оне  Франции  выступала  Англия,  обеспокоенная попытками Германии
сравниться  с   Альбионом  на   морях,   то   есть  поставить  под  угрозу
раскинувшуюся на полмира Британскую империю.
     В последние сто лет европейские державы делили между собой  остальной
мир и создавали колониальные империи. Они могли сосуществовать до тех пор,
пока  сохранялись  возможности  дальнейших  завоеваний.  Пока  было   куда
направлять  свои  броненосцы  и  дивизии.  Но  к началу XX века спор между
старыми колониальными державами,  которые успели  захватить  самые  сочные
куски мира,  и теми,  новыми,  которые опоздали к дележу, между Британской
империей и Францией,  с одной стороны,  и Германией и Японией - с  другой,
стал  неразрешим  -  пришла пора отнимать награбленное.  Между этими двумя
лагерями   существовали   и   <промежуточные>    державы,    такие,    как
Австро-Венгрия,  Россия и США.  Австро-Венгрия, хоть и считалась дряхлой и
беззубой,  тоже спешила участвовать в переделе мира,  в первую очередь  за
счет  умирающей  Турции,  Россия  свои колонии,  в отличие от иных держав,
имела под боком и расширяла империю  за  счет  слабых  соседей.  Очередным
слабым  соседом оказался Китай.  Соединенные Штаты укреплялись в Латинской
Америке и на Тихом океане, но там они столкнулись с Германией, которая все
же  успела  захватить  чуть  ли не половину тамошних архипелагов,  а также
тихой сапой забраться в Китай.
     Все были неудовлетворены своим положением,  все надеялись преумножить
свои богатства и ограбить соперников. Все ждали первого неверного движения
этого соперника.  Притом соперничающие группировки все время изменяли свой
состав, и порой вчерашние лучшие друзья готовы были вцепиться друг другу в
глотки.
     К  лету  1914 года германскому правительству казалось,  что  наступил
выгодный момент.  Успешно проходили переговоры с  Англией о переделе между
ней и Германией португальских колоний в Африке. Создалось впечатление, что
англичане не  ввяжутся  в  конфликт  на  континенте,  если  Австро-Венгрия
нападет на Сербию,  а  затем Германия втянет в  войну Россию и Францию.  В
таком  случае  перевес  будет  на  стороне  Тройственного союза  (то  есть
Германии,  Австро-Венгрии и Италии).  Рассуждая так, кайзер Вильгельм стал
подталкивать Австро-Венгрию к тому, чтобы та ударила первой - и решительно
- по Сербии.
     Главным проводником  идей  Германии  в  Австро-Венгрии  был наследник
престола Франц-Фердинанд,  хотя формально на престоле восседал его дряхлый
дядя Франц-Иосиф.
     В  середине  июня  Франц-Фердинанд встретился с  кайзером  Германии в
Конопиште.  На  этой встрече была решена война.  Франц-Фердинанд заявил во
время переговоров,  что сейчас можно не опасаться России -  слишком велики
ее внутренние затруднения.  Германский император благословил австрийцев на
быстрый и энергичный удар по Сербии.  Если Франция или Россия все же будут
реально возражать,  Германия с помощью Австро-Венгрии их быстро разгромит,
тогда наступит очередь главного врага - Великобритании.
     Далее Франц-Фердинанд отправился в  главный город недавно захваченной
Австро-Венгрией Боснии -  Сараево.  Там он решил провести большие маневры,
буквально вызывая на конфликт Сербию.
     В Сербии маневры были расценены однозначно -  как провокация. По всей
стране прокатились демонстрации.  Но патриотическое общество <Черная рука>
полагало,  что одними демонстрациями с  австрийской угрозой не справиться.
Был  замыслен террористический акт.  28  июня  1914 года гимназист Гаврила
Принцип совершил покушение на Франца-Фердинанда. Эрцгерцог был убит.
     Узнав о гибели своего союзника и друга,  кайзер Вильгельм решил,  что
мертвый наследник австро-венгерского престола должен выполнить свой долг -
довершить то,  что не  успел довершить при жизни.  Именно его смерть стала
формальной причиной  согласованного с  Германией  австрийского ультиматума
Сербии.
