равило,
именно  затем,  чтобы  избавиться   от   родственников.   Они   отказываются
встречаться с членами своей семьи, потому что не хотят, чтобы их беспокоили.
И мы идем навстречу пожеланиям клиентов. А повидать... - дежурная  взглянула
на часы. - Идемте.
   Хоб с  Хильдой  прошли  вслед  за  дежурной,  поднялись  по  лестнице  на
несколько этажей, прошли по  широкому  коридору  и  оказались  у  стеклянной
стены.
   - Вон он, - указала дежурная.
   За стеной был  большой  крытый  каток,  на  котором  кружились  несколько
десятков пожилых людей. Среди них выделялся высокий жилистый старик в теплых
брюках и бордовом свитере. Хобу даже не пришлось сверяться с  фотографией  -
он сразу узнал мистера Серториса.
   - До тех пор, пока наши  пациенты  ходят,  катание  на  коньках  является
частью ежедневной терапии, - объяснила дежурная. - И мы показываем  их  всем
желающим. Чтобы не возникало  подозрений.  Вы  просто  представить  себе  не
можете, что начинают воображать себе некоторые, когда им не дают встретиться
с родственниками!
   - Представить-то как раз могу, - сказал Хоб. -  Мистер  Серторис  неплохо
выглядит.
   - О да, - кивнула служащая - Он на удивление крепок  здоровьем.  По  всей
видимости, он проживет еще много-много лет.
   Итак, Хобу пришлось вернуться в  Париж  не  солоно  хлебавши  и  передать
неутешительные вести Томасу Флери, рассчитывавшему в скором времени получить
наследство от дядюшки Серториса и наконец перебраться из своей роскошной, но
тесноватой виллы в Сан-Хуане на острове Ибица в просторную роскошную виллу в
Санта-Гертрудис. Томас уже присмотрел себе подходящий домик, где можно  было
бы так уютно разместить всех своих гостей и четырех афганских  борзых...  Но
отчет детективного агентства "Альтернатива"  положил  конец  его  мечтам.  И
источнику доходов Хоба тоже. Это случилось как раз перед тем, как  появилось
новое дело.

Глава 2

   После  дела  Серториса  Хоб  решил  немного  потусоваться  в   Париже   и
посмотреть,  не  подвернется  ли  что-нибудь  новенькое.  Он  воспользовался
приглашением Мариэль Лефлер, главного  редактора  издательства  "Шарлемань",
погостить у нее несколько дней.  Несколько  дней  растянулись  на  несколько
недель, деньги, как всегда, закончились, и терпение тоже  потихоньку  начало
иссякать.
   Мариэль вернулась с работы более усталой, чем обычно, и  Хоб  понял,  что
этот вечер будет для него не лучшим. Она швырнула на стул  свой  "дипломат",
набитый рукописями и корректурами, подошла к окну и выглянула на улицу.  Все
это - ни слова не говоря Хобу.
   Квартира на пятнадцатом этаже "Саль-дез-Арм", нового здания  на  бульваре
Монпарнас. С балкона открывается  изумительный  вид  на  сортировочные  пути
вокзала Монпарнас. Небо белесое, как рыбье брюхо, с холодным отсветом  огней
большого города Сама квартира - узкая, но со множеством комнат. На стенах  -
фотографии родственников и детей Мариэль. Дети были на каникулах в  Бретани.
И фотография самой Мариэль рядом с Симоной  де  Бовуар.  Фотография  сделана
четыре года тому назад, когда издательство "Шарлемань" опубликовало книгу де
Бовуар  о  путешествии  по  Америке  в  обществе   белокурого   итальянского
фехтовальщика, о котором она так трогательно писала в "Apres de  ma  Blonde"
.

***

   - Ну что на этот раз? - поинтересовался Хоб.
   - Я кой-кого пригласила посидеть, - сообщила Мариэль.  Она  снова  курила
свои крепкие сигареты "Житан". Мариэль курила их одну за другой,  прикуривая
от окурка. С утра до вечера, а иногда и полночи. Хоб, сам заядлый курильщик,
возненавидел этот запах - крепкий черный табак в сочетании с кислым  красным
вином, запах, неразрывно связанный с Мариэль.
   - Господи Иисусе! Кого на этот раз?
   Она  перечислила  несколько  имен.  Все  личности,  имеющие  отношение  к
издательскому  делу  -  "куча  блядей",  как  называл  их  про   себя   Хоб,
неисправимый шовинист.
   - Я им обещала, что ты приготовишь свое знаменитое чили.
   - Ну нет. - заявил Хоб. - Никогда  и  ни  за  что.  Никакого  чили.  Ваши
здешние мясники так мелко рубят мясо, что получается не чили, а паштет.
