ерелезли из судна на пирс. Я видел их  силуэты,  низкорослые
мужчины резко контрастировали с высокой фигурой  Алекса.  Затем  у  меня  за
спиной раздался шум.
   Я оглянулся, но никого и ничего не увидел. Я  снова  повернулся  к  воде.
Теперь на пирсе было уже трое мужчин, все ниже Алекса. Они начали спорить. Я
не мог разобрать, что они говорили, но голоса звучали все громче, и один  из
мужчин ругался.
   После этого началась драка. Алекс вырвался из рук нападающих, и я услышал
звук револьверного выстрела. Один из низкорослых схватился за плечо и  сыпал
проклятиями. Затем закрутилось невероятно быстро. Алекс  вихрем  носился  по
пирсу, и я слышал выстрелы. У меня создалось впечатление, что стрелял Алекс.
Потом раздались автоматные очереди, безобразный звук в  тишине  ночи.  Шляпа
Алекса взлетела в воздух, и я увидел, как разлетелась его голова.
   Тело Алекса рухнуло на пирс. Низкорослые подняли его  и  бросили  в  свое
судно. Оно отчалило.
   Я стоял с заряженным пистолетом в руке и, как мне казалось,  очень  долго
смотрел в море.

47. ФОШОН

   Не могу вспомнить, как я вернулся в  Париж.  По-видимому,  я  вел  машину
Алекса. Только совершенно не помню, как я  это  делал.  Большая  часть  меня
действовала автоматически. Просто я делал то, что должен был  делать.  Потом
мне даже не удалось вспомнить, где я  припарковал  машину.  Несколько  часов
того утра для меня так и остались белым листом. Затем я обнаружил, что  сижу
в кафе на Ёлисейских Полях и пью коньяк. Как только я пытался  восстановить,
что же произошло, мои мозги тотчас отключались. Если я все же заставлял себя
думать об этом, перед глазами возникала картина: темный  пирс,  светло-серая
вода, силуэты людей, вспышки револьверных  выстрелов  и  сверкающая  очередь
автомата. Алекс падает на спину, голова разлетается...
   Не помню, как я попал из бара на Ёлисейских Полях  в  офис  Фошона.  Меня
давили усталость и чувство вины, ведь каким-то боком я  тоже  ответствен  за
случившееся.
   Я рассказал инспектору Фошону все, что видел. Он слушал меня, и выражение
его лица не менялось. Не взлетали  вверх  брови,  ни  разу,  даже  чуть,  не
дернулся рот. Он был плотным человеком, Фошон, и, сгорбившись, сидел там, на
своем деревянном стуле с прямой спинкой, и делал пометки в маленьком  черном
карманном блокноте.
   Когда я закончил, он спросил, есть ли у меня что-то еще в  дополнение.  Я
ответил, что ничего нет. Он извинился  и  пошел  к  столу  в  дальней  части
комнаты. Позвонил и с кем-то недолго поговорил, потом вернулся ко мне.
   - Я звонил в жандармерию в Сен-Назере, - пояснил он. - У них нет сведений
о происшествиях  в  Ля  Буле  прошлой  ночью.  Они  проверят  этот  район  и
перезвонят мне. Вы уверены, что ничего не упустили в своем рассказе?
   - Нет, так все и было, - подтвердил я. - На вас вроде бы это не произвело
впечатления. Наверно, потому, что не очень интересное убийство.
   - Пока, - объяснил мне Фошон, - у нас есть только ваши слова о  том,  что
убийство совершено. И все.
   - Вы хотите сказать, что не принимаете мои слова в расчет? - Я  вытаращил
глаза, не способный поверить в такое отношение.
   - Не думаю, что вы пытались  солгать  мне,  -  возразил  Фошон.  -  Но  я
заметил, что вы эмоциональный человек и, вероятно, у вас  время  от  времени
бывают галлюцинации. Вы тот склонный к  фантазиям  и  имеющий  видения  тип,
который подробно описан Юнгом .  И,  кроме  того,
последнее время вы жили под высоким напряжением.
   -  Психоанализ  как  раз  то,  что  мне  нужно,  -  произнес   я   тоном,
перегруженным сарказмом и жалостью к себе. - У  вас  есть  еще  какие-нибудь
мнения насчет меня?
   - Только одно. Ради дружбы вы попадаете в нелепое положение.
   - Может быть, и попадаю, -  согласился  я.  -  А  что  мне  тем  временем
делать?
   - Я бы хотел, чтобы вы в следующие несколько дней  оставались  в  Париже.
Если мы найдем доказательства, указывающие на преступление, нам нужно  будет
еще раз побеседовать с вами.

