чиновнику.  Чуточку
поджатые губы чиновника не предвещали бы  ничего  доброго,  не  будь  Сантос
полностью аккредитованным  дипломатом,  имеющим  право  идти  в  Соединенных
Штатах куда вздумается, не ожидая ни приглашений, ни запретов. Ни его багаж,
ни его "персону  не  могут  обыскать  ни  при  каких  обстоятельствах,  даже
подозрительных. Увидев, что этот субъект так и так неприкасаем, даже если бы
не поступил прямой приказ  от  Глатца,  сидящего  на  улице  в  облупившемся
"Понтиаке", чиновник разжал губы, проштемпелевал паспорт Сантоса и  проводил
взглядом дипломата, идущего через зеленый коридор, из которого,  не  получив
распоряжения открыть своей атташе-кейс, направился  на  выдачу  багажа  и  к
наземному транспорту.
   Сняв трубку телефона, стоящего на  стойке,  чиновник  набрал  трехзначный
номер и, услышав лаконичное "Ага?", выложил:
   - Ваш тип только что вышел.
   На краткосрочной стоянке Глатц положил трубку автомобильного  телефона  и
погасил сигарету, а ведь Алиса только  нынче  утром  сказала,  что  они  его
прикончат, вопрос только, когда. "И чем скорее, тем лучше, если хочешь знать
мое мнение", - добавила она. Алиса вечно пребывает в дурном настроении с тех
самых  пор,  как  ее  лишили  метадона  ,  сказав  ей,
что восьми лет ухода вполне достаточно. Глатц  лишь  вздохнул.  Пожалуй,  он
получил  то,  что  заслужил.  Папаша  всегда  твердил,  мол,  не  женись  на
наркоманке, даже ежели она католичка.
   - Выходит, - сообщил Эмилио. Глатц завел старый облупившийся "Понтиак", и
в жарком летнем воздухе зависла выжидательная пауза.

Глава 7

   Как только Сантос через автоматические двери вышел из подъезда на  улицу,
к обочине подкатил посольский шофер  Хосе  в  длиннющем  старом  "Кадиллаке"
Лучший шофер, чем Хосе, на Сан-Исидро еще не рождался.  Лимузин  остановился
перед подъездом в  тот  самый  миг,  когда  посол  переступил  порог  здания
аэропорта Сантос всегда считал, что проделать этот трюк  куда  труднее,  чем
утрясти бюджет острова. Впрочем, никто особо и не пытался  Сантос  уселся  в
машину, стараясь не наступить на Пако, лежавшего  на  полу  под  ковриком  -
Хорошо долетели, сэр? - осведомился Хосе с переднего сиденья.
   - Да,  сносно.  Всегда  приятно  вернуться  домой,  даже  если  отлучался
ненадолго. Как идут дела здесь?
   - Обычная мыльная опера. Второй секретарь Хуарес снова  выставил  себя  в
дураках с дочерью посла Доминиканской Республики - вы не знаете,  нельзя  ли
сказать это название покороче? - и, как обычно, об этом не знает только  его
жена. Первый секретарь Ширли Чомола беременна,  мы  полагаем,  от  садовника
Фелюса. И еще несколько  инцидентов  -  Словом,  все  идет,  как  обычно,  -
резюмировал Сантос. - Славно, славно. - Тут он вспомнил о человеке,  лежащем
под ковриком у его ног. - Пако, а ты как поживаешь?
   - Добро пожаловать обратно, сэр, - сдавленным, но полным уважения голосом
произнес Пако.
   - Не вставай, - предупредил Сантос. - Подожди, пока мы  не  покинем  зону
аэропорта. Никто не видел, как ты садишься в машину?
   - Нет, сэр Меня тайком провели в гараж посольства, и с тех  самых  пор  я
лежу под ковром.
   - Славно, славно. Потолкуем после.