     Правда, этот ультиматум последовал далеко не сразу.  Гаврила  Принцип
убил  Франца-Фердинанда  в  тот день,  когда экспедиция профессора Авдеева
покинула Вологду. В день начала раскопок завершились экстренные переговоры
между Германией и Австро-Венгрией о том, как вести будущую войну. В те дни
начала июля можно было себя тешить тем, что все еще раз обойдется и ливень
не  выльется.  Последней  гирькой на весах войны стал разговор германского
посла в Лондоне с министром иностранных дел  Великобритании  сэром  Греем.
Посол  намекнул  Грею,  что Германия полагает необходимым проучить Сербию,
пользуясь тем, что Россия столь слаба, что ее можно не принимать в расчет.
Английский  министр  сокрушенно  покачал  головой и согласился с тем,  что
Россия  очень  слаба.  Немецкий  посол  счел  этот  жест  индульгенцией  и
признанием того, что Англия вмешиваться не станет. Этот разговор произошел
6 июля...  В тот день на раскопках  была  теплая  погода  и  потому  много
комаров.
     20  июля  президент Франции Пуанкаре срочно  прибыл  в  Петербург.  В
течение   трех   дней   он   вел   переговоры  с   русским  императором  и
правительством. Посол Англии сообщил в Лондон, что Франция и Россия решили
поднять перчатку, брошенную тевтонами.
     Наконец, 23 июля последовал австрийский ультиматум Белграду. Сербию в
нем  обвиняли в  попустительстве террористам и  неумении вести свои  дела,
вследствие  чего  ей  предлагалось  отказаться  от  суверенитета  и  стать
вассалом Австро-Венгрии.
     Вечером того дня Тилли нашла шахматную фигурку,  сделанную из  кости.
Авдеев   предположил,    что   это   моржовая   кость.   Значит,   находка
свидетельствует о связях славян с жителями Ледовитого побережья.
     24 июля Россия объявила мобилизацию в Киевском, Московском, Казанском
и  Одесском военных округах,  а также на Балтийском и Черноморском флотах.
Англия хранила молчание.  Сербия миролюбиво ответила на ультиматум, приняв
почти  все  его  пункты.  Правительство  Австро-Венгрии  заявило,  что  не
удовлетворено позицией Сербии,  и  28  июля  ее  войска  перешли  сербскую
границу.
     Германскому и австро-венгерскому генеральным штабам ситуация казалась
более чем благоприятной.  Слабая сербская армия отступала.  1  августа был
объявлен   германский   ультиматум   России   с   требованием   прекратить
мобилизацию.  Россия  отказалась.  Ей  была  объявлена  война.  2  августа
Германия потребовала у Бельгии пропустить ее войска, чтобы нанести удар по
Франции, а на следующий день объявила войну Франции.
     Но  тут  отлично продуманная Германией схема  начала  давать  сбои...
Англия   потребовала  не   нарушать   нейтралитет  Бельгии.   Германия   в
растерянности молчала - ведь Англия должна остаться нейтральной!
     Не получив ответа от Германии,  Англия также вступила в  войну.  Зато
Италия,  казалось бы верный член Тройственного союза,  вступить в войну на
стороне Германии не пожелала.
     Кайзер Вильгельм был в бешенстве.  На телеграмме германского посла из
Лондона об объявлении войны он написал: <Англия открывает свои карты в тот
момент, когда ей кажется, что мы загнаны в тупик и находимся в безвыходном
положении>.
     Кайзер был  прав.  Но  его  правда станет очевидной лишь через четыре
года, когда Германия подпишет капитуляцию.


                                  * * *

     Прогремевший на весь мир роковой выстрел боснийского патриота Гаврилы
Принципа до озера не докатился, как не докатился в свое время звон мечей и
свист  стрел  под  Грюнвальдом.  Только через  неделю,  будучи на  почте в
Белозерске,   Иорданский  узнал  об   этом  событии  и   привез  последнюю
вологодскую газету.  Но  трагедия в  Сараево не  оказала влияния на  жизнь
экспедиции,  так  как старик Авдеев убедил своих соратников в  обыденности
таких  событий  на  бурных  Балканах.  Насколько Андрей  не  был  готов  к
последствиям рокового выстрела,  можно судить по строкам в письме Лидочке,
которое он  отправил через неделю и  которое она получила уже после начала
войны.  Там Андрей написал буквально: <Как трудно здесь, в краю привольных
лесов и  зеленых лугов,  думать,  что  где-то  в  мире прогремел выстрел и
пролилась кровь на белый мундир случайной жертвы>.
     Лидочка получила письмо  Андрея с  опозданием,  потому что  в  начале
июля,    за   несколько   дней   до   ультиматума   Сербии,   объявленного
Австро-Венгрией,  господин Потапов  с  дочерью Маргаритой,  также  успешно
закончившей гимназию,  прибыл  на  своем  <Левиафане> в  Ялту  и  уговорил
Иваницких отпустить Лидочку с ними на Кавказ,  куда пароход отправлялся по
торговым надобностям. Известие о начале войны застало Лидочку в Поти.
     Андрей узнал обо  всем только к  середине июля.  Правда,  к  тому дню
напряжение и  тревога,  разливавшиеся по  Европе,  проникали все  глубже в
беспредельные  пространства  России.   Разумеется,   в   белозерской  тиши
неизвестно  было   о   патриотических  манифестациях  в   Петербурге  либо
австрийских  угрозах  в  адрес  Сербии,  но  даже  приходившие  с  большим
опозданием вести из Вологды несли в себе ощущение катастрофы.
     Археологи в те дни трудились энергичнее,  чем раньше, как бы стараясь
приглушить трудом  свои  тревоги.  Дни  стояли жаркие,  напоенные ароматом
скошенной травы и сладких цветов,  вода в озере прогрелась настолько,  что
даже  княгиня Ольга в  предвечерние часы опускала свое плотное тело в  эту
парную взвесь,  а  молодежь спасалась в воде,  подобно жеребячьему табуну,
преследуемому слепнями.
     Угловатая Тилли на удивление хорошо плавала,  и вечером 17 июля после
ужина  она  предложила Андрею  переплыть на  дальний  берег  озера,  чтобы
набрать там расцветших кувшинок.
     С помощью Андрея Тилли набрала большой букет.  Тяжелые плотные головы
цветов свисали со  стеблей,  похожих на  вареные зеленые макароны.  Волосы
Тилли были мокрые,  они  прилипли к  худеньким плечам,  и  белые кувшинки,
прижатые к груди,  сделали ее похожей на русалочку.  Андрей сказал ей, что
она похожа на  русалку.  Тилли смотрела на него не отрываясь,  на длинных,
слипшихся от  воды  ресницах висели маленькие капельки воды.  Вдруг  Тилли
широким театральным жестом отбросила букет в сторону и сказала:
     - Потом я сплету из них белый венок.
     Очевидно,   это   была  цитата  из   какого-то   неизвестного  Андрею
символиста. Тилли пошла вверх, Андрей - за ней.
     - Заклание, - сказала Тилли, не оборачиваясь. - Я - древняя жертва.
     Они отошли от  воды,  за  орешник.  Между ним и  вековым еловым лесом
тянулась узкая, недавно скошенная поляна. На краю ее стояла копна сена.
     Неловко  раскидывая  на  бегу  ноги,   будто  никогда  раньше  ей  не
приходилось бегать, Тилли побежала к копне, с разбега упала на нее лицом и
раскинула длинные руки, будто сраженная пулей. Андрей подошел и сел рядом.
Матильда перевернулась на  спину и  зажмурилась оттого,  что  луч  солнца,
опустившегося к самому лесу, ударил ей в глаза. Быстро дыша, она сказала:
     - Я твоя.
     Андрей наклонился и  поцеловал темное от загара горячее плечо.  Дрожь
прошла по телу девушки,  и она обхватила Андрея руками и привлекла к себе.
Он   целовал  ее  в   жестко  сжатые  обветренные  губы.   Тилли  стонала,
отворачивала голову, царапала ему спину и шептала о судьбе, бросившей их в
объятия, о вечности любви и, главное, о том, что она принадлежит Андрею, и
только Андрею.
     - Ты мой первый! - шептала она. - Я берегла, берегла себя, я клянусь,
что сберегла себя!
     Голые ноги были горячими,  словно раскаленными,  сено кололось, в нем
почему-то было много сучков,  и Андрей успел удивиться, что в такой момент
думает о сучках.
     Купальный костюм Матильды был снабжен множеством пуговичек,  и Андрей
старался расстегнуть их,  а  Матильда не помогала ему и умоляла быть с ней
нежным и не презирать...
     Когда она поняла наконец, что обнажена и беззащитна, то вдруг страшно
испугалась и принялась отталкивать Андрея, заплакала и громко сказала:
     - Ты же на мне не женишься! На таких, как я, не женятся!
     Андрей молча и упрямо боролся с ее руками,  с ногами, превратившись в
насильника,  и, поняв, что не может более противостоять его натиску, Тилли
заплакала и сквозь слезы повторяла:
     - Ты никогда на мне не женишься! Ты только хочешь меня обесчестить...
- И  в  этой  нелепой,  пыхтящей,  потной борьбе Андрей вдруг,  так  и  не
достигнув желаемого,  почувствовал облегчение.  Экстаз  миновал,  и  сразу
стало  стыдно за  себя  и  за  эту  заплаканную длинноносую интеллигентную
девушку, которой из-за неопытности Андрея удалось отстоять свою честь.
     Андрей отстранился от Тилли и сел,  прислонившись спиной к копне.  Ее
обнаженное  бедро  было  перед  глазами,  и  Андрей  отвернулся.  Матильда
всхлипнула и замолчала.
     - Ты сердишься на меня? - спросила она через некоторое время.
     - Нет.
     - Ты сердишься, я знаю, ты сердишься. Я оскорбила тебя как мужчину. Я
так стремилась к тебе, но не думала, что это так страшно. Ты должен понять
и простить меня.
     - Пойдем, - сказал Андрей. - Скоро ужин. Нас ждут.
     - Ну как ты можешь говорить об ужине!  Значит,  ты в  самом деле меня
презираешь.
     - Честное слово,  я к тебе хорошо отношусь.  Ты хорошая, и у меня нет
оснований тебя презирать.
     Матильда глубоко вздохнула и сказала:
     - Иди ко мне. Я постараюсь быть покорной.
     Андрей поднялся.  Стараясь не глядеть на нее,  он отошел на несколько
шагов.  Он  услышал,  как  зашуршало сено.  Матильда,  не  дождавшись его,
поднялась и приводила себя в порядок.
     Они  вернулись в  лагерь экспедиции перед самым ужином,  исцарапанные
сеном,  искусанные комарами, опасаясь, что остальные догадаются, а княгиня
Ольга выгонит их  из  экспедиции,  как тех легендарных студентов,  которые
были изгнаны из  авдеевского рая  лет пять назад,  потому что <обесчестили
экспедицию>.
     Но никто не заметил их прихода. Потому что еще час назад в экспедицию
приехал сотский из той деревни,  где Авдеев нанимал рабочих, и сказал, что
в губернии объявили частичную мобилизацию.
     После этого раскопки продолжались почти неделю,  но  всем стало ясно,
что полевой сезон завершается. Чиновники беспокоились, что их разыскивают.
Иорданский на  следующее утро  уехал  в  Белозерск,  чтобы узнать новости.
Профессор Авдеев к глубокой обиде обнаружил, что его верные ученики ставят
сегодняшние политические дрязги выше  интересов вечной истории.  Выйдя  на
следующее утро на раскопки, Андрей долго сидел неподвижно на краю траншеи,
размышляя о  тех,  кто находился далеко,  и  беспокоясь о них,  потому что
воображение  рисовало  ему  страшные  морские  сражения  у  берегов  Ялты,
турецкие и австрийские дредноуты, обстреливающие крымские берега. Потом он
принялся за работу,  ему повезло -  он отыскал россыпь ржавых наконечников
стрел, но эти наконечники говорили о сегодняшнем и вечном насилии, крови и
жестокости войны.  Он  совершил непростительный для  археолога проступок -
засыпал эти ржавые железки землей и затоптал эту могилу.  Никто не заметил
варварства.
     Вскоре  пришла  Тилли,  которая  принесла крынку  холодного молока  и
кружку.  Она знала, что Андрей любит молоко. Часто моргая, она смотрела на
Андрея, потом набралась храбрости и прошептала, что он - ее избранник.
     - Сегодня, - сказала она. - Я решилась. Я буду твоей. Сегодня. Прости
меня, что я так плохо вела себя вчера.
     Андрею не  хотелось молока,  но  он  выпил кружку под  ее  влюбленным
взглядом.
     - Наверное, надо будет уезжать, - сказал он.
     - Я не могу думать об этом, - прошептала Тилли.
     В раскоп спрыгнул палеограф Россинский, увидел крынку и сказал:
     - Вот хорошо. А то жара несусветная.
     Трясущимися от  злости  руками  Тилли  налила ему  в  ту  же  кружку:
палеограф не имел права вторгаться в мир ее мечтаний.
     - Иорданский вернулся,  -  сказал  Россинский.  -  Теперь уже  полная
мобилизация.