48. РОМАНЬЯ

   Я понял, что мне нужно. Нечто американское. Место, где можно  напиться  в
американском стиле. Начать с маргеритас  и  начос  и  кончить  блевотиной  в
ванной.  Я  знал   такое   место.   Такси   доставило   меня   в   "Ковбой",
техасо-мексиканский ресторан на втором этаже, на площади 18 июня 1940  года,
напротив железнодорожного вокзала Монпарнас. "Ковбой" моментально  переносит
вас в южные штаты. На одной стене - карта  Республики  Техас,  на  другой  -
мексиканское пончо.  Пол  выложен  испанским  кафелем,  а  официантки  носят
короткие юбки,  как  у  студенческого  капитана  болельщиков,  и  ковбойские
сапоги.
   Я уселся за стойкой бара, но прежде чем  успел  начать  свой  генеральный
план, меня нашел Романья. Я рассказал ему об Алексе. Как и Фошон,  он  вроде
бы не удивился, не пожалел и не совсем поверил.
   - Значит, он наконец ушел из этого мира. - Вот и вся эпитафия Романья  на
смерть Алекса.
   Я кивнул. - Но Фошон не нашел доказательств?
   - Пока нет.
   - Тогда, наверно, нам еще рано сбрасывать его со счета. Он сидел здесь, в
баре, рядом со мной, крупный неуклюжий мужчина,  сгорбившийся  над  глиняной
кружкой пива.
   - Ты случайно не из офиса прокурора по особым делам? - спросил я.
   - Правильно, - улыбнулся он.
   - И ты здесь, чтобы забрать Алекса и отвезти в Штаты?
   -  Этим  занимаются  американские  судебные  исполнители,  -  покачал  он
головой. - Я здесь по другим делам. Но мне также было  поручено  следить  за
Алексом.
   - Почему бы вам не охотиться  за  крупной  дичью,  а  Алекса  оставить  в
покое?
   - Невинного, незначительного Алекса, - хмыкнул Романья.
   Не люблю,  когда  саркастичны  другие.  Сарказм  -  это  моя  привилегия.
Самодовольное выражение Романья выдавало, что он обладает знанием, в которое
я не посвящен.
   - Алекс говорил тебе, что его  счет  использовался  Селуином?  -  спросил
Романья, сделав большой глоток пива.
   Я опять кивнул.
   - Тебе интересно услышать другую версию?
   - Угу, - промычал я.
   - Тогда давай сядем за столик и закажем кувшин  маргеритас,  -  предложил
Романья. - Не возражаешь, если я закурю сигару?
   Шел  последний  день  операции.  Алекс  и  Селуин  целые  сутки  стряпали
бухгалтерские отчеты. Банковские счета находились в  хаотическом  состоянии.
Ничего  удивительного,  потому  что  Селуин  постоянно  залезал   в   счета,
жонглировал миллионами на счетах за границей, которые он контролировал.
   К четырем часам они сделали все что могли. Но удовлетворительной  картины
не получилось. Селуин это понимал.
   - Я в плохом положении, -  признался  он  Алексу.  -  федеральные  власти
собираются навесить на меня деньги, не указанные в  отчетах.  Но  фактически
мне оставалось от них очень мало. Фонды распределялись по другим  счетам,  к
которым у меня не было доступа.
   -  Если  до  этого  дойдет,  видимо,  вы  сможете  заключить  сделку,   -
предположил Алекс.
   - По правде говоря, это немудрое решение,  -  возразил  Селуин.  -  Самое
худшее, что меня ждет, это несколько лет тюрьмы. Для хорошего поведения  уже
нет времени. Но если я уйду, то останусь на высоте. Я сохраню веру  в  своих
людей, и они сохранят веру в меня.
   - Аминь, брат мой, - сказал Алекс. - Что касается меня, я на время покину
эту страну. Поселюсь в Париже и буду писать мемуары.
   - У меня семья, я не могу этого сделать, -  с  легкой  завистью  вздохнул
Селуин. - Ну и последнее. - Он достал большой голубой  чек  и  протянул  его
Алексу.
   - От наших друзей в Персидском заливе, - пояснил он. -  Положите  его  на
счет "Арабко".
   Чек был  на  десять  миллионов  долларов,  самое  крупное  единовременное
пожертвование из полученных фондом. Алекс  положил  его  в  свой  кейс  и  в
последний раз окинул взглядом стол. Он очистил его  еще  вчера.  Потом  взял
кейс и направился к двери.
   - В злачные места Европы? - саркастически улыбнулась Эллайс Миллс, клерк,
встречавшая посетителей в холле.
   Алекс улыбнулся. Эллайс уже давно забронировала ему место в  самолете.  С
тех пор она постоянно напоминала об этом и почти открыто  намекала,  что  он
мог бы склонить ее поехать с ним.
   Однако Алекс не считал, что она именно та женщина, которая ему нужна.  Он
помахал ей на прощание рукой и вышел.
   Он взял такси и поехал в Первой Национальный банк. Как  человек  Селуина,
Алекс во всех законных и полузаконных операциях имел право подписи на  чеках
пожертвований. Для Селуина, который почти все время проводил с  клиентами  и
дарителями, было удобнее, чтобы Алекс  занимался  движением  и  перемещением
средств с одного счета на другой.
   Алекс  стоял  перед  зданием  банка.  Никогда  раньше  он  не   думал   о
пожертвованиях как о реальных деньгах. Ни когда разразился скандал по поводу
сделки  с  оружием  для  Ирана,  ни  когда  они  направляли  собранные   для
никарагуанских контрас средства на другие счета. Это касалось полицейских  и
грабителей, сидевших на самом высоком уровне,  а  он  развлекался  от  души,
наблюдая за махинациями (и выполняя их). Ему также пришлось признать: он  не
ожидал, что дело  придет  к  сегодняшней  развязке.  Хотя  неожиданный  крах
"Селуин  Групп",  расследование  в  конгрессе   -   все   случившееся   было
предсказуемо с самого начала. Да, его тяготило участие в нечистой возне,  но
он полагал, что люди, с которыми приходится работать, знают, что делают. При
таких высоких ставках и так хорошо  защищенных  операциях  трудно  думать  о
неизбежности крушения.
   Но в конце концов это произошло, и он стоит здесь с последним чеком.  Еще
одно звено к сотканной паутине…
   А что, если он не добавит его? Что, если он оставит его себе?
   Алекс никогда не был крупным мошенником, только однажды и недолго. Однако
сейчас он стоял с чеком на десять миллионов баксов. Он  знал,  как  положить
деньги на свой швейцарский счет и как  забрать  их  оттуда  и  перевести  на
запасный закодированный безымянный счет, который у него был в Лихтенштейне.
   Крупные игроки  хватали  обеими  руками.  Наступило  время  для  служащих
подгрести оставшееся.
   Паспорт лежал у него в кейсе. Он не стал утруждать  себя  возвращением  в
квартиру за одеждой.  Когда  в  кармане  лежат  десять  миллионов  долларов,
принадлежащих кому-то другому, наступает время действовать. В тот  же  вечер
Алекс вылетел первым классом "Эр Франс" в Даллас.
   - Это твоя версия, - сказал я Романья.
   -  Теперь  меня  это  интересует  не  больше,  чем  крысиная  задница,  -
усмехнулся он. - Я отстранен от этого дела  и  сегодня  вечером  отправляюсь
домой. Но не  потому,  что  я  поверил,  будто  Алекс  мертв.  По-моему;  он
инсценировал всю эту историю.
   - Зачем?
   -  Для  того,  чтобы  ты  мог   засвидетельствовать   его   смерть.   Его
предполагаемую смерть. И  когда  власти  примут  эту  версию,  он  полностью
освободится и под своим новым именем будет по-настоящему  в  безопасности  и
сможет тратить десять миллионов, как ему заблагорассудится.
   - Какие десять миллионов? Ты, должно быть, говоришь об одном из  главарей
этой заварушки "Иран-Контрас".
   - Нет, я говорю об Алексе. О нем и о его секретаре, известной тебе Ракель
Старр. Я почти уверен, что это она втянула Алекса в историю  с  деньгами.  А
теперь приехала сюда, чтобы забрать свою долю. Как  я  представляю,  подобие
смерти, или что там случилось с Алексом, ставит крест на  ее  планах.  Но  я
могу понять и  точку  зрения  Алекса:  устроить  сцену  смерти  и  сохранить
несколько миллионов долларов.
   - Алекс никогда такого не сделает, - почти автоматически пробормотал я.
   - Не сделает? - повторил Романья, вдруг разозлившись.  -  Что  ты  о  нем
знаешь? Тебе точно известно только одно: он старый приятель той поры,  когда
вы оба жили на Ибице как хиппи. У нас есть досье и на тебя. Ты пустое место,
тебя мы не принимаем в расчет. Ты живешь в мире, который выдумал в мечтах. И
если ты думаешь, что Алекс остался тем же самым босоногим парнем, какого  ты
знал, то ты и правда чокнутый.
   - Вы можете доказать, что он присвоил десять миллионов долларов?
   - Нет, не можем. Пока еще не можем. Но мы совершенно уверены.
   - Счастливого пути домой. - Я оставил деньги за выпивку и встал.
   - Я думаю, это многое изменит и для Нивес, - заметил Романья.
   - Кто такая Нивес? -  Я  остановился,  ухватившись  пальцами  за  дверную
ручку.
   - Ты думаешь, что прекрасно знаешь своего старого приятеля. А сам даже не
слышал о Нивес. - Он хихикнул. - Идите и проверьте, кто она, мистер  Частный
Детектив.

