в эти видения образами ярко разодетых хиппи на  еженедельном
базаре в Пунта-Араби. Красной нитью  через  все  это  проходило  натуральное
видение Авроры, молча сидящей рядом, а ее точеный профиль время  от  времени
очерчивался мерцающими огнями панорамы города, открывающейся со  скоростного
шоссе Ван-Вик.
   А поверх всего этого голос Келли, повествующий о  том,  как  славно  было
жить  в  Манхэттене  до  комиссии  Кнаппа,  в  чьих  предубежденных   глазах
общепринятая  полицейская  практика  вдруг  обратилась  в   акты   вопиющего
злодейства, и весь личный состав полиции должен был  пройти  переаттестацию,
отрицая то, что делал так долго. Конечно, кто-то должен был погореть за  эти
делишки, и козлом отпущения выбрали  Келли,  человека  прямого  и  цельного,
никогда не стучавшего на товарищей, даже ради  спасения  собственной  шкуры,
Келли, чьи годы на боевом посту вылетели в трубу, когда  крючкотворы  Кнаппа
выперли его с работы в жестокий мир и пришлось искать новую синекуру  взамен
старой.  Рассказ  Келли  был  сдобрен  вереницей  апелляций  к  человеческим
чувствам вроде - "Разумеете, о  чем  я?",  "Слышали,  чего  я  говорю?",  "В
смысле, что мне еще оставалось"?" и тому подобных Аврора оделась  в  чудесно
скроенный синий дорожный костюм,  туфли  на  среднем  каблуке  и  прихватила
большую сумку через плечо из патентованной кожи. На Хобе  были  его  обычные
джинсы, теннисные  туфли,  желтая  футболка  с  выписанной  черными  буквами
Буддагосой, а поверх - темно-коричневый твидовый пиджак с кожаными заплатами
на  локтях,  призванными  продемонстрировать  всему  миру  то   общее,   что
объединяет писателей планеты Земля.
   У международной секции аэропорта  Кеннеди  Келли  припарковался  рядом  с
вереницей машин, стоящих у обочины, и понес чемоданы в здание  Сонный  клерк
за стойкой "Эр Франс" проштамповал их билеты, бросил взгляд в паспорта и дал
входные талоны - До свиданьица, - сказал Келли, покидая их  у  рентгеновских
аппаратов. Аппараты они прошли без инцидентов и проследовали через остальные
системы безопасности в зал вылета. Здесь Хоб едва  успел  пробежать  глазами
первую  полосу  "Нью-Йорк  Тайме",  пока  Аврора  обдумывала  седьмую  главу
джебрановского "Пророка" ,  как  объявили
посадку. Они пристегнули ремни, и вскоре самолет взмыл в воздух.
   В вынужденной близости самолета, под тусклыми лампочками, под  вкрадчивые
голоса стюардесс, разносящих напитки, под трепетный  гул,  прошивающий  тебя
насквозь,  становящийся  частью  тебя  и  заставляющий  поверить,   что   ты
пребываешь во времени, отстоящем от остальных времен, вневременном  времени,
вневременной атмосфере близости, Хоб и Аврора неминуемо вступили  в  беседу,
становившуюся все непринужденнее благодаря вспыхнувшей между ними  симпатии,
неосознанной и оттого еще более сильной.
   Аврора первая рассказала о своей жизни, как она  родилась  и  выросла  на
острове Сан-Исидро у Атлантического побережья Южной Америки,  неподалеку  от
Арубы и Кюрасао.
   - Это маленький тропический остров, очень милый, очень  дружелюбный  и  -
как бы получше выразиться? - очень безнадежный.
   Ее мать Фаэнс была  учительницей  начальной  школы  и  возлагала  большие
надежды на детей -  очаровательную  малышку  Аврору  и  аккуратиста  Калеба,
родившегося на четыре года раньше  сестры.  Аврора  выросла  на  острове,  в
обстановке пасторальной бедности, одинаковой по всему миру, без отца - то ли
сбежавшего, то ли безвестно умершего,  никто  толком  не  знает,  -  но  под
заботливой опекой многочисленных тетушек и дядюшек. Скоро она стала высокой,
стройной, миловидной, светлокожей девушкой, в четырнадцать  лет  снимавшейся
для островной газеты, а в шестнадцать победившей на конкурсе  красоты  Малых
Антильских островов и получившей бесплатную поездку в  Майами  Там  она  без
особого труда нашла работу фотомодели.  Но  обстановка  пришлась  ей  не  по
нраву. Переняв американский идеал, она стала сама выбирать друзей,  отсеивая
тех, кто ей не нравился. Тянулась к культуре, о которой читала  в  школе.  В
Майами культура сводилась  к  латиноамериканским  танцевальным  ансамблям  и
центральноамериканским поэтам. Музыка была великолепна, но  поэты  оказались
не на высоте. В итоге любовной истории отправилась в Нью-Йорк.
