Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
тце Артура.
Отец Артура! Я никогда не питал особого расположения к отцу Артура. Я служил
его дяде еще тогда, когда отец Артура значил в этом доме немногим больше
меня, денег у него в кармане было меньше, чем у меня, а надежд на дядино
наследство ровно столько, сколько у меня. Он голодал в парадных комнатах, а
я голодал на кухне; вот и вся почти разница между нами - одна крутая
лестница нас разделяла. Я в ту пору относился к нему довольно холодно;
впрочем, не помню, чтобы когда-либо я относился к нему иначе. Человек он был
безвольный, слабый, с самого своего сиротского детства запуганный чуть не до
полусмерти. И когда он привел в дом вас - жену, выбранную ему дядей,
достаточно было один раз взглянуть на вас (а вы тогда были красивая
женщина), чтобы понять, кто будет верховодить в семейной жизни. Начиная с
тех пор, вы всегда умели сами за себя постоять. Будьте же и теперь такой. Не
пытайтесь опираться на мертвых.
- Я вовсе не опираюсь на мертвых - как вы говорите.
- Но были бы не прочь опереться, если бы я не помешал, - пробурчал
Иеремия. - За это вы на меня и набросились. Не можете простить мне, что я
помешал. Вас, верно, удивляет, с чего это мне вдруг вздумалось заступиться
за отца Артура? Ведь так, сознайтесь? А впрочем, хоть и не сознавайтесь, все
равно я знаю, что это так, и вы сами знаете, что это так. Ладно, я вам
объясню, в чем тут дело. Может, со стороны это покажется странностью, но
таков уж у меня характер: не могу стерпеть, чтобы какой-нибудь человек делал
все как ему хочется, Вы женщина решительная, умная, если вы поставили перед
собой цель, ничто вас не отвратит от нее. Кому и знать это, как не мне.
- Ничто не отвратит меня от поставленной цели, Флинтвинч, если она для
меня внутренне оправдана. Вот что надобно прибавить.
- Внутренне оправдана? Я ведь сказал, что вы самая решительная женщина
на свете (хотел сказать, во всяком случае), и уж если вы решили добиться
какой-то цели, что вам стоит найти для нее внутреннее оправдание?
- Глупец! Мое оправдание - в этой книге! - с грозным пафосом
воскликнула она и, судя по раздавшемуся звуку, изо всей силы стукнула рукой
по столу.
- Хорошо, хорошо, - невозмутимо отозвался Иеремия. - Мы сейчас не
станем в этом разбираться. Так или иначе, но, поставив перед собой цель, вы
ее добиваетесь, и при этом вам нужно, чтобы все подчинялось вашим замыслам.
Ну, а я подчиняться не намерен. Я много лет был вам преданным и полезным
помощником, и я даже привязан к вам. Но стать вашей тенью - на это я не могу
согласиться, не хочу согласиться, никогда не соглашался и не соглашусь.
Глотайте на здоровье всех кого хотите! А я не дамся - такой уж у меня
странный нрав, сударыня, не желаю, чтобы меня глотали живьем.
Не здесь ли следовало искать основу взаимного понимания этих двух
людей? Не эта ли недюжинная сила характера, угаданная ею в мистере
Флинтвинче, побудила миссис Кленнэм снизойти до союза с ним?
- Оставим этот вопрос и не будем больше к нему возвращаться, - сумрачно
сказала она.
- Только не вздумайте наброситься на меня опять, - возразил неумолимый
Флинтвинч, - иначе нам придется к нему вернуться.
Тут миссис Флинтвинч приснилось, будто ее супруг принялся расхаживать
взад и вперед по комнате, чтобы остудить свою злость, а она будто убежала в
сени и некоторое время стояла там, в темноте, прислушиваясь и дрожа всем
телом; но все было тихо, и вскоре страх перед нечистой силой и любопытство
взяли свое, и она снова прокралась на прежнее место за дверью.
- Зажгите, пожалуйста, свечу, Флинтвинч, - говорила миссис Кленнэм,
явно желая направить разговор на обыденные предметы. - Время чай пить.
Крошка Доррит сейчас придет и застанет меня в потемках.
