Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
73 -
74 -
75 -
76 -
77 -
78 -
79 -
80 -
81 -
82 -
83 -
84 -
85 -
86 -
87 -
88 -
89 -
90 -
91 -
92 -
93 -
94 -
95 -
96 -
97 -
98 -
99 -
100 -
101 -
102 -
103 -
Сэр, - сказал мажордом, - это весьма неприятное для меня
обстоятельство, так как оно может отразиться на моей репутации; я желал бы
получить расчет сегодня же.
- Послушайте, неужели вы не только не взволнованы, но даже не удивлены?
- с жаром воскликнул Врач.
Мажордом с обычной невозмутимостью изрек в ответ следующие
достопамятные слова:
- Сэр, мистер Мердл никогда не был джентльменом, и никакой
неджентльменский поступок мистера Мердла не может меня удивить. Угодно вам,
чтобы я отдал какие-нибудь распоряжения, прежде чем начать свои сборы к
отъезду?
Вернувшись к ожидавшему его другу, Врач не стал распространяться о
своей беседе с миссис Мердл, а сказал только, что сообщил ей пока не все, но
то, что сообщил, она перенесла довольно стойко. Цвет Адвокатуры не
прохлаждался на улице зря: он за это время измыслил хитроумнейший капкан для
уловления всех присяжных разом. Теперь он мог выкинуть эту заботу из головы
и сосредоточиться на происшедшей катастрофе, и по дороге домой друзья
обсуждали эту катастрофу со всех сторон. Когда они подошли к дому Врача, в
ясное утреннее небо уже тянулись первые редкие дымки и слышны были негромкие
голоса первых редких прохожих; и, оглянувшись на еще сонный огромный город,
они сказали себе: о, если бы все те сотни и тысячи людей, что мирно спят, не
подозревая о своем разорении, могли сейчас слышать их разговор - какой
понесся бы к небу страшный вопль, проклинающий жалкого виновника всех
несчастий!
Весть о кончине великого Мердла распространилась с поразительной
быстротой. Сперва он умирал поочередно от всех существующих в мире болезней,
не считая нескольких новых, мгновенно изобретенных для данного случая. Он с
детства страдал тщательно скрываемой водянкой; он унаследовал от деда целую
каменоломню в печени; ему в течение восемнадцати лет каждое утро делали
операцию; его важнейшие кровеносные сосуды лопались, как фейерверочные
ракеты; у него было что-то с легкими; у него было что-то с сердцем; у него
было что-то с мозгом. Пятьсот лондонцев, севших в это утро завтракать,
понятия не имея ни о чем, встали из-за стола в твердой уверенности, что
слышали собственными ушами, как знаменитый врач предупреждал мистера Мердла:
"Вы в любую минуту можете угаснуть, как свеча", а мистер Мердл отвечал на
это: "Двум смертям не бывать, а одной не миновать". К одиннадцати часам
теория чего-то с мозгом получила решительный перевес над всеми прочими, а к
двенадцати выяснилось окончательно, что это было: удар.
Удар настолько понравился всем и удовлетворил самые взыскательные
вкусы, что эта версия продержалась бы, верно, целый день, если бы в половине
десятого Цвет Адвокатуры не рассказал в суде, как в действительности
обстояло дело. По городу тотчас же пошла новая молва, и к часу дня на всех
перекрестках уже шептались о самоубийстве. Однако Удар вовсе не был
побежден; напротив, он приобретал все большую и большую популярность. Каждый
извлекал из Удара свою мораль. Те, кто пытался разбогатеть и кому это не
удалось, говорили: "Вот до чего доводит погоня за деньгами!" Лентяи и
бездельники оборачивали дело по-иному. "Вот что значит переутомлять себя
работой", - говорили они. "Работаешь, работаешь, работаешь - глядь, и
доработался до Удара!" Последнее соображение нашло особенно горячий отклик
среди клерков и младших компаньонов, которым меньше всего грозила опасность
переутомления. Они дружно уверяли, что участь мистера Мердла послужит им
уроком на всю жизнь, и клялись беречь силы, чтобы избежать Удара и как можно
дольше продлить свои дни на радость друзьям и знакомым.