   - Нашла работу. Познакомилась кое с какими людьми. Встретила  Макса.  Это
произошло года два назад. И вот я здесь.
   Теперь подошла очередь жизнеописания Хоба, и он вкратце  осветил  узловые
события. Вырос в небольшом поселке в Нью-Джерси. Отец был страховым агентом,
мать  -  библиотекаршей.  Окончил  высшую  школу,  служил  в  Корее,   после
демобилизации поступил в Нью-Йоркский университет. Вскоре после окончания  с
расплывчатым  дипломом  неоперившегося  юнца,   не   знающего,   чем   хочет
заниматься,  отправился  в  Европу.  Но  когда  ступил  на  Ибицу,   картина
прояснилась. Край его  мечтаний.  Следующие  пятнадцать  лет  провел  там  и
мотался по Европе.
   И,  конечно,  фазенда.  На  этом  предмете  он  задержался,  рассказал  о
проблемах с платежом, расписал ее многочисленные достоинства.
   - Должно быть, чудесно так любить хоть что-то, - заметила Аврора.
   - О, это не совсем любовь, - возразил Хоб и  тут  же  подвергся  жесткому
нажиму с требованием объясниться. - Ну, я имел  в  виду,  да,  я  люблю  это
место, но не потому, что оно так  притягательно,  а  потому,  что  это  дом,
родина.
   - Мы в чем-то похожи, -  промолвила  Аврора.  -  Вы  избрали  собственную
родину. А я свою еще не нашла.
   На этой высокой ноте они перешли на "ты" и обменялись адресами и номерами
парижских телефонов. Потом было кино, потом завтрак, потом еще  кино,  потом
тихий час, а потом объявили:
   - Пожалуйста, пристегните ремни. Через десять минут самолет  приземляется
в аэропорту де Голля.

Глава 34

   Они сонно проковыляли в аэропорт - было уже 22.34 по парижскому  времени,
- прошли через иммиграционную службу, затем таможенник махнул им,  чтобы  не
задерживались. В просторном зале за таможней толпились встречающие.
   - В том числе люди с табличками. Одна из них гласила:  "Хоб  Дракониан  -
Аврора Санчес". Они подошли к человеку с табличкой. На  нем  была  шоферская
фуражка,  но  вместо  традиционного  темно-синего  костюма  профессиональных
водителей - бежевый. Чуть за двадцать,  черные  курчавые  волосы,  на  щеках
густая щетина, усы торчком. На щеке большая родинка, да вдобавок  с  верхней
губой JLJO-TO не в порядке - похоже, скверно сшитая заячья губа. То ли араб,
то ли уличный апаш откуда-то из южной Европы.
   - А где мистер Розен? - спросила Аврора, озираясь.
   - У себя в отеле.
   - Почему он не приехал встретить нас? - не унималась Аврора.
   - Про это я ничего не знаю. - В голосе  шофера  сквозил  арабский  акцент
Магриба. - Они в агентстве просто велели мне вас забрать. - И куда отвезти?
   - В отель мистера Розена. Или куда вы сами захотите. - Это в духе  Макса,
- заметила Аврора. - Сам не показывается. Зато всегда машину присылает, и то
ладно.  Вслед  за  шофером  они  вышли  из  центральных  дверей   аэропорта.
Автомобиль - довольно потрепанный "Мерседес" не первой молодости -  стоял  у
тротуара. Хоб вспомнил, как Келли встречал  его  в  Портовой  администрации.
Похоже, профессиональные  водители  могут  припарковать  машину  где  только
пожелают.
   На переднем пассажирском сиденье находился  еще  один  человек,  помоложе
шофера, смуглый, усатый, облаченный в темный бесформенный костюм.
   - Это мой кузен Али, - пояснил шофер. - А я Халил. Энергично кивнув,  Али
выбрался из лимузина, подхватил чемоданы  и  уложил  их  в  багажник.  Потом
что-то быстро, заискивающе проговорил по-арабски.