ЧАСТЬ ОДИННАДЦАТАЯ

49. НИВЕС

   В холле меня ждала леди.
   Когда я вошел,  она  поднялась.  Должно  быть,  Алекс  показывал  ей  мою
фотографию, потому что она без колебаний узнала  меня.  Высокая  и  красивая
молодая женщина, в которой чувствовался класс. Такой  отпечаток  откладывает
на людей рождение в семье, где много  денег.  Но  чтобы  быть  справедливым,
добавлю: в этом есть и что-то врожденное.  Черная  шелковая  юбка,  открытая
шелковая блузка, высокие каблуки-"шпильки". В любом случае, я бы мог держать
пари на что угодно, что ее имя Нивес. И я выиграл, хотя, естественно, ничего
не получил за это.
   - Мистер Дракониан? Я Нивес Тереза Мария Санчес  и  Иссасага.  Мне  очень
надо поговорить с вами.
   - По-моему, нам обоим надо поговорить, - согласился я. - Пойдем в кафе?
   - Лучше в ваш номер, - предложила она.  -  Мой  самолет  "Эр  Франс"  был
полон, я устала и хотела бы снять туфли.
   Так мы пошли в мой номер.
   Нивес устроилась на кушетке в эркере окна, я - на обшарпанном  вертящемся
стуле. Сидела она очень прямо, одна из тех привычек, каким учат в школе, где
готовят принцесс Латинской Америки. Волосы цвета воронова крыла, блестящие и
свежие. На шее маленький золотой крест. Плетеный  золотой  браслет.  Никакой
губной помады, но от природы яркие, сочные, хорошо очерченные губы,  широкий
рот. На глазах легкие зеленые тени.
   - Алекс рассказывал о вас, - начала она - Вы были его  другом  в  прежние
времена, в Испании.
   - На Ибице, - уточнил я.
   - Да. Это что-то вроде клуба, правда? Я кивнул.
   - Откуда вы знаете Алекса?
   - По Вашингтону, - ответила она. - Не думаю,  что  вам  известно,  но  мы
должны пожениться.
   - Верно, об этом я ничего не знаю.
   Мы немного посидели молча. Какого черта,  я  не  знал,  что  сказать.  Ее
жениха только что убили, о чем тут говорить? Я надеялся, что она не захочет,
чтобы я еще раз описывал подробности. Меня уже тошнило от этого, тошнило  от
Алекса, от его жизни и от его  смерти,  тошнило  от  этого  дурацкого  дела,
которое началось для того, чтобы вызвать у меня невыразимую депрессию.
   - Ладно, - наконец заговорила она. - Хочу рассказать  вам  об  этом.  Мне
нужен ваш совет.
   Она выбрала прекрасного советчика. Но что можно ответить в таком случае?
   - Начинайте, я навострил уши, - сказал я. А тихий голос в голове добавил:
"Ослиные уши, старина, ослиные".