Мистер Флинтвинч проворно зажег свечу и, ставя ее на стол, заметил:
- Кстати, каковы ваши планы насчет Крошки Доррит? Так она и будет вечно
здесь работать? Вечно являться в вашу комнату к чаю? Вечно приходить и
уходить, как она сейчас приходит и уходит?
- Разве можно говорить о вечности, обращаясь к бедной калеке? Всех нас
косит время, точно траву на лугу; но меня эта жестокая коса подрезала уже
много лет назад, и с тех пор я лежу здесь, немощная, недвижная, в ожидании,
когда господь бог приберет меня в свою житницу.
- Так-то так. Но вы здесь лежите живая-живехонькая - а сколько детей,
юношей, молодых цветущих женщин и здоровых и крепких мужчин было скошено и
прибрано за эти годы, которые для вас прошли почти бесследно - вы даже и
переменились очень мало. Вы еще поживете, да и я, надеюсь, тоже. А когда я
говорю "вечно", то подразумеваю наш с вами век - хоть я и не поэтического
склада.
Все эти соображения мистер Флинтвинч изложил самым невозмутимым тоном и
столь же невозмутимо стал ждать ответа.
- Если Крошка Доррит и впредь останется такой же скромной и прилежной и
будет нуждаться в той незначительной помощи, которую я в силах ей оказать,
она может рассчитывать на эту помощь, пока я жива, - разве только сама от
нее откажется.
- И больше ничего? - спросил Флинтвинч, поглаживая свой подбородок.
- А что же еще? Что, по-вашему, должно быть еще? - воскликнула миссис
Кленнэм с угрюмым недоумением в голосе.
После этого миссис Флинтвинч приснилось, будто они с минуту или две
молча глядели друг на друга поверх пламени свечи, и каким-то образом она
почувствовала, что глядели пристально.
- А вы случайно не знаете, миссис Кленнэм, - спросил повелитель Эффери,
понизив голос и придав ему выражение, значительность которого вовсе не
соответствовала простоте вопроса, - вы случайно не знаете, где она живет?
- Нет.
- А вы не - ну, скажем, не желали бы узнать? - спросил Иеремия таким
тоном, словно готовился вцепиться в нее.
- Если бы желала, так давно уже узнала бы. Разве я не могу у нее
спросить?
- Стало быть, не желаете знать?
- Не желаю.
Мистер Флинтвинч испустил долгий красноречивый вздох, а затем сказал,
все так же многозначительно:
- Дело в том, что я - совершенно случайно, заметьте! - выяснил это.
- Где бы она ни жила, - возразила миссис Кленнэм монотонным скрипучим
голосом, отчеканивая слово за словом, как будто все произносимые ею слова
были вырезаны на металлических брусочках и она их перебирала по порядку, -
это ее секрет, и я на него посягать не намерена.
- Может быть, вы даже предпочли бы не знать о том, что я знаю то, чего
вы не знаете? - спросил Иеремия; эта дважды перекрученная фраза вышла
удивительно похожей на него самого.
- Флинтвинч, - сказала его госпожа и компаньонша с неожиданной силой,
так что Эффери за дверью даже вздрогнула, услышав ее голос, - зачем вы
стараетесь вывести меня из терпения? Вы видите эту комнату. Если есть
что-либо утешительное в моем долголетнем заточении в ее четырех стенах - не
поймите это как жалобу, вам хорошо известно, что я никогда не жалуюсь на
свою: судьбу, - но если может тут быть что-либо утешительное для меня, так
это то, что, лишенная радостей внешнего мира, я в то же время избавлена от
знания некоторых вещей, которые мне знать не хотелось бы. Так почему же вы,
именно вы хотите отказать мне в этом утешении?
- Ни в чем я вам не хочу отказывать, - возразил Иеремия.
- Тогда ни слова больше - ни слова больше. Пусть Крошка Доррит хранит
свой секрет, и вы тоже его храните. Пусть она, как и раньше, приходит и
уходит, не встречая любопытных взглядов и не подвергаясь расспросам. И пусть
у меня, в моих страданьях будет хоть одно маленькое облегчение. Неужели это
так много, что вы готовы терзать меня, точно злой дух, из-за этого?
- Я только задал вам вопрос.
- А я на него ответила. - И ни слова больше - ни слова больше. - Тут
скрипнули колеса покатившегося кресла, и тотчас же резко зазвонил
колокольчик.
Эффери, в которой страх перед мужем пересилил в эту минуту страх перед
нечистой силой, торопливо и бесшумно прокралась в сени, сбежала вниз по
кухонной лестнице еще быстрей, чем недавно бежала по ней наверх, уселась на
прежнее место у очага, снова подоткнула подол юбки, а затем накинула
передник на голову. Колокольчик позвонил опять, потом еще и еще раз, наконец
зазвонил без перерыва, но Эффери оставалась глуха к его настойчивому звону;
она все сидела, накрывшись передником, и тщетно старалась перевести дыхание.
Но вот, наконец, по лестнице, ведущей из верхних комнат в сени, послышалось
шарканье туфель мистера Флинтвинча, сопровождаемое невнятной воркотней и
возгласами: "Эффери, старуха!". А так как Эффери по-прежнему не шевелилась
под своим передником, он со свечою в руке спустился, несколько раз
споткнувшись, вниз, подошел к ней вплотную, сдернул с ее головы передник и
сильно встряхнул ее за плечо.
- Ох, Иеремия! - разом проснувшись, воскликнула Эффери. - Как ты меня
напугал!
- Ты что тут делаешь, а? - грозно спросил Иеремия. - Тебе раз пятьдесят
звонили.
- Ох, Иеремия! - сказала миссис Эффери. - Мне снился сон.
Припомнив недавние похождения своей супруги в мире сонных грез, мистер
Флинтвинч поднес свечу к самому ее лицу, как бы вознамерившись устроить из
нее факел для освещения кухни.
- А ты знаешь, что уже время подавать ей чай? - спросил он, злобно
оскалившись и пинком едва не выбив из-под миссис Эффери стул.
- Чай, Иеремия? Ох, я сама не знаю, что со мной такое. Уж очень я
напугалась перед тем, как заснула, оттого, должно быть, все так и вышло.
- Эй ты, сонная тетеря! - прикрикнул мистер Флинтвинч. - Что ты там
несешь?
- Я слышала какой-то странный шум, Иеремия, и какую-то непонятную
возню. Вот здесь - здесь, в кухне.
Иеремия поднял свечу и оглядел закопченный потолок кухни, затем опустил
свечу вниз и оглядел сырой каменный пол, затем повернулся со свечой кругом и
оглядел разукрашенные подтеками и пятнами стены.
- Крысы, кошки, вода в трубах, - сказал Иеремия. При каждом из этих
предположений миссис Эффери отрицательно качала головой.
- Нет, Иеремия, это ведь уж и раньше бывало. И не только в кухне, но и
наверху, а один раз ночью, когда я шла по лестнице из ее комнаты в нашу, я
услышала шорох прямо у себя за спиной, и даже вроде почувствовала какое-то
прикосновение.
- Эффери, старуха, - свирепо произнес мистер Флинтвинч, поводив носом у
самых губ своей супруги, чтобы удостовериться, не отдает ли от нее спиртным,
- если сию же минуту не будет готов чай, ты у меня почувствуешь такое
прикосновение, голубушка, что отлетишь на другой конец кухни.
Это предупреждение расшевелило миссис Флинтвинч и заставило ее
поторопиться с чайником наверх, в комнату больной. Но как бы то ни было, она
окончательно утвердилась в своем мнении, что в этом мрачном доме творится
неладное. С тех пор она никогда не знала покоя после наступления сумерек и,
выходя в темноте на лестницу, всякий раз закутывала голову передником из
страха, как бы чего не увидеть.
Все эти таинственные тревоги и непонятные сны повергли миссис Флинтвинч
в душевное смятение, от которого, как мы увидим в дальнейшем, ей не скоро
суждено было оправиться. В зыбком тумане нахлынувших на нее впечатлений и
переживаний все вокруг стало казаться ей загадочным, и от этого она сама
сделалась загадочной для других, и окружающим было также трудно разбираться
в ее словах и поступках, как ей самой разобраться в том, что происходило в
доме, где она жила.
Итак, миссис Эффери все еще возилась с приготовлением чая, когда
раздался негромкий стук в дверь, каким всегда оповещала о своем приходе
Крошка Доррит. Миссис Эффери смотрела, как Крошка Доррит снимает в сенях
свою простенькую шляпку, а мистер Флинтвинч безмолвно разглядывает ее
издали, поскребывая свой подбородок, и словно ждала, что вот-вот стрясется
нечто чрезвычайное, от чего она лишится рассудка со страху, а может быть, их
всех троих разорвет на куски.
Когда с чаепитием было покончено, снова послышался стук в наружную
дверь, на этот раз оповещавший о приходе Артура. Миссис Флинтвинч пошла
отворить ему. Не успев переступить порог дома, Артур обратился к ней:
- Очень хорошо, что это вы, Эффери. - Мне нужно вас кое о чем спросить.
Но Эффери торопливо ответила:
- Нет, нет, Артур. Ради бога, не спрашивайте меня ни о чем! У меня
наполовину отшибло разум страхом и наполовину - снами. Не спрашивайте меня
ни о чем! Не знаю я, что есть, и чего нет, и что было, и чего не было! - С
этими словами она убежала от него и больше не показывалась ему на глаза.
Миссис Эффери не была охотницей до книг, а скудное освещение в комнате
не позволяло ей заниматься шитьем, даже если бы она того хотела, а потому
все свои вечера она просиживала теперь в том темном углу, откуда появилась
перед Артуром в день его приезда, и самые невероятные мысли и подозрения,
касавшиеся ее мужа, ее госпожи и таинственных звуков старого дома, роились у
нее в голове. В то время, когда миссис Кленнэм с неистовым пылом твердила
вслух свой религиозный урок, мысли эти нет-нет да и заставляли Эффери
оглядываться на дверь, и, пожалуй, ее ничуть бы не удивило, если бы оттуда
вдруг вышла какая-то темная фигура и увеличила собой число внимающих
благочестивым поучениям.
Вообще же Эффери употребляла все усилия, чтобы ни словом, ни жестом не
привлекать к себе внимания двух умников, и лишь в редких случаях (большей
частью это бывало в час, когда вечернее бдение уже подходило к концу) она
вдруг выскакивала из своего угла и с перекошенным от страха лицом шептала
мистеру Флинтвинчу, мирно читавшему газету у столика миссис Кленнэм:
- Вот опять, Иеремия! Слышишь? Что это за шум?
Но шум, если он и был, уже успевал затихнуть, и мистер Флинтвинч рычал
на нее с такой яростью, как будто это она против его воли срезала его с
веревки:
- Эффери, старуха, ты опять за свое! Ну погоди, вот я тебя сейчас так
угощу, что тебе не поздоровится!
ГЛАВА XVI - Ничья слабость
Настало время возобновить знакомство с семейством Миглз, и вот в один
субботний полдень, памятуя свой уговор с мистером Миглзом при посещении
Подворья Кровоточащего Сердца, Кленнэм отправился в Туикнем, где у мистера
Миглза имелся собственный коттедж. День выдался погожий, ясный, и так как
Артуру, давно не бывавшему в родных краях, любая сельская дорога Англии
судила много интересных впечатлений, он отправил свой багаж, с дилижансом, а
сам решил идти пешком. Была тут для него и прелесть новизны - на чужбине ему
редко приходилось разнообразить свой досуг долгими пешеходными прогулками.
Он выбрал путь на Фулем и Путин, ради удовольствия пройтись через
вересковую пустошь. Там солнце светило особенно ярко и радостно; но, еще не
успев далеко уйти по дороге, ведущей в Туикнем, он уже блуждал в неведомых
далях других дорог, более призрачных и туманных. Они открылись перед ним,
как только мерный, бодрящий шаг и прелесть окружающего ландшафта сделали
свое дело. Когда бродишь один в сельской тиши, трудно не отдаться раздумью.
А у Кленнэма так много было нерешенных вопросов, что пиши для размышлений
ему хватило бы даже, если бы он шел на край света.
Первым был вопрос, который почти не выходил у него из головы в
последнее время: что делать дальше, к какому занятию себя приставить и где
это занятие искать? Он отнюдь не был богат, и каждый день нерешительности и
бездействия увеличивал его тревоги, связанные с отцовским наследством.