   - Обогнув  аппарель,  они  выехали  на  дорогу  Белт-Паркуэй,  ведущую  в
Манхэттен. Хосе уже определил, что их преследует  старый  "Понтиак".  Вскоре
слева показались кладбища Квинса, а за ними -  уходящие  под  небеса  здания
Нью-Йорка.
   - Ладно, Пако, - сказал Сантос.  -  Теперь  можно  и  поговорить.  Но  не
садись.
   Откинувший коврик Пако  оказался  коренастым,  смахивающим  на  штангиста
индо-латинским парнем с бакенбардами  в  виде  ятаганов,  оканчивающимися  у
самого края бугрящейся узловатыми мускулами челюсти.
   - Привезли? - поинтересовался он.
   - Конечно, - подтвердил Сантос. - План должен выполняться.
   Пако кивнул. При росте в пять с половиной футов в плечах у него были  все
три с  половиной.  Приехал  он  из  провинции  Мателоса,  беднейшего  района
Сан-Исидро. Предки Пако уже две сотни лет возделывали землю имения Сантосов.
Оба семейства связывали прочные отношения раб - хозяин, которые они  берегли
и лелеяли.
   - Полагаю, вам следует знать, - сообщил Хосе с переднего сиденья,  -  что
за нами следят.
   - Ничего страшного, - отозвался Сантос. - Я допускал  такую  возможность.
Пако, давай перейдем к делу.
   Открыв   свой   "дипломат",   Сантос   отодвинул   в   сторону   стопочку
государственных  секретов,  служивших  тут  только  прикрытием,  и   вытащил
брезентовый мешочек, по виду весивший пару килограммов и стоивший  на  улице
тысяч  двести  долларов,  если  предположить,  что  в  нем  содержится   два
килограмма почти  стопроцентного  (99,9)  кокаина  из  поместья  двоюродного
братца Сантоса - Октавиано Маррани из провинции Кочибамба в Боливии.
   - Знаешь, что делать? - осведомился Сантос.
   - Знаю. Не волнуйтесь, босс.
   -    Легко    тебе    говорить,    ведь    ответственность    за    успех
много-миллионнодолларовой операции лежит не на тебе, правда?
   - Я знаю, что вам приходится нелегко, - подтвердил Пако.
   - И к чему мне это делать? В конце концов, я ведь и так богат.
   - Вы делаете это ради Сан-Исидро. Ради своей - и моей - patria1.
   - Да, La Patria , - горько усмехнулся  Сантос.  -  Ну,  не
странно ли, до каких крайностей может довести  чувство  патриотизма?  Только
подумать, что мы вытворяем!
   Шофер Хосе свесился к ним  через  спинку  переднего  сиденья  и  поведал,
шевеля усами:
   - Эти люди по-прежнему следуют за нами.
   - Я и не предполагал, что они отстанут, - ответил  Сантос.  -  Ты  можешь
оторваться от них?
   - Здесь, в Мидтаун-туннеле?
   - Извини, я забыл. Когда сможешь.
   Они выехали из туннеля в Манхэттен. "Понтиак" отстал  машины  на  четыре.
Все трое следили за  ним  в  зеркальце  заднего  обзора,  напустив  на  себя
беззаботный вид, хотя на самом  деле  были  встревожены.  Когда  доехали  до
Седьмой авеню, Хосе улучил момент и резко свернул направо, на миг  скрывшись
у преследователей из виду. Пако распахнул дверцу  и  выскользнул  на  улицу,
крепко прижимая к груди мешочек.
   - Теперь вези меня к "Годфри", - распорядился  Сантос,  как  только  Пако
удалился.
   Если бы действие разыгрывалось в Калифорнии, лимузин тут  же  развернулся
бы и покатил прочь.  Но  поскольку  дело  происходило  в  Нью-Йорке,  машина
рывками поползла через город, потом снова в  сторону  центра,  а  на  восемь
машин позади повторял их изнурительные маневры лейтенант Глатц. Тем временем
Пако, не замеченный пассажирами ни той, ни другой  машины,  подцепил  нового
преследователя.  За  "Понтиаком"  от  самого  аэропорта  следовал  еще  один
автомобиль - коричневый "Форд-Фэрлейн" с помятой решеткой радиатора. У обоих
его пассажиров обзор был не в пример лучше, и они видели,  как  из  лимузина
Сантоса выскочил Пако. Они сказали что-то своему водителю, и он  затормозил.