50. АЛЕКС, НИВЕС

   Алекс встретил Нивес два года назад на  балу  в  посольстве,  точнее,  на
приеме в посольстве Парагвая. Алекс любил надеть шелковый смокинг,  зализать
волосы и отправиться на такого рода сборище. И  неважно,  что  они  все  без
исключения скучные. Ему  в  них  нравились  помпезность  и  торжественность,
утонченно украшенное окружение, самоуверенные, с сильными характерами  люди,
посещавшие такие мероприятия.  Человеку,  выросшему  в  Бронксе,  приходится
видеть много реальностей жизни. Блеск и великолепие Алексу нравились гораздо
больше, чем реальная жизнь, если признать, что реальная жизнь -  это  грязь,
боль и ложь.
   Он,  как  обычно,  прекрасно  проводил  время  на  приеме,  когда   вдруг
столкнулся с  Нивес.  Ей  было  двадцать  два,  и  она  первый  год  жила  в
Вашингтоне.  Ее  отца  назначили  новым  атташе  по  культуре  в  посольство
Парагвая.  Она  почти  безукоризненно  говорила  по-английски,  так  же  как
по-немецки и по-французски. Она учила языки с детских  лет.  Культурная,  но
Провинциальная девушка, полная благоговейного страха перед миром Вашингтона,
такого  отличного  и  в  то  же  время   схожего   с   замкнутым   маленьким
дипломатическим миром Асунсьона.
   Алекс пригласил ее танцевать. Они хорошо смотрелись вместе. Он - высокий,
широкоплечий блондин. Нивес -  хрупкая,  с  шелковистыми  волосами  и  лицом
мадонны.
   Тогда Алексу было года тридцать два.  Связь  началась  очень  скоро.  Они
с.ума сходили друг от друга. Но возникли трудности.
   Главная проблема - социальная. Алекс, младший адвокат в  "Селуин  Групп",
вашингтонской фирме, создающей фонды, не выглядел человеком,  которого  ждет
большое будущее и шикарные перспективы. Он всегда  мог  заработать  двадцать
или тридцать тысяч в год, может, даже добраться до пятидесяти.  Но  это  еще
очень далеко  от  тех  денег,  которые  нужны,  чтобы  жить,  как  друзья  и
родственники Нивес.
   Эта проблема раздражала Нивес. Она обыгрывала способы, как выйти замуж за
Алекса, надеясь, что со временем семья смирится с ее браком.
   Но он не хотел поступать таким образом. Он соглашался с семьей Нивес, что
он ее не стоит. Алекс искренне верил, что богатство дает особые  привилегии,
накладывает особый отпечаток. Он  не  относился  к  богатству  цинично.  Как
относительно бедный парень, он сознавал, что не имеет права жениться,  чтобы
таким путем войти в класс больших денег.
   Конечно, был шанс, что со временем семья Нивес простит свою блудную  дочь
и у нее будет много  ее  собственных  денег.  Но  такой  вариант  Алексу  не
подходил. Он не хотел жить на средства жены, не видел себя в роли  альфонса.
То, что  было  мечтой  Жан-Клода  -  жениться  на  богатой  женщине,  Алексу
представлялось кошмаром.
   Он не смог бы жить на средства жены. Он хотел иметь  собственные  деньги.
Алекс привык давать, а не брать.
   Все это могло бы остаться теоретическим рассуждением, если  бы  Алекс  не
обнаружил, что попал в такое положение, когда можно сделать удачный ход. Как
один из служащих, имеющих право  подписывать  банковские  документы  "Селуин
Групп", он перемещал пожертвования со счета на счет, а потом еще  на  другие
счета, и никто не мог бы сказать, кто в конце концов получает деньги. Однако
создавалось впечатление, что в результате  большая  часть  пожертвований  не
доходит до никарагуанских контрас. Так возникла идея.
   Со счетов, которыми управляли Селуин и другие, очень много денег  уходило
на сторону. Это был грабеж и мошенничество. Алекс начал искать  способ,  как
взять  что-то  и  для  себя.  Задумывалось  все  просто  так,   в   качестве
теоретического упражнения. По крайней мере, вначале.
   Операция выглядела достаточно легкой. Он мог перевести  чек,  на  котором
стояла его подпись, на один  из  швейцарских  счетов,  а  затем  переместить
деньги на собственный швейцарский счет. Потом  еще  раз  перевести,  уже  на
другой свой счет, на котором даже не указана фамилия, а только код.
   Постепенно идея все больше интриговала  Алекса.  Бросить  все  и  открыть
чистую страницу, но с большими деньгами.  Начать  новую  жизнь  как  богатый
человек с красивой женой в услужливом и коррумпированном Асунсьоне.
   Он полагал, что сумеет направить в другое русло по меньшей мере сто тысяч
долларов. Может быть, больше. При общей неразберихе и  сокрытии  поступлений
пожертвований деньги, вероятно, можно долго крутить, переводя  со  счета  на
счет. К тому времени, когда они придут к нему, Алекс  будет  уже  далеко,  а
деньги просто будут помечены как "неучтенные", что часто случается  в  делах
подобного рода.
   Ракель участвовала в этом плане.  По-видимому,  последняя  искра,  давшая
идее движение, пришла от  нее.  Алекс  и  Ракель  жили  вместе  чуть  больше
полугода. О любви они никогда не говорили. Алекс не любил ее, но подозревал,
а вернее, боялся, что она его любит.
   Ракель просто генерировала хорошие идеи и была необходима для  выполнения
плана. Очень скоро выяс