простой  вопрос,  и  вам  решительно  не  из-за  чего
сердиться. Бумаги, о которых идет речь, не принадлежали этому человеку, были
им мошеннически присвоены и  могут  навлечь  незаслуженные  неприятности  на
того, у кого они находятся, так как законные  владельцы,  естественно,  ищут
их. Он проезжал через Кале, направляясь в  Лондон,  а  у  него  были  веские
причины не брать документы с собой, но оставить их там, где ему легко  будет
получить их в случае надобности; доверить же их человеку своей породы он  бы
не решился. Скажите же, не у вас ли эти бумаги?  Даю  вам  слово,  я  меньше
всего на свете хотел бы вас обидеть. Мой вопрос обращен лично к вам,  но  не
потому, что вы - это вы. Я мог бы обратиться с  ним  к  кому  угодно,  да  и
обращался уже не раз. Не у вас ли эти бумаги? Не оставил ли  он  их  вам  на
сохранение?
   - Нет.
   - И вы о них ничего не знаете, мисс Уэйд?
   - Ничего решительно. Вот вам ответ  на  ваш  странный  вопрос.  Никаких
бумаг этот человек мне не оставлял, и я ничего о них не знаю.
   - Ясно, - сказал мистер Миглз, поднимаясь.  -  Очень  жаль,  но  что  ж
поделаешь. Прошу  извинить  за  беспокойство.  Как  Тэттикорэм,  мисс  Уэйд?
Здорова ли она?
   - Гарриэт? Да, она здорова.
   - Опять меня привычка подвела, - сказал мистер Миглз, принимая поправку
к сведению. - Никак я, видно, от нее не  отделаюсь.  Может,  если  рассудить
хорошенько, не надо было, в самом деле, давать девочке такое звонкое имя. Но
когда от всего сердца хочешь кому-либо добра, так ведь не всегда рассуждаешь
при этом. Передайте ей привет от старого друга, мисс Уэйд, - если у вас  нет
возражений.
   Она ничего не сказала в ответ, и мистер Миглз,  выйдя  из  этой  унылой
комнаты, которую его доброе лицо озаряло, точно солнце, поспешил вернуться в
гостиницу, к ожидавшей его миссис Миглз. "Плохо дело, мамочка, -  сказал  он
ей, - опять неудача". В тот же  вечер  лицо  мистера  Миглза  сияло  уже  на
пакетботе, плывшем в Лондон, а назавтра оно озарило тюрьму Маршалси.
   Когда с наступлением сумерек  папа  и  мама  Миглз  подошли  к  воротам
тюрьмы, дежурным сторожем оказался верный  Джон.  Он  им  сказал,  что  мисс
Доррит сейчас нет в тюрьме; но она была утром и вечером  придет  опять,  она
каждый вечер приходит.  Здоровье  мистера  Кленнэма  поправляется  медленно;
Мэгги, миссис Плорниш и мистер Баптист по очереди  ухаживают  за  ним.  Мисс
Доррит непременно придет до закрытия ворот. Если угодно, они могут подождать
ее наверху, в квартире смотрителя, где ей отведена  комната  на  это  время.
Опасаясь взволновать больного своим  неожиданным  появлением,  мистер  Миглз
решил дождаться Крошки Доррит, и супруги поднялись в указанную  им  комнату,
окно которой выходило на тюремный двор.
   Мрачная теснота тюрьмы так подействовала на обоих, что у  миссис  Миглз
подступили к горлу слезы, а мистер Миглз почувствовал, что  ему  не  хватает
воздуху. Он принялся расхаживать  из  угла  в  угол,  отдуваясь  и  усиленно
обмахиваясь носовым платком - от чего только  задыхался  еще  больше.  Вдруг
скрип отворяемой двери заставил его оглянуться.
   - Господи твоя воля! - воскликнул мистер Миглз. - Это не  мисс  Доррит.