   - Объясни им это сам, - сказала Мариэль. - Ты же говоришь по-французски -
вот и объясни.
   - Французский меня подводит.
   - А это потому, что ты  им  почти  не  пользуешься!  Почему  бы  тебе  не
говорить со мной по-французски?
   - Ну не могу я так язык выворачивать! У меня горло сводит.
   Мариэль посмотрела на него с упреком.
   - Ну что с тобой происходит? Ты сделался таким скучным!
   Может, и сделался. А чего веселиться-то? Зачем он вообще живет  здесь,  в
этой квартире, с этой женщиной? У него ведь  есть  своя  квартира  -  унылая
тесная  квартирка  на  бульваре  Массена,  которую  он  делит  с   Патриком,
флейтистом, своим приятелем с Ибицы. Недавно Патрик вернулся из поездки в По
с Анной-Лаурой, француженкой, с которой он встречался уже давно. Они наконец
сговорились поселиться вместе. Патрик должен был  на  днях  переехать  в  ее
маленькую  муниципальную  квартиру  близ  авеню  д'Иври.  Как   только   сын
Анны-Лауры вернется в институт музыкальной культуры в Риме. А  пока  что,  с
разрешения  Хоба,  Патрик  поселил  в  квартирке  на  Массена  родственников
Анны-Лауры, чтобы они могли провести праздники в Париже. А  Хоб  переехал  к
Мариэль.
   Это была не лучшая идея. Мариэль ему разонравилась. А  нравилась  ли  она
ему вообще? Когда-то  -  да,  нравилась.  Но  это  было  до  того,  как  они
поселились вместе.  Нет,  ну  почему  она  так  боролась  с  сыром?  Мариэль
говорила, что в холодильнике сыры портятся. Сыр надо хранить  при  комнатной
температуре. "Ага, чтобы он спокойно гнил", - заметил Хоб. В первый раз  они
поссорились по-крупному из-за сыра. Странно,  из-за  каких  пустяков  иногда
ссорятся люди! Нет  бы  повздорить  из-за  чего-нибудь  серьезного.  Вот,  к
примеру -  "Почему  ты  меня  не  любишь?"  Вопрос  в  их  случае  абсолютно
правомерный. А они - из-за сыра...
   Конечно, дело не только в сыре. У них было множество  причин  не  ужиться
вместе, и к главной из них Мариэль никакого отношения не  имела.  Хоб  сидел
без денег. Честно говоря, он занимался тем же самым, чем  Жан-Клод:  жил  на
содержании у бабы.
   Правда, денег  ему  Мариэль  не  давала.  Зато  кормила.  А  потому  есть
приходилось, что дают.  Оба  делали  вид,  что  Хоб  ждет  чек  из  Америки.
Вообще-то доля правды в этом была:  иногда  чеки  из  Америки  действительно
приходили, и некоторые из них действительно предназначались Хобу. Но немного
и нечасто. А в последнее время их и вовсе не было
   Тем не менее оба тщательно поддерживали эту ложь. Мариэль была  низенькой
и толстой. К тому же она одевалась в широкие темные одежды, какие  в  Париже
носят дамы бальзаковского возраста. Благодаря чему выглядела еще толще,  чем
на самом деле. Голая она выглядела еще ничего. Хотя Хобу  это  было  уже  по
фигу.
   А потом зазвонил телефон. Трубку сняла Мариэль
   - Тебя! - сказала она.

Глава 3

   - Хоб? Это Фошон.
   - Привет, инспектор. Чем могу служить?
   - Мне хотелось бы, чтобы вы немедленно подъехали  сюда,  -  сказал  Фошон
своим педантичным тоном. - Если, конечно, вы сейчас не слишком заняты.
   - Пожалуйста, - ответил Хоб.
   - Сейчас около 21.00. Жду вас на площади у станции метро "Сен-Габриэль" в
22.00. Договорились?
   - Ладно. А в чем дело?
   - Мы надеемся, что вы сможете опознать интересующего нас человека.
   Фошон прокашлялся и повесил трубку.
   Инструкции инспектора Фошона были абсолютно ясными и четкими.  На  первый
взгляд. Но... "Встретимся у станции "Сен-Габриэль" в  22.00".  Замечательно.
Во-первых, где она, та станция? Хоб долго изучал схему парижского  метро,  и
наконец  нашел:  на  восточной  окраине  Парижа,  за  городской  чертой,   в
Нуий-сюр-Луар. Но почему в 22.00? Конечно, полицейские  любят  точность.  Но
22.00, или, по-человечески, десять часов вечера - это же ужасно неудобно!