   - Он надеется, что вы будете  не  против,  если  он  останется  здесь,  -
пояснил Халил. - Он любит слушать радио.  Он  только  что  приехал  сюда  из
Таманрассета. - Халил закатил глаза, чтобы показать, что Али то  ли  темный,
то ли слабоумный, то ли, как порой бывает, и то и другое сразу. Все  четверо
уселись в "Мерседес" и скоро уже мчались по шоссе в сторону Парижа.

Глава 35

   Недавно пробило одиннадцать. Хоб следил, как наплывают знакомые  дорожные
знаки, указывающие направление на различные пункты назначения, среди которых
Париж - самый видный. На шоссе царило оживленное  движение,  изрядную  часть
транспортного потока составляли грузовики дальнего следования из  Бельгии  и
Голландии. Сидевшие впереди  Халил  и  Али  хранили  молчание,  наблюдая  за
дорогой. Из приемника шелестела арабская музыка. Откинув  голову  на  спинку
сиденья, Аврора прикрыла  глаза.  Машина  гипнотически  скользила  в  коконе
быстрого потока  дорожного  движения.  Успокоительное  покачивание  убаюкало
Хоба, и внезапный стремительный  рывок  "Мерседеса"  вперед  стал  полнейшей
неожиданностью.
   Хоба вдавило в сиденье. Не без труда сев прямо, он спросил:
   - В чем дело?
   Аврора   охнула.    Али,    обернувшись    с    пассажирского    сиденья,
продемонстрировал небольшой вороненый автомат, нацеленный не совсем на  них,
но  и  не  совсем  в  сторону.  Они  будто  стали  участниками  театрального
представления, ситуация двусмысленная  и,  судя  по  всему,  склоняющаяся  в
зловещую сторону.
   - Спокойно, - с акцентом по-английски выговорил Али. - Мы имеем компания.
   Заметив уголком глаза что-то цветное, Хоб  обернулся  и  увидел  ярдах  в
тридцати позади красно-синюю мигалку полицейской машины. Секунду-другую  его
рассудок просто отказывался принять вытекающие отсюда выводы.
   - Притормозите, - раздраженно бросил Хоб.
   Халил продолжал разгоняться, затем резко вывернул баранку вправо.  Машина
метнулась по выездной эстакаде, ведущей на бульвар Обервильер. Шедший позади
полицейский автомобиль резко затормозил и, грохнувшись о  бордюр,  ухитрился
последовать за ними на эстакаду, завывая сиреной.
   "Мерседес" на всем ходу вылетел на бульвар, пронзительным сигналом требуя
уступить дорогу, чем заставил проезжающие  машины  резко  брать  в  сторону.
Впереди стеной стояла дорожная  пробка,  однако  Халил  сумел  выскочить  на
противоположную полосу,  виляя  между  встречными  автомобилями,  Как  между
стоячими вешками, и на квартал  опередив  полицейских.  Затем  он  с  визгом
повернул направо, потом еще раз. Вой сирены затих вдали. Сбросив скорость до
неприметного в городе уровня, Халил повел машину дальше.
   - Что происходит? - поинтересовалась Аврора у Хоба.
   - Не знаю, - признался он, - но в  данный  момент  ситуация  выглядит  не
очень благоприятно.
   - Пожалуйста,  -  Али  помахал  с  переднего  сиденья  пистолетом,  -  не
говорить.
   Они молча смотрели, как  Халил  петляет  по  переулкам.  В  конце  концов
автомобиль выехал на бульвар де Бельвиль и  докатил  мимо  североафриканских
ресторанов, подающих кускус и восхитительный таджин, мимо мерцающих неоновых
вывесок  ресторанов  расцветающего  Китайского  квартала,  затем  в   темный
переулок, а там в еще один - тесный, с мелькающими с обеих сторон домами,  -
потом быстро налево и снова направо, в совсем узкие проулки - пустынные, без
тротуаров и без прохожих, нуждающихся в таковых.
   В одном из подобных кварталов Халил остановил машину.
   - Больше не станем вас задерживать, - поведал он, тоже извлекая  автомат,
и что-то быстро проговорил по-арабски  своему  напарнику.  Али  выбрался  из
машины и открыл пассажирскую дверцу. Подошел к багажнику, отпер его,  извлек
багаж и грудой свалил его на обочине.
   - Открывай, - велел Халил