Выскочив из машины, они последовали за Пако на своих двоих.

Глава 8

   Поездка  междугородным  автобусом   до   здания   Нью-Йоркской   Портовой
администрации оказалась весьма тоскливой. Сидевший  рядом  с  Хобом  пожилой
мужчина в засаленной зеленой парке всю дорогу толковал ему о машине, которой
владел  всего  семь  часов,  пока  его  бывший  пасынок   не   угробил   ее.
Отгородившись от старческого лепета, Хоб мысленно пересмотрел список  людей,
которым собрался позвонить с просьбой об одолжении, как  только  окажется  в
апартаментах Макса; поглядел за окно, как автобус  по  спирали  устремляется
вниз, к туннелю Линкольна. Начал думать о Милар. Утром, в кабинете адвоката,
она выглядела воистину очаровательно Вспомнил ласковое выражение ее  лица  в
то утро, отдалившееся всего лишь на два с половиной года, когда в британском
консульстве в Гибралтаре зарегистрировал свой брак с ней.
   Проехав сквозь туннель Линкольна, автобус зарулил в тупик автовокзала при
Портовой  администрации.  Как  только  Хоб  сошел,  на  глаза  ему   попался
невысокий,  коренастый  пожилой  мужчина  с  суровым   бесстрастным   лицом,
следивший за выходящими пассажирами, держа в руках табличку с надписью: "Хоб
Дракониан".
   - Хоб Дракониан - это я, - сообщил Хоб, подходя к нему.
   Встречающий тотчас перевернул табличку, с другой стороны гласившую "Добро
пожаловать в Нью-Йорк".
   - Я - Келли, - поведал коренастый. - Макс заслал меня захватить вас.
   Крепко сбитый Келли был одет в накрахмаленную хлопчатобумажную рубашку  с
маленькими лошадками  по  белому  полю,  оливковые  полушерстяные  слаксы  и
основательно надраенные простые коричневые  туфли.  Его  бледные,  тщательно
выбритые щеки успели покрыться густой пятичасовой щетиной. От  него  исходил
аромат сиреневого одеколона. Хоб тут же припомнил,  что  сиреневый  одеколон
все еще можно отыскать в старых парикмахерских делового района  и  Маленькой
Италии. На  мизинце  Келли  сверкал  брильянтовый  перстень,  а  на  лице  -
маленькие, налитые кровью карие  глаза.  Хрипловатый  голос  с  нью-йоркским
акцентом звучал дружелюбно, но бесстрастно. Судя по виду, он  принадлежал  к
числу людей, с которыми лучше не связываться. Впрочем, Хоб и не собирался.
   Келли повел его к эскалатору. Поднявшись  наверх,  они  вышли  в  сторону
Девятой авеню. Под знаком "Стоянка запрещена" стоял  сверкающий  новехонький
лимузин  "Крайслер".  Рядом,  покачиваясь  с  пяток  на  носки  и  поигрывая
резиновой дубинкой, стоял фараон.
   - Спасибо, Дуган, - сказал Келли. - Я тебе очень признателен.
   - Не за что, - отозвался фараон.
   Келли открыл заднюю дверь лимузина для Хоба, заметив:
   - Я и сам был фараоном. Сержант. Отдел убийств.
   Они поехали в сторону  центра,  к  одному  из  новых  жилых  домов  около
Линкольновского центра. Дверь им открыл швейцар в ливрее, за стойкой в холле
сидел еще один человек в форме.
   - Кого бы вы хотели навестить, сэр? - поинтересовался дежурный у Хоба.