Мамочка, да ты взгляни!  Тэттикорэм!  Она  самая.  А  в  руках  она  держала
железную шкатулку примерно в два  квадратных  фута  величиной.  Точно  такую
шкатулку видела  Эффери  Флинтвинч  в  первом  из  своих  снов  -  ей  тогда
приснилось, будто Двойник взял эту шкатулку под  мышку  и  унес  из  старого
дома. И Тэттикорэм поставила ее на пол у ног своего  прежнего  господина;  и
Тэттикорэм сама бросилась на колени рядом с нею и, плача, не то от горя,  не
то от радости, твердила:
   - Простите, добрый мой господин; примите меня опять к себе, добрая  моя
госпожа; вот то, что вы искали!
   - Тэтти! - воскликнул мистер Миглз.
   - То, что вы искали! - повторила Тэттикорэм. - Вот  оно,  у  вас!  Меня
заперли в соседней комнате, чтобы я вас не видела.  Но  я  слышала,  как  вы
спрашивали про эту шкатулку и как мисс Уэйд отвечала, что ничего не знает; а
он при мне передавал ее мисс Уэйд на сохранение; и вот  я  дождалась,  когда
она ляжет спать, взяла шкатулку и унесла. И теперь она у вас!
   -  Дитя  мое,  дитя  мое!  -  вскричал  мистер  Миглз,  едва  вовсе  не
задохнувшись. - Но как же ты очутилась в Лондоне?
   - Я ехала  на  том  же  пакетботе,  что  и  вы.  Я  сидела  в  стороне,
закутавшись шалью. А когда вы на пристани взяли экипаж,  я  взяла  другой  и
поехала следом за вами. Мисс Уэйд ни за что не отдала бы вам  шкатулку,  раз
вы сказали, что она нужна кому-то; скорей бросила бы ее в море  или  сожгла.
Но теперь она у вас!
   Ах, какая радость, какое ликование слышалось  в  этих  словах:  "Она  у
вас!"
   - Мисс Уэйд не хотела брать ее - что правда, то правда. Но  он  оставил
ее и ушел. И я твердо знаю - раз уж вы спросили и она сказала, что  шкатулки
у нее нет, она бы ни за что вам ее не отдала. Но теперь она  у  вас!  Добрый
мой господин, добрая моя госпожа, примите  меня  опять  к  себе!  Пусть  эта
шкатулка будет за меня порукой. Ведь она теперь у вас!
   Папа и мама Миглз не были бы папой и мамой Миглз, если бы  не  раскрыли
свои объятия смирившейся строптивице.
   - Ах, если б вы звали, как я была несчастна! - воскликнула  Тэттикорэм,
чьи слезы хлынули после этого с удвоенной силой. -  Как  я  горевала  и  как
раскаивалась! Мисс Уэйд с первой нашей встречи внушала мне страх. Она  сразу
почувствовала самое дурное, что во мне есть, это и дало ей власть надо мной.
На меня порой находили приступы бешенства, и она умела вызывать эти приступы
по своей воле. А в такие минуты мне представлялось, что все  презирают  меня
за обстоятельства моего рождения, и чем больше мне выказывали  доброты,  тем
горше казалась обида. Во всем  я  усматривала  лишь  желание  унизить  меня,
разбудить во мне зависть; а ведь я прекрасно знаю - да  и  тогда  в  глубине
души знала, - что никому это и в голову не приходило. И подумать только, что
моя милая барышня живет не так счастливо,  как  того  заслуживает,  а  я  ее
бросила, ушла от нее! Каким неблагодарным животным я должна ей казаться!  Но
вы замолвите за меня словечко, уговорите ее простить мне, как сами простили.
Я, право, теперь лучше, чем была, - взывала Тэттикорэм. - То есть, я  далеко
не хороша, но все же лучше, чем была. Меня многому научил пример мисс  Уэйд:
я словно видела, какой сама стану с годами, если, так же, как она, буду  все
выворачивать наизнанку и в  добрых  побуждениях  искать  только  злые.  Меня
многому научил ее пример, ее старания сделать из меня  такое  же  несчастное
существо, как она сама  -  беспокойное,  подозрительное,  терзающее  себя  и
других. Впрочем, это было нетрудно. -  воскликнула  Тэттикорэм  в  последней
бурной вспышке отчаяния. - По натуре я  немногим  уступала  ей.  Но  я  хочу
сказать, что все эти испытания не прошли для меня бесследно; надеюсь, я  уже
кой в чем исправилась и постепенно исправлюсь совсем. Я буду  стараться  изо
всех сил, сэр! Буду считать не  то  что  до  двадцати  пяти,  а  до  двухсот
пятидесяти, до двух с половиной тысяч!
   Дверь снова отворилась, и Тэттикорэм умолкла. На этот раз вошла  Крошка
Доррит; мистер Миглз, сияя торжеством, протянул ей шкатулку, и свет  радости
разлился по ее нежному лицу. Теперь можно было не опасаться разоблачений! Та
часть тайны, которая относится к ней, навсегда останется тайной для  Артура,
он никогда не узнает об ее личной потере; придет время, и  она  откроет  ему
то, что касается его самого, но о себе никогда не упомянет  ни  словом.  Все
это ушло в прошлое, прощено и забыто.
   - А теперь, дорогая мисс Доррит,  -  сказал  мистер  Миглз,  -  я,  как
человек деловой - по крайней мере  в  прошлом  -  хотел  бы  незамедлительно
заняться делами. Могу я сегодня же повидать Артура?
   - Сегодня, мне кажется, не стоит. Я сейчас схожу к нему и узнаю, как он
себя чувствует. Но мне кажется, лучше повременить день-другой.
   - Я и сам так думаю, дитя мое, - сказал мистер Миглз. - Оттого-то  я  и
сидел в этой противной комнате, вместо того чтобы сразу  поспешить  к  нему.
Только уж  тогда  нашу  встречу  придется  отложить  не  на  день-другой,  а
несколько больше.  Но  я  не  хочу  задерживать  вас  -  объясню,  когда  вы
вернетесь.
   Крошка Доррит вышла из  комнаты.  В  забранное  решеткой  окно  мистеру
Миглзу было видно, как она проходила по тюремному двору. Не оглядываясь,  он
тихонько позвал:
   - Тэттикорэм, поди-ка сюда, дружок. Тэттикорэм подошла к окну.
   - Видишь ты эту молодую женщину, которая только что вышла  отсюда?  Вон
она идет по двору - такая маленькая, хрупкая, тихая. Смотри. Люди отходят  в
сторону, уступая ей дорогу. Мужчины (до  чего  же  они  жалки  и  обтрепаны,
бедняги!) почтительно снимают перед ней шляпу. Вот она вошла в  дом.  Ты  ее
разглядела, Тэтти?
   - Да, сэр.
   - Слыхал я, Тэтти, что когда-то ее называли Дитя Маршалси. Она родилась
в этой тюрьме и жила в ней долгие  годы.  А  мне  вот  нечем  дышать  здесь.
Печальная судьба - родиться и вырасти в таком месте, а, Тэттикорэм?
   - Да, очень, сэр.
   - Если бы она всегда только думала о себе, только ловила обращенные  на
нее взгляды, отыскивая в них презрение  и  насмешку  -  какое  это  было  бы
мучительное да, пожалуй, и бесполезное существование! А между  тем  говорят,
вся  ее   еще   недолгая   жизнь   была   образцом   бескорыстия,   доброты,
самоотверженной  любви  и  служения.  Сказать  ли  тебе,  Тэттикорэм,   что,
по-моему, так светится в этих  прекрасных  глазах,  которые  ты  только  что
видела?
   - Скажите, сэр, сделайте милость.
   - Долг, Тэттикорэм. Помни свой долг, исполняй  его  с  малых  лет  -  и
никакие обстоятельства твоего прошлого или настоящего не принизят тебя перед
всевышним и перед самим собою.
   Мама Миглз присоединилась к ним, и все втроем  они  стояли  у  окна,  с
состраданием глядя на слонявшихся  но  двору  арестантов,  пока  не  увидели
Крошку Доррит. Минутой спустя последняя  вошла  в  комнату  и  сказала,  что
Артуру лучше, но все же не стоит его сегодня беспокоить.
   - Будь по-вашему, - весело согласился мистер Миглз. - Вам видней,  я  в
этом уверен. Позвольте же просить вас, милая сиделка, передать мой дружеский
привет вашему больному; я знаю, что могу на вас в этом положиться. Я  завтра
утром снова уезжаю.
   Крошка Доррит, удивленная, спросила, куда.
   - Дорогая моя, - сказал мистер Миглз,  -  нельзя  жить  не  дыша.  А  я
потерял эту способность, как только переступил порог  тюрьмы,  и  больше  не
вздохну свободно, пока Артур отсюда не выйдет.
   - Но я не понимаю, какая связь...
   - Сейчас поймете,  -  сказал  мистер  Миглз.  -  Сегодня  мы  все  трое
переночуем в гостинице. А завтра утром мамочка  с  Тэттикорэм  отправятся  в
Туикнем, где миссис Тикит, коротающая у окна свой досуг в  обществе  доктора
Бухана, решит, что перед нею два привидения; я же покачу  за  границу  -  за
Дойсом. Нужно, чтобы Дэн приехал сюда. Поверьте  мне,  моя  милочка,  писать
письма, и ожидать ответов, и судить да рядить издалека, как и что - из этого
никакого толку не будет. Нужно, чтобы Дэн приехал сюда.  Потому  я  и  решил
завтра же на рассвете пуститься в путь. А уж разыскать Дэна за границей  для
меня проще простого. Я бывалый путешественник, и мне  что  один  иностранный
язык, что другой, безразлично: я ни на одном ни полслова не понимаю. Так что
этот вопрос меня не смущает. Вот и выходит, что медлить нечего - не могу  же
я, в самом деле, жить, не дыша свободно, а дышать свободно мне не  придется,
пока Артур не выйдет из Маршалси. Я и то уже почти задохся - только и  могу,
что кое-как докончить свою речь и снести эту  драгоценную  шкатулку  в  вашу
карету.
   Они вышли на улицу в ту самую минуту, когда  зазвонил  колокол.  Мистер
Миглз, несший шкатулку, несколько удивился, не обнаружив никакой кареты.  Он
остановил проезжавший мимо наемный  экипаж,  помог  Крошке  Доррит  сесть  и
поставил шкатулку на сиденье рядом.
   В порыве счастья и признательности она поцеловала ему руку.
   - Ну уж нет, дитя мое! - воскликнул мистер  Миглз.  -  Не  годится  мне
принимать подобный знак уважения от вас, и где - у ворот Маршалси!
   Она наклонилась и поцеловала его в щеку.
   - Вы мне напомнили, как бывало... - сказал мистер Миглз,  и  голос  его
неожиданно дрогнул. - Но ведь она любит его, пытается скрыть его недостатки,
думая, что никто их не замечает; а потом он все-таки из очень хорошей семьи,
с такими связями!
   Это было единственное, чем он мог вознаградить себя за потерю дочери; и
если он старался найти в этом утешение, кто его осудит?



 ГЛАВА XXXIV - Конец

   Погожим осенним днем знакомый нам  узник,  еще  слабый,  но  уже  почти
оправившийся от болезни, сидел в кресле у окна и слушал голос, читавший  ему
вслух, - погожим осенним днем, одним из тех дней ранней осени,  когда  сжаты
уже золотые нивы и снят летний урожай плодов в садах,  когда  зеленые  плети
хмеля оголены усердными сборщиками, когда яблоки румянятся на деревьях, а  в
желтеющей листве рощ вспыхивают алые гроздья  рябины.  Уже  в  лесных  чащах
открылись неожиданные просветы, и даль, еще недавно подернутая маревом зноя,
точно спелая слива под фиолетовым налетом, теперь четко  и  ясно  рисовалась
взгляду - первое предвестие близящейся зимы.  И  океан  уже  не  дремал  под
солнцем недвижной  гладью,  но,  раскрыв  мириады  искрящихся  глаз,  весело
колыхался  во  всю  свою  ширь,  от  песчаной  береговой  кромки  до  самого
горизонта, где мелькали маленькие белые паруса, будто  листья,  подхваченные
осенним ветром.
   Только тюрьма не ведала  никаких  перемен,  одинаково  угрюмая  во  все
времена года, и ничто не скрашивало ее глухого  фасада,  безрадостного,  как
сама нищета. Деревья вокруг цвели и отцветали; кирпичные  стены  и  железные
решетки не знали цветения жизни. Но милый голос,  читавший  Кленнэму  вслух,
словно рассказывал ему о великих делах  труженицы  Природы,  словно  пел  ту
песнь утешения, которой она баюкает человека. Природа с детских лет была ему
единственной матерью; она одна вдохновляла его  надеждой,  навевала  светлые
мечты, лелеяла семена детского воображения, сулившие обильную жатву нежности
и любви; под ее благодетельным  воздействием  росли  и  крепли  в  его  душе
молодые побеги, чтобы превратиться  в  могучий  дуб,  способный  выстоять  в
житейскую бурю. И голос, читавший ему вслух, пробуждал в нем  давно  забытые
воспоминания, как будто в звуках этого голоса  оживали  все  слова  ласки  и
участия, слышанные им за его долгую жизнь.
   Когда голос умолк, Кленнэм  прикрыл  глаза  рукой,  пробормотав  что-то
насчет чересчур резкого света.
   Крошка  Доррит  поспешно  отложила  книгу  и  встала,  чтобы  задернуть
занавеску. Мэгги сидела на своем привычном месте за  шитьем.  Вернувшись  от
окна, Крошка Доррит придвинула свой стул поближе к узнику.
   - Скоро вашим невзгодам конец, дорогой мистер Кленнэм. Мистер  Дойс  не
только пишет дружеские и ободряющие письма вам; он пишет  и  мистеру  Рэггу,
который говорил мне, что получил от него  много  дельных  советов;  а  кроме
того, сейчас, когда страсти  поулеглись,  все  относятся  к  вам  с  большим
сочувствием и расположением, так что я уверена, скоро всему конец.
   - Милая вы девушка! Золотое сердце! Добрый мой ангел!
   - Вы меня хвалите не по заслугам. Но мне так радостно  слышать  от  вас
эти ласковые слова, и - и чувствовать, что это не только  слова,  -  шепнула
Крошка Доррит, поднимая на него взгляд, - что я не в силах сказать  вам  "не
надо"!
   Он поднес к губам ее руку.
   - Вы много, много раз приходили сюда незаметно для меня, Крошка Доррит?
   - Да, я иногда приходила и не показывалась вам.
   - Часто?
   - Довольно часто, - тихо сказала Крошка Доррит.
   - Каждый день?
   - Пожалуй, - отвечала Крошка Доррит после  некоторого  колебания,  -  я
бывала здесь по два раза в день.
   Быть может, он и выпустил бы маленькую, легкую ручку, с жаром поцеловав
ее еще раз, но она на миг замерла в его руке,  словно  прося,  чтобы  ее  не
отпускали. Он накрыл ее другой рукой и прижал к груди.
   - Дорогая Крошка Доррит, дело не только в  том,  чтобы  окончилось  мое
заключение. Пора положить конец жертвам, которые вы приносите ради меня.  Мы
должны расстаться и свыкнуться с мыслью, что у каждого  из  нас  свой  путь,
очень далекий от другого. Вы не забыли, о чем мы говорили с  вами  в  первый
вечер после вашего возвращения?
   - О нет, как я могла забыть! Но с тех пор  кое-что...  Вы  себя  совсем
хорошо чувствуете сегодня?
   - Совсем хорошо.
   Рука, которую он держал, слегка потянулась вверх, к его лицу.
   - Настолько хорошо, что я могу сказать вам, какое большое богатство мне
досталось?
   - Буду очень рад узнать. Никакое богатство не может быть чрезмерным для
Крошки Доррит.
   - Мне давно уже не терпится рассказать вам об этом.  Я  вся  истомилась
желанием рассказать вам. Но вы по-прежнему не-хотите, чтобы я отдала вам то,
что имею?
   - Нет, нет и нет!
   - Ну хоть половину?
   - Нет, дорогая Крошка Доррит!
   Она как-то странно взглянула на него - ему  показалось,  что  ее  глаза
полны слез, но в то же время они сияли гордостью и счастьем.
   - Я должна сообщить вам печальное известие о Фанни.  Бедняжка  потеряла
все свое состояние. У нее теперь ничего нет, кроме жалованья  мужа.  Деньги,
которые папа дал ей в приданое, пропали так же, как и ваши. Они находились в
тех же руках, и их постигла та же участь.
   Артур принял эту новость сочувственно, но без удивления. - Я не  думал,
что потери так велики, - заметил он, - но, зная о родстве ее мужа с Мердлом,
предполагал, что они неизбежны.
   - Да, она потеряла все. Бедняжка Фанни, мне так жаль ее, так жаль,  так
жаль! И моего бедного брата тоже!
   - А разве и его состояние было в тех же руках?
   - Да! И он тоже все потерял. Вот теперь я могу сказать вам, как  велико
мое богатство.
   В ответ на его вопросительный и тревожный  взгляд  она  отняла  руку  и
положила голову к нему на грудь.
   - У меня ничего нет. Я так же бедна,  как  тогда,  когда  жила  в  этой
комнате. В последний приезд в Англию папа все свое состояние отдал в  те  же
руки, и оно все пошло прахом. О мой дорогой, мой добрый  друг,  вы  все  еще
отказываетесь разделить со мною мое богатство?
   Он обнял ее, прижал к своему сердцу, и скупые мужские слезы упали на ее
лицо. Не поднимая головы, она обвила руками его шею.
   - Больше мы  не  расстанемся,  Артур,  дорогой  мой,  -  больше  мы  не
расстанемся до самой смерти! Я никогда не знала богатства, никогда не  эпсла
гордости, никогда не знала счастья. Теперь я богата, потому что я нужна вам,
я горда, потому что вы отвергли меня раньше,  я  счастлива,  потому  что  мы
здесь вместе, и будь на то воля божья, я осталась бы с вами в этой тюрьме  и
была бы так же  счастлива,  утешая  вас  и  поддерживая  своей  верностью  и
любовью! Я ваша всюду и везде! Я так люблю вас! Если бы  мне  предложили  на
выбор: провести всю жизнь с вами в  тюрьме,  зарабатывая  на  хлеб  поденным
трудом, или быть самой богатой и знатной дамой на свете - я  не  задумываясь
предпочла бы первое. Ах, знал бы мой бедный папа, какого счастья  я  наконец
дождалась - в той самой комнате, где он томился так долго!
   Мэгги,  разумеется,  давно  уже  смотрела  на  них  во  все  глаза,   и
разумеется, давно уже проливала обильные слезы. Но теперь она пришла в такой
восторг, что едва не задушила свою маменьку в объятиях, после чего опрометью
кинулась вниз, спеша поделиться с кем-нибудь своей радостью. И кто же первым
попался Мэгги навстречу, как не Флора с тетушкой мистера Ф.? И кого же,  как
не их, застала Крошка Доррит дожидающимися у ворот, когда два или  три  часа
спустя сама вышла на улицу?
   У Флоры  немного  покраснели  глаза,  и  видно  было,  что  она  чем-то
расстроена.  Тетушка  мистера  Ф.  совершенно  о