   Французский Хоба становился все хуже по мере  того,  как  они  с  Мариэль
становились  все  дальше  друг  от  друга.  Хоб  подумал,   что   это   была
бессознательная - и бессмысленная - месть с его стороны. Он любил заниматься
самоанализом, неотделимым от жалости к себе.
   Мариэль рассчитывала, что  Хоб  будет  на  вечеринке,  и  ему  совсем  не
хотелось нарываться на очередной приступ ее гнева.  Гнев  Мариэль  выражался
по-разному: холодная ярость, безразличие, надменная любезность, убийственный
сарказм. В любом случае, неприятно. С другой стороны,  у  инспектора  Фошона
была определенная власть над ним - хотя сам Хоб  и  не  желал  себе  в  этом
признаваться. Недавняя деятельность  Хоба  в  Париже  от  лица  детективного
агентства "Альтернатива" была  связана  с  кое-какими  не  вполне  законными
действиями. И Фошон при желании вполне  мог  отобрать  у  него  лицензию  на
занятие частными расследованиями. Правила выдачи лицензии таковы, что,  если
бы Хоб их придерживался, это было бы все равно что быть художником, но иметь
право писать картины исключительно в стиле импрессионизма, и  ни  при  каких
обстоятельствах не использовать оранжевого цвета.
   Фошон и раньше обращался к Хобу за помощью такого рода, какую мог оказать
нищий американец с расхлябанной, но быстрой походочкой, знакомый с половиной
парижского полусвета. Что  может  произойти,  если  Хоб  не  явится  на  это
рандеву? Возможно - ничего. Но, с другой стороны, - все, что  угодно.  Фошон
может отобрать у него удостоверение и даже вид на жительство: у  инспектора,
как и у любого крупного полицейского, свои контакты с иммиграционной службой
и прочими ветвями власти. Хотя, может, оно и к лучшему... Какого черта! Пора
положить конец этой проклятой неопределенности.
   А что до Мариэль - пусть себе злится! Если Хоб с ней, спит,  это  еще  не
значит, что он обязан готовить это проклятое чили для ее подружек.
   К тому же чили - удовольствие  дорогое,  особенно  если  его  подавать  с
кукурузными лепешками, острыми блинчиками и пирожками из кукурузной  муки  с
мясом и специями, как полагается. Это дорого потому,  что  мексиканская  еда
продается тут, в Париже, только в консервированном или замороженном  виде  в
магазинах деликатесов, по умопомрачительным ценам. Там почему-то думают, что
консервированное чили - деликатес. Ну и стоит он соответственно.
   До "Сен-Габриэль" Хоб добирался почти час. Ну ничего. Надо же разобраться
с Фошоном! К тому же ему стало интересно, почему Фошон  избрал  для  встречи
такое странное время и место. Чудит? На него не похоже  -  на  работе  Фошон
всегда был серьезен.
   На станции "Сен-Габриэль" не было ни души. Хоб вышел  из  вагона  второго
класса и зашагал  по  длинному,  выложенному  плиткой  коридору,  оклеенному
рекламами "Галуаз" и "Прентан" и плакатами, приглашающими провести отпуск на
"солнечной Мартинике". Вдоль стен стояли длинные деревянные скамьи. На одной
из них спал бродяга, одетый в лохмотья опереточного клошара, с колючей рыжей
щетиной на багровом от выпивки лице. Когда Хоб проходил мимо, бродяга что-то
пробормотал, но Хоб не расслышал - а и расслышал бы, так, скорее  всего,  не
понял.  Может  ли  невнятное  бормотание  на  иностранном  языке   считаться
предзнаменованием? Хоб поднялся по длинной, замызганной лестнице и вышел  на
улицу.
   В этой части Парижа  ему  еще  не  доводилось  бывать.  Здания  выглядели
убогими и запущенными. Низко висящая луна пряталась в  сизой  дымке.  Фонари
светили  сквозь  туман  рассеянным  янтарным  светом.  Улицы  были  широкие.
Несколько встречных прохожих смахивали на североафриканцев - невысокие  люди
в бесформенных серых и коричневых костюмах.  Улицы  располагались  привычной
парижской "звездой": от центральной площади-ступицы  расходится  четыре-пять
улиц-спиц Наискосок через дорогу стоял полицейский микроавтобус. Рядом - два
полицейских мотоцикла с невыключенными красно-синими мигалками. Фошон должен
быть  там.  Хоб  двинулся  к  микроавтобусу,  но  приостановился,  пропуская
"Скорую", которая затормозила рядом с фургонами.
   Подошел полицейский. Хоб сказал, что Фошон за ним посылал.
   - Подождите минутку, - попросил полицейский. -  Он  как  раз  заканчивает
опрос.
   - А в чем дело-то?
   - Инспектор расскажет вам все, что  сочтет  нужным.  Фошону  повезло:  он
нашел свидетеля убийства у метро "Сен-Габриэль". Даже  двух:  старого  Бене,
бывшего  инспектора  манежа  цирка  "Лемье",  ныне  на  пенсии,  и  Фабиолу,
гуттаперчевую девушку. На самом деле далеко  не  девушку:  Фабиоле  было  за
сорок. Но ее длинное, бледное лицо оставалось совершенно гладким,  а  волосы
были заплетены в длинную  девичью  косичку.  Она  бросалась  в  глаза  своей
гибкой, бескостной, какой-то нечеловеческой грацией. Очень худая - вероятно,
не более ста фунтов. Но при этом все ее  движения,  даже  когда  она  просто
закуривала сигарету, были так изящны  и  плавны,  что  Фошону  она  казалась
похожей на змею. Прямые черные с маслянистым блеском волосы перевязаны яркой
шерстяной резинкой. Голубые  глаза,  рот  бантиком,  острый  подбородок.  На
среднем пальце правой руки - маленький бриллиант, несомненно, подарок  Бене,
хотя откуда старик взял такие деньги - черт его знает. Цирк  "Лемье"  отнюдь
не славился щедростью по отношению  к  своим  бывшим  работникам.  Бене  был
крупным пожилым мужчиной под  семьдесят.  Жидкие  седые  волосы  со  следами
краски. Под прядями волос проглядывал веснушчатый розовый  череп.  Костюм  в
черно-белую клетку - не как у клоуна, но  что-то  вроде  -  старику  немного
тесен - видно, в последнее время Бене располнел. Картину дополняли  огненные
глаза с тяжелыми веками и седые усики, которые он то и дело поглаживал.
   Бене вышел из метро "Сен-Габриэль" примерно в половине девятого. Вместе с
Фабиолой. Был четверг, и они ездили к "Самаритянке", где  вместе  с  другими
пожилыми циркачами  устраивали  представление  для  детей  в  честь  святого
Эдуарда, покровителя цирков. День был необычайно холодный для июня,  и  Бене
надел твидовый костюм, а  Фабиола  -  котиковый  жакет,  единственную  вещь,
которую ей удалось захватить с собой из Риги в 1957 году, когда она  сбежала
в Швецию, в Ставангер.
   - Поначалу, инспектор, я не  заметил  ничего  необычного,  -  рассказывал
Бене. - Здесь, на Сен-Габриэль, про убийства и не  слыхивали.  Район  у  нас
бедный, но приличный. Честные работяги да пенсионеры, вроде нас с  Фабиолой.
Вы когда-нибудь видели нас на арене, а, инспектор?
   - Увы, нет, - вежливо ответил Фошон.
   - Ну, неважно. Я был очень неплох, можете поверить мне на  слово.  А  вот
Фабиола была настоящей звездой! Грация храмовой одалиски...
   - И что же вы увидели потом? - спросил инспектор.
   - Ну, сперва я услыхал крики. Не то  чтобы  особенно  испуганные.  Просто
обычная уличная ссора. То есть это я поначалу так подумал.
   - Расскажи про лошадь, - вставила Фабиола. Голос  у  нее  был  звонкий  и
нежный.
   - Лошадь тут ни при  чем,  -  возразил  Бене,  похлопав  ее  по  руке.  -
Понимаете, инспектор, мы услышали крики,  затем  увидели  бегущих  людей,  а
потом по улице проскакала лошадь. Ну, мы, естественно, решили, что весь этот
шум из-за лошади. Только потом  мы  узнали,  что  это  Шарнапп,  старьевщик,
который живет на рю Сен-Габриэль и держит свою лошадь в маленьком тупичке  -
тупичок называется Фуржерель, - так вот, этот Шарнапп только распряг  лошадь
и собрался завести ее в стойло, вычистить, накормить, поговорить с нею - я и
сам к нему туда захожу временами, в лошадях, знаете ли,  есть  что-то  такое
успокаивающее, особенно для человека, который всю  жизнь  провел  на  арене,
рядом с животными. Так вот, эта самая лошадь пронеслась мимо нас, дико  кося
глазами, потому  что  ее  зацепило  машиной.  Машина  вылетела  из-за  угла,
развернулась на двух колесах, ударила беднягу Шарнаппа правым крылом в спину
и отшвырнула его на каменную стену. А перед тем эта машина врезалась в толпу
- сам-то я этого не видел, но она сбила мадам Совье,  что  содержит  магазин
готового платья в конце квартала, и еще двух человек, которых я не знаю. Мне
говорили, что они останутся живы, инспектор, и я этому очень рад.  Настоящий
кошмар: люди кричат, а  троих  из  них  сбила  машина,  которая  гналась  за
человеком в соломенной шляпе. В соломенной шляпе с блестящей зеленой лентой.