   - Это Хоб Дракониан, друг Макса  Розена,  -  объяснил  Келли.  -  Он  тут
малость поживет.
   - Мистер Розен ничего не говорил мене про это, - возразил дежурный.
   - Так звякни ему и спроси сам. Поразмыслив, дежурный пожал плечами.
   - Ежели говоришь, то все лады, Келли. Келли повел Хоба к лифту,  по  пути
ворча: "
   - Вот же долбаные греки!
   Хоб ничего не понял и просто смотрел, как  растут  цифры  в  окошке.  Они
слились в стремительное мелькание, и после пятидесяти он  утратил  им  счет.
Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они поднялись в пентхауз.
   Келли первым зашагал по устланному ковровой дорожкой коридору к  двери  с
табличкой: "Пентхауз" - будто без нее никто не догадался бы, что тут  такое.
Вынув ключ, Келли открыл дверь и вошел вместе с Хобом.

Глава 9

   Хоб оказался  в  просторном  помещении  с  белыми  стенами  и  сверкающим
паркетным полом. В дальнем конце через огромное, от потолка  до  пола,  окно
открывалась обширная панорама южного Манхэттена. У двери  стоял  антикварный
письменный стол ручной работы, сидя за которым болтала по телефону женщина с
каштановыми волосами, подстриженная под пажа. Лет двадцати шести, с  круглым
миловидным лицом, в коричневом твидовом спортивном  жакете  и  узкой  черной
юбке,   выгодно   открывающей   ее   скрещенные   ноги.   Под   жакетом    -
бледно-персиковая блузка. В ушах - металлические серьги в виде колец. На шее
ожерелье из мелкого жемчуга.
   - Слушай, я перезвоню, - сказала она,  повесила  трубку  и  обернулась  к
вошедшим. - Привет, Келли - Она одарила Хоба лучезарной улыбкой. - Вы Хоб?
   - Он самый - Я Дорри.  Макс  вот-вот  будет.  Не  хотите  ли  чего-нибудь
выпить?
   - Спасибо, нет.
   - Другое угощение раздает сам Макс. Присаживайтесь, чувствуйте  себя  как
дома...
   Хоб присел рядом со столом  на  кожаную  кушетку.  За  ней  десятифутовой
стеной высились книжные шкафы. В каждом было по восемь полок, а каждая полка
до отказа заставлена, забита, упихана видеокассетами. Кассеты  лежали  и  на
приставных столиках, и даже на полу в тесном кухонном алькове.
   Еще на Ибице Макс упоминал, что любит кино.  Тут  же  наличествовало  два
видеомагнитофона: "Сони" и "Панасоник AG-6810", а рядом  -  тридцатидюймовый
телевизор "Сони". Остальные стены покрывали оправленные в  рамки  фотографии
манекенщиц с автографами. На стенах коридора красовалось несколько  дипломов
Института  моды.  Из  колонок  музыкальной  системы  раздавалась   негромкая
рок-музыка. В воздухе витали ароматы марихуаны и свежеподжаренного кофе.
   Больше ничего Хоб разглядеть не успел, потому что в комнату ввалился Макс
- крупный, еще более пополневший  со  времени  последней  встречи,  в  сером
итальянском шелковом деловом костюме и красном твидовом галстуке,  обутый  в
нечищенные пупырчатые башмаки. Его крупное багровое  лицо  обрамляли  черные
волнистые волосы, только-только начавшие седеть. Рукопожатие Макса оказалось
крепким, да притом он положил другую ладонь Хобу на плечо и  сжал  его.  Его
крупные карие глаза влажно сверкали.
   - Хоб! Будь я проклят, как я рад тебя видеть! Ты  познакомился  с  Дорри?
Без нее в этой конторе все застопорилось бы. Хоб,  то  лето  на  Ибице  было
лучшим в моей жизни.
   - Для меня тот год тоже выдался удачным, - подхватил Хоб.
   Макс сграбастал его за оба плеча и игриво тряхнул.