     - Это  еще  ничего не  значит,  -  ответила Тилли  с  вызовом,  будто
мобилизацию Россинский устроил ей назло.
     - Мобилизация слишком дорого обходится государству,  чтобы  проводить
ее ради сотрясения воздуха,  -  сказал палеограф.  -  Я пойду,  Иорданский
привез газеты и  слухи.  Говорят,  что  австрийские войска уже  подходят к
Белграду.
     Он вернул кружку Тилли и полез из раскопа.
     Андрей сунул рабочий нож за пояс.
     - Ты тоже пойдешь туда?
     Она приблизилась к Андрею так, что касалась его грудью.
     Если бы не Тилли,  Андрей,  может быть, возвратился бы домой вместе с
экспедицией.  Но  мысль  о  неизбежном развитии романа  подвигла Андрея на
немедленные действия.
     После ужина,  когда все сидели за  столом и  горячо спорили,  но не о
князе Мстиславе Удалом и  даже не о  варяжской теории,  а  о  национальном
характере пруссаков,  которые,  вернее всего,  бросятся на поддержку своих
родственников -  австрияков, а также о несчастной судьбе южных славян, еще
томящихся под гнетом выжившего из ума Франца-Иосифа,  Андрей тихо прошел к
себе  в  палатку и  собрал  заплечный мешок.  К  счастью,  он  не  брал  в
экспедицию чемодана.
     Когда  он  вышел и  крадучись пошел прочь от  навеса,  то  прощальный
взгляд его,  которым он  обозревал склон кургана и  берег озера,  упал  на
патетическую тонкую фигурку Тилли, которая сидела на берегу и ждала своего
неверного возлюбленного,  видно,  окончательно решив  сегодня ночью  пасть
спелой вишней к его ногам.  Андрей испугался, что Матильда обернется и его
увидит.
     Он нырнул в  высокую палатку,  где складывали на столе находки и вели
их  опись.  Там он оставил записку Авдееву,  что,  к  сожалению,  ему надо
срочно возвращаться в Москву и он,  не желая смущать остальных, сделал это
по-английски. Он надеется на прощение господина профессора и его супруги.
     Затем он  пошел по  лесной дороге.  Через час  он  миновал засыпающую
деревню и вышел на большак. От шагов поднималась сладковатая пыль, звенели
комары,  неяркая на  бесцветном небе  луна  часто  скрывалась за  быстрыми
ажурными облаками.
     К  ночи он  был  в  Белозерске,  переночевал в  маленькой двухэтажной
монастырской гостинице, а на следующий день добрался до Вологды.
     Там уже все было иначе.  Дома были украшены флагами, по улицам ходили
возбужденные люди с  трехцветными кокардами в петлицах.  Андрей еле достал
билет  до  Москвы.  Станция  была  переполнена народом,  первый  эшелон  с
новобранцами уходил  на  запад,  играли сразу  десяток гармошек,  голосили
бабы,  гимназистки вручали новобранцам цветы.  Кончалось 1 августа - в тот
день Германия объявила России войну.


                                  * * *

     Андрей предполагал сразу же  уехать в  Симферополь,  но  задержался в
Москве.  Каждый день приходили все более ошеломительные новости.  Лишь два
дня отважная Россия, поднявшая голос в защиту маленькой Сербии, оставалась
одна перед лицом могущественных врагов.  У манифестов государя, наклеенных
поверх названий опереточных спектаклей на круглых афишных тумбах,  а  то и
на  стенах  домов,  толпились люди.  Наконец телеграф принес  долгожданную
весть -  Россия не  одинока!  Через два  дня  Германия начала войну против
Франции,  и  на  следующий день  гордый Альбион сообщил человечеству,  что
встает на защиту демократии и свободы против немилосердных гуннов.
     Андрей,   захваченный  общим  порывом,   был  в   манифестации  возле
британского консульства и даже купил английский флажок, которым размахивал
в  ожидании вышедшего к  русскому народу  консула,  забыв  о  прошлогоднем
предсказании отчима.  Страх за близких, охвативший Андрея под Белозерском,
быстро миновал,  потому что любому человеку было очевидно,  что германцы и
австрийцы перед лицом подобной боевой мощи и единения благородных наций не
продержатся и  месяца.  Наши части уже готовились к  вторжению в Восточную
Пруссию,  сербы  отчаянно сопротивлялись,  а  бельгийская армия  совершала
чудеса героизма.
     Андрей готов