Странно, какие мелочи замечает глаз в такие минуты. Я  достаточно  отчетливо
разглядел этого человека - я его пару раз встречал. Но  как  его  зовут,  не
знаю. Он не из нашего района. По-моему, иностранец.
   - Понимаете, машина гналась за ним! - сказала  Фабиола.  -  Сперва  одна,
"Пежо", а потом еще другая, такая маленькая  немецкая  легковушка.  Как  она
называется, Андре?
   - "Порш", - сказал Бене.  -  Девятьсот  одиннадцатая.  Они  приметные.  И
скорость у них будь здоров! Наверно, когда  тебя  давит  такая  машина,  это
особенно жутко.
   - "Порш" его не задавил, - заметила Фабиола.
   - Зато ведь как старался! Но ты права, "Порш" его не задавил. Тот человек
вышел из кафе "Аржан" на площади Сен-Габриэль, и тут-то на него  и  налетели
эти машины. Он нырнул в канаву. Должно быть, плечо ушиб, потому что  упал  с
размаху на булыжники, зато жизнь спас. Правда, ненадолго. Он наверно  просто
не успел подумать, что могут быть еще машины.
   - Она примчалась с противоположной стороны, - сказала Фабиола. -  Большая
такая.
   - По-моему, триста пятидесятый "Мерседес", -  сказал  Бене.  -  Водитель,
наверно, видел, как тот человек нырнул под  стоящий  автомобиль,  и  поэтому
направил  свой  "Мерседес"  прямо  туда.  Он  ехал,  наверно,  со  скоростью
километров сорок, и врезался в стоящий автомобиль. Не помню, какой  марки  -
"Опель", по-моему.  "Опель"  от  удара  вылетел  на  тротуар,  а  человек  в
соломенной шляпе остался лежать  на  мостовой,  точно  черепаха,  с  которой
содрали панцирь. Кстати, шляпа с него  уже  слетела.  Когда  он  под  машину
прятался.
   - Белокурый, в кожаной куртке -  похоже,  довольно  дорогой,  -  вставила
Фабиола.
   - Несколько секунд он лежал, приходил в себя. Потом, наверно, увидел, как
первая машина, "Порш", развернулась, потому что вскочил на ноги  и  бросился
бежать. И все бросились бежать. Там было человек десять.  Кое-кто  вышел  из
кафе, посмотреть, в чем дело. Эти две машины погнались за ними. А потом,  не
помню уже как, машины оказались на площади Сен-Габриэль.
   - Они выехали на тротуар, когда преследовали того, белокурого, -  сказала
Фабиола.
   - Вы ведь знаете эту площадь, инспектор? Там еще посредине кафе, а  рядом
газетный киоск. Так вот, машины принялись кружить по  площади,  а  на  самой
площади находится скверик со скамеечками. Так себе скверик, всего  несколько
платанов. И автобусная остановка. Тот человек туда  и  забежал.  На  площади
были еще люди, но машины не обратили на них никакого внимания. Они  попросту
сбивали их с ног, потому что старались добраться до того, белокурого.  Прямо
как ковбои, пытающиеся отделить одну корову от стада!  Знаете,  как  в  кино
показывают. Они гонялись за ним, а он убегал, петляя между скамейками. А они
неслись  напролом  и  здорово  покорежили  машины.  Но  белокурый  не  терял
мужества. Он попетлял между скамейками, а потом улучил  минуту  и  попытался
удрать через бульвар. Тут-то они его и достали!
   В это время подошел жандарм, отдал честь инспектору и сказал:
   - Вот, сэр. Я нашел эту штукуя кармане куртки убитого. И  передал  Фошону
записную книжечку в кожаном переплете.
   - Пригодится, - кивнул Фошон, убирая книжечку в карман.
   - И вот это, - продолжал жандарм. - Убитый держал ее в руке.
   Он протянул Фошону маленькую зеленую бутылочку из  чего-то,  похожего  на
нефрит.

Глава 4

   - А, Хоб! Рад вас видеть.
   Фошон, как  всегда,  был  одет  безупречно  и  старомодно.  Круглое  лицо
инспектора выражало абсолютную серьезность. Тонкая нижняя  губа  говорила  о
сдержанности, полная нижняя -  о  страстности,  а  м