   - Знаешь, я все время собирался вернуться на Ибицу.
   - Но так и не выбрался.
   - Боялся, что застряну там основательно.
   - Шутишь?
   - Может, и нет. Я становлюсь богачом, Хоб, но радостей в жизни  почти  не
вижу, - в его устах это прозвучало весьма патетически.
   - Зато, по крайней мере, обзавелся массой фильмов. Оглянувшись  на  шкаф,
забитый кассетами, Макс ухмыльнулся.
   - Да, и дури хватает, в смысле марафета,  и  вообще,  выше  крыше  всего,
кроме... - Он отвел взгляд. - Давай-ка обратимся к более приятной  теме,  а?
Ты ел? Тут у нас есть заведеньице, где готовят лучшие свиные ребрышки по эту
сторону от  Гринвилля,  Северная  Каролина.  Пожалуй,  думаю,  ты  не  прочь
нюхнуть? - С этими словами он  вынул  из  кармана  двухграммовый  стеклянный
флакончик и вручил Хобу вместе с  позолоченной  опасной  бритвой.  -  Можешь
отмахнуть на стеклянной столешнице.
   - Ну не сейчас же, - возразил Хоб.
   - Да не стесняйся  ты,  наваливайся.  Этот  марафет  -  Синий  Убивец  из
Боливии.
   Открыв флакончик, Макс высыпал горку белого  кристаллического  порошка  с
голубоватым отливом, смахивающего на Первородный Кристалл, о  котором  вечно
толкуют  наркоманы,  когда  обсуждают  баснословные  поставки,  никогда   не
доходящие до места назначения - Вот и нюхалка, конечно, - Макс  вручил  Хобу
позолоченную соломинку с раструбом на одном конце.
   - Макс, я больше не употребляю.
   - Шутишь, что ли? - вытаращился Макс. -  Хоб?  Старина  Хоб  Демонический
Дурила?! В религию ударился? Да ну же, деточка, отпусти гайки!
   Хоб пожал плечами, улыбнулся и взял  трубочку.  Он  не  принимал  сильных
наркотиков уже более полугода. Парижский доктор убедил Хоба, что это  не  во
благо его атеросклеротической артериальной системе.  А  собственный  здравый
смысл, как ни мало его осталось, подсказывал, что за каждым коротким  кайфом
наступает долгая, мрачная мутота.
   Но отказаться было трудно. Дорри наблюдала за ним с циничным выражением в
сияющих глазах. Сами знаете, как оно бывает со старыми  наркоманами.  Пальцы
Хоба взяли трубочку и поставили ее на изготовку. Макс открыл  ящик  стола  и
вытащил шестидюймовую ониксовую плитку с двумя длинными, жирными  волнистыми
линиями белого порошка, идущими от одного конца к  другому.  В  предвкушении
пуская носом слюнки, Хоб наклонился и втянул  в  себя  первую  понюшку.  Она
прошла безупречно. Будто встретился со старым другом. Зелье взорвалось в его
носовых пазухах, включив центр удовольствия, в груди пузырьками  заискрилось
радостное  хихиканье.  Чей-то  (Хоб  с  сожалением  констатировал,  что  его
собственный) голос произнес:
   - Только разочек, и все будет нормально. Кокаин - вещество необычное,  но
считать его величайшим из наркотиков - просто смехотворно. Большинство людей
ловит кайф лишь единожды. После  этого  быстро  вырабатывается  привычка,  и
кокаин не дает тебе ничего, кроме усиления и без того не слабой склонности к
самообману. Но было бы слишком огорчительно взглянуть в глаза правде о  том,
что после одной чудненькой  вечеринки  все  твои  клевые  кайфы  остаются  в
прошлом, а вместе с ними - и все благие намерения. На сей  раз  Хоб  малость
прибалдел, как балдеешь от первой за день сигареты. Но вместе с тем пришел и
дурной привкус, где-то в глотке запершило, возник этакий нервный зуд, всегда
идущий рука об руку с кокаином. Хоб принял вторую  понюшку,  чтобы  погасить
эффект первой, перевалить в приятную фазу, поймать кайф, а за ней и  третью,
потому что вторая не очень-то пробрала. Как обычно,  самообман  врубился  на
полную катушку.
   Это рассеяло напряжение, если таковое вообще наблюдалось. Макс  взял  две
долгих понюшки, затем Келли, приняв понюшку, отдрейфовал к  кушетке  и  взял
газету - под кайфом, но на посту.  Дорри  тоже  чуток  нюхнула,  прежде  чем
ответить  на  телефонный  звонок.  А  Хоб,  раз  начав,  усердно  продолжал,
поскольку Макс все подсыпал и подсыпал на оникс драгоценный порошок.
   Благие намерения Хоба вылетели в трубу (а может, в трубочку) еще до того,
как ему представился шанс их сформулировать. Может, из-за Милар - хотя он  и
был рад, что с браком покончено, -  может,  из-за  того,  что  без  нее  мир
выглядел менее оптимистично. А может, он начал употреблять, так  как  ему  в
голову внезапно  пришло,  что  идея  провести  выходные  в  компании  Макса,
которого знал лишь одно лето более десяти лет назад, не столь великолепна. А
еще его расстроила ситуация с traspaso  и  вообще  с  Ибицей.  Как  мог  дон
Эстебан так с ним поступить?! Он почти ужасался возвращению на Ибицу  и  все
же понимал, что  должен  вернуться  как  можно  быстрее,  чтобы  постараться
оттянуть неминуемую утрату К’ан Поэта, а вместе с  ним,  пожалуй,  и  образа
жизни. То ли несмотря на марафет, то ли из-за  него  Хоб  ощутил  тревогу  и
депрессию. У него даже не было времени на  перестройку  биологических  часов
после перелета множества часовых поясов. Теперь нужно только держать себя  в
руках, пока не вернется сила воли. А  тем  временем  еще  чуток  галаадского
бальзамчика, клин клином, он все нацеливал нюхалку и втягивал в себя длинные
волнистые понюшки Синего Убивца, или как там его кличут в этом сезоне.
   Телефоны  названивали,  и  Максу  пришлось  вернуться  в  кабинет,  чтобы
поработать.
   - Келли проводит тебя в твою комнату. Пока, деточка. - Макс удалился.  Но
Хоб ушел не сразу, налегая  на  кокаин,  а  Келли  нагонял  его  понюшка  за
понюшкой, беседуя о каком-то спорте - кажется, о бейсболе, хотя  уверенности
в этом Хоб не испытывал.
   За следующий час Хоб принял столько боливийского походного  порошка,  что
мог бы сгонять с локомотивом на буксире до Олбани и обратно. И ни  черта  не
почувствовал. А когда что и почувствовал, то лишь усталость.
   Это называют обратным эффектом. Он знаком всем наркоманам, и  заключается
в том, что наркотик оказывает действие,  как  раз  обратное  тому,  которое,
согласно утверждениям всех окружающих,  должен  оказывать.  Вроде  как  тебя
охватила бессонница  из-за  того,  что  наглотался  снотворного.  Или  глаза
слипаются, потому что кокаин или амфетамин подействовали не с того конца.
   В какой-то момент из кабинета вышел  Макс  Хоб  принял  с  ним  несколько
понюшек и, помнится, сказал. - Мне надо позвонить кой-кому. Потом лягу.
   - Отличная мысль, - одобрил Макс.  -  Мне  надо  было  тебя  предупредить
насчет этого зелья. Бьюсь об заклад, у  вас  в  Европе  такого  качества  не
сыщешь. Пошли, провожу тебя в твою комнату.
   Он повел Хоба в глубь апартаментов. Там  обнаружился  еще  ряд  комнат  -
небольшая гостиная и примыкающие к ней спальня и ванная.
   В углу