Стоило ему задуматься о том, как лучше распорядиться этим наследством, чтобы
сохранить его в неприкосновенности или приумножить - и тотчас же вновь
являлась беспокойная мысль, что где-то есть человек, который вправе
требовать исправления причиненного ему зла. Об одном только этом можно было
бы размышлять в течение самой длинной прогулки. Но был и другой предмет -
его отношения с матерью, которую он аккуратно навещал теперь три-четыре раза
в неделю, и на взгляд все шло у них гладко и мирно, однако же взаимное
доверие так и не установилось. Неизменным и едва ли не главным предметом его
дум и забот оставалась Крошка Доррит; в силу превратности его собственной
судьбы и всего того, что ему пришлось узнать о судьбе и жизни этой девушки,
она была теперь единственной живой душой, с которой его связывали узы теплых
человеческих чувств - уважения, бескорыстного участия, благодарности,
сострадания, узы, основанные на невинной доверчивости, с одной стороны, и
ласковом покровительстве - с другой. В раздумья Кленнэма о ее будущем
невольно вплеталась мысль о том дне, когда всеразрешающая рука смерти даст,
наконец, свободу ее отцу; ибо только такой оборот событий позволил бы Артуру
на деле проявить свое дружеское участие, переменить всю ее жизнь, убрать
тяготы с ее нелегкого пути, предоставить ей домашний кров, которого она
никогда не имела; иными словами, он принял решение удочерить это бедное дитя
долговой тюрьмы и сделать так, чтобы оно обрело отдых и покой. Быть может,
его мысли занимал и еще один предмет, имевший непосредственное отношение к
тому месту, куда он направлялся; но тут все очертания были настолько смутны,
что скорей даже это был не предмет, а некая призрачная дымка, обволакивающая
все прочие раздумья.
Уже пустошь осталась позади, когда он заприметил на дороге пешехода,
идущего в ту же сторону, и что-то в облике этого пешехода показалось ему
знакомым. Где-то он уже видел этот наклон головы, эту
сосредоточенно-задумчивую манеру в сочетании с твердым, энергичным шагом. Но
вот пешеход остановился и сдвинул шляпу на затылок, как бы рассматривая
какую-то вещь, - и Кленнэм узнал Дэниела Дойса.
- Здравствуйте, мистер Дойс, - сказал Кленнэм, поравнявшись с ним. -
Рад встретить вас снова, и к тому же в местах, куда более приятных, нежели
Министерство Волокиты.
- А, приятель мистера Миглза! - воскликнул опознанный преступник,
оторвавшись от выкладок, которые он, видимо, делал в уме, и пожимая руку
Артуру. - Очень приятно, сэр. Вы уж извините, запамятовал вашу фамилию.
- Охотно извиняю. Тем более что фамилия ничем не прославленная. Не
Полип.
- Знаю, знаю, - засмеялся Дойс. - Я уже вспомнил: Кленнэм. Рад вас
видеть, мистер Кленнэм.
- Сдается мне, мистер Дойс, - сказал Артур, когда они зашагали дальше,
- что мы с вами держим путь в одно и то же место.
- Значит, и вы в Туикнем? - спросил Дэниел. - Что ж, тем лучше.
Они очень быстро освоились друг с другом, и у них завязался оживленный
разговор, за которым время летело незаметно. Злонамеренный изобретатель
отличался скромностью и здравым умом; кроме того, он привык сочетать смелый
и оригинальный замысел с точным и тщательным исполнением, и одно это, при
всей его непритязательности, делало его человеком далеко не заурядным.
Нелегко было заставить Дэниела Дойса разговориться о себе; поначалу он
отделывался скупыми и уклончивыми ответами: да, он сделал то-то и то-то,
такое-то изобретение принадлежит ему, и такое-то усовершенствование - тоже
ему; но ведь таково уж его ремесло, знаете ли, таково уж его ремесло. Однако
мало-помалу он уверился, что его расспрашивают не из праздного любопытства,
и это развязало ему язык. Так Артур узнал, что он сын кузнеца, родом с
севера; что мать, овдовев, отдала его в ученье к слесарю; что проучившись
немного времени, он стал "придумывать разные мелочишки", и это повело к
тому, что слесарь освободил его от контракта и отпустил с денежным подарком,
благодаря которому он смог осуществить свою заветну