Но ко времени открытия биржи об Ударе стали забывать, и с востока, с
запада, с севера, с юга поползли зловещие слухи. Сперва их передавали
шепотом, и они не шли дальше сомнений, так ли уж велико состояние мистера
Мердла, как о том говорили; не отразится ли случившееся на свободном
обращении акций; не приостановит ли чудо-банк платежи, хотя бы временно, на
какой-нибудь месяц. Но, нарастая с каждой минутой, слухи становились все
более грозными. Этот человек возник из ничего; никто не мог объяснить,
откуда и как он пришел к своей славе; он был, в сущности говоря, грубый
невежда; он никому не смотрел прямо в глаза; совершенно непонятно, почему он
пользовался доверием стольких людей; своего капитала у него не было никогда,
предприятия его представляли собою чистейшие авантюры, а расходы были
баснословны. С приближением сумерек слухи крепли, приобретали
определенность. Он оставил письмо своему врачу, врач письмо получил, оно
будет предъявлено завтра на дознании и как громом поразит многочисленных
жертв обмана. Тысячи людей всех званий и профессий будут разорены вследствие
его банкротства; старикам, никогда не знавшим нужды, придется оплакивать
свое легковерие в работном доме за неимением другого пристанища; будущее
множества женщин и детей окажется загубленным безжалостной рукой того
негодяя. Всякий, кто пировал за его роскошным столом, узнает, что помогал
обездолить бесчисленные семьи; всякий, кто поклонялся ему, сотворив из денег
кумир, поймет, что лучше уж было просто поклоняться дьяволу. Слухи росли и
множились, находя подтверждение в каждом новом выпуске вечерних газет,
голоса, их подхватывавшие, звучали все громче и к ночи слились в такой
оглушительный рев, что казалось, забравшись на галерею, опоясывающую купол
собора св. Павла, можно услышать, как воздух звенит от проклятий, сочетаемых
с тысячекратно повторенным именем МЕРДЛ.
Ибо к этому времени стало уже известно, что недуг покойного мистера
Мердла следовало назвать Мошенничеством и Воровством. Он, предмет всеобщей
лести и поклонения, желанный гость за столом у первых людей в государстве,
украшение великосветских салонов их жен, он, который легко входил в круг
самых избранных, обуздывал аристократическую спесь, торговался за титул с
главой Министерства Волокиты, он, покровитель покровителей, за десять или
пятнадцать лет удостоенный больших почестей, чем за два столетия было
оказано в Англии всем мирным радетелям о народном благе и всем светилам
Науки и Искусства, со всеми их творениями, он, ослепительное чудо нашего
времени, новая звезда, указывавшая путь волхвам с дарами, пока она не
закатилась над мраморной ванной, в которой лежала падаль, - был попросту
величайшим Мошенником и Вором, когда-либо ухитрившимся избегнуть виселицы.
ГЛАВА XXVI - Пожиная бурю
Торопливые шаги и прерывистый храп возвестили о приближении мистера
Панкса, и через минуту последний ворвался в контору Артура Кленнэма.
Дознание пришло к концу, письмо стало достоянием гласности, банк лопнул,
прочие соломенные постройки запылали и обратились в кучу пепла.
Прославленный пиратский корабль взлетел на воздух вместе с целой флотилией
различных судов и суденышек, и море было усеяно следами крушения - там и сям
догорали остовы кораблей, взрывались пороховые бочки, сами собой стреляли
пушки, вдребезги разнося друзей и приспешников, утопающие хватались за
обломки снастей, изнемогшие пловцы боролись с волнами, и вокруг всплывших
трупов уже шныряли акулы.
От порядка и деловитости, всегда царивших в конторе Кленнэма, не
осталось ровно ничего. Повсюду валялись нераспечатанные письма,
неразобранные счета и документы, а сам хозяин праздно стоял посреди этих
знаков иссякшей энергии и рухнувших надежд, облокотясь на свою конторку и
уронив голову на руки.
Мистер Панкс, ворвавшись в комнату, при виде его так и замер. В
следующее мгновение локти мистера Панкса уже были на конторке, а голова
мистера Панкса уже была опущена на руки; и несколько минут они оставались
так, оба безмолвные и неподвижные, разделенные лишь конторкою.
Мистер Панкс первым поднял голову и заговорил:
- Это я вас втянул, мистер Кленнэм. Я виноват. Кляните меня, как
хотите. Я себя еще и не так кляну. Я еще и не того заслуживаю.
- Ах, Панкс, Панкс! - отозвался Кленнэм. - Что говорить понапрасну. А я
сам чего заслуживаю?
- Лучшей участи, - сказал Панкс.
- Я, - продолжал Кленнэм, не слушая его, - я, разоривший своего
компаньона! Панкс, Панкс, ведь я разорил Дойса! Честного, неутомимого
труженика, который всю свою жизнь работал, не зная ни отдыха, ни срока;
который испытал столько горьких неудач, и не поддался им, не очерствел, не
разочаровался в жизни; которого я так любил, так надеялся быть ему добрым и
преданным помощником, - и вот я своими руками разорил его - навлек на него
позор и бесчестье - разорил его, разорил!
Страдания, которые ему причиняла эта мысль, были так велики, что Панкс,
не будучи в силах глядеть на столь горестное зрелище, вцепился себе в волосы
и стал выдирать их.
- Браните же меня! - воскликнул Панкс. - Браните меня, сэр, или я за
себя не ручаюсь! Назовите меня дураком, мерзавцем! Скажите: осел! где была
твоя голова? Скотина! куда тебя понесло? Не стесняйтесь со мною. Обругайте
меня как следует! - Произнося эти слова, мистер Панкс самым жестоким и
беспощадным образом рвал на себе волосы.
- Если бы вы не поддались этой злосчастной мании, Панкс, - сказал
Кленнэм, больше с состраданием, нежели с сердцем, - было бы гораздо лучше
для вас и гораздо лучше для меня.
- Еще, сэр! - вскричал Панкс, скрежеща зубами в запоздалом раскаянии. -
Так, так, еще!
- Если бы вы не занялись этими проклятыми расчетами и не подсчитали все
с такой устрашающей точностью, - простонал Кленнэм, - было бы гораздо лучше
для вас, Панкс, и гораздо лучше для меня.
- Еще, сэр! - воскликнул Панкс, отпустив свою шевелюру. - Еще, еще!
Но Кленнэм, видя, что отчаяние Панкса понемногу ослабевает, решил этим
ограничиться и только добавил, крепко пожав ему руку:
- Слепец вел слепца, Панкс! Слепец вел слепца! Но Дойс, Дойс, Дойс,
бедный мой компаньон! - И он снова упал головой на конторку.
Панкс, как прежде, последовал его примеру и, как прежде, первым прервал
затянувшуюся паузу:
- Я ни на минуту не прилег, сэр, с тех пор как услышал об этом. Весь
город избегал в надежде хоть что-нибудь вытащить из огня. Где там! Все
пропало! Все пошло прахом!
- Знаю, - отвечал Кленнэм. - Слишком хорошо знаю.
Новая пауза была заполнена стоном мистера Панкса, шедшим, казалось, из
самых глубин его существа.
- И ведь как раз вчера, Панкс, - сказал Артур, - как раз вчера, в
понедельник, я твердо решился продать все и развязаться с этим делом.
- О себе я этого сказать не могу, сэр, - отвечал Панкс. - Но
удивительно, от скольких людей я уже слышал, что они собирались продать
вчера - не сегодня, не завтра, и ни в другой любой из трехсот шестидесяти
пяти дней, а именно вчера.
Его сопенье и фырканье, всегда производившие комический эффект, на этот
раз звучали трагически, как рыдания, и весь он, грязный, растерзанный,
замызганный с головы до ног, мог сойти за живое воплощение Горя, если бы
только грязь позволила разглядеть его черты.
- Мистер Кленнэм, вы вложили в эти акции... все? - Нелегко было ему
переступить через это многоточие, и еще трудней - произнести последнее
слово.
- Все.
Мистер Панкс снова вцепился в свою проволочную шевелюру и так рванул,
что клочья волос остались у него в руках. Он посмотрел на них с
остервенением и сунул в карман.
- Я знаю, как мне быть, - сказал Кленнэм, смахнув две-три слезинки,
катившиеся по его лицу, - и начну действовать сегодня же. Те ничтожные меры,
которые в моих силах принять, должны быть безотлагательно приняты. Я должен
спасти доброе имя моего несчастного компаньона. Себе я не оставлю ничего. Я
передам нашим кредиторам полномочия, которыми так злоупотребил, и буду
работать до конца своих дней, чтобы хотя отчасти возместить ущерб,
причиненный моей ошибкой - или моим преступлением.
- Неужели нет никакой возможности выкрутиться, сэр?
- Никакой решительно. Где уж тут выкручиваться, Панкс! Чем скорей дело
перейдет в другие руки, тем лучше. На этой неделе настают сроки некоторых
платежей, и катастрофа все равно разразится, даже если я оттяну ее до тех
пор, скрыв от других то, что известно мне самому. Я обдумывал свое решение
всю ночь; теперь остается только исполнить его.
- Но вы не можете все сделать сами, - сказал Панкс, весь взмокший,
словно пары, которые он выпускал, тут же сгущались и превращались в влагу. -
Посоветуйтесь с юристом.
- В этом вы, пожалуй, правы.
- Посоветуйтесь с Рэггом.
- Ну что ж, дело тут нехитрое. Он справится не хуже любого.
- Хотите, я за ним сбегаю, мистер Кленнэм?
- Если вас не затруднит, буду вам очень признателен.
Мистер Панкс схватил свою шляпу и на всех парах отбыл по направлению к
Пентонвиллу. За время его отсутствия Артур ни разу не поднял головы и не
переменил позы.
Мистер Панкс воротился в сопровождении своего друга и поверенного,
мистера Рэгга. Дорогою мистер Рэгг имел немало случаев убедиться, что мистер
Панкс пребывает в сильном душевном смятении, а потому деловой разговор он
начал с того, что предложил последнему убраться вон. Мистер Панкс, обмякший,
подавленный, безропотно повиновался.
- Он мне напоминает мою дочь, сэр, в ту пору, когда мы с ней начинали
дело Рэгг против Боукинса о нарушении обещания жениться, - сказал мистер
Рэгг. - Все это чересчур его волнует, сэр. - Он находится в расстроенных
чувствах. В нашей профессии, сэр, расстроенные чувства ни к чему. - Стягивая
перчатки и кладя их в шляпу, мистер Рэгг мельком глянул на своего клиента, и
от него не укрылась происшедшая в последнем перемена.
- С огорчением замечаю, сэр, - сказал он, - что вы также находитесь в
расстроенных чувствах. Напрасно, напрасно, этого нельзя допускать.
Случившееся весьма прискорбно, сэр, но мы не должны склонять голову под
ударами судьбы.
- Если бы речь шла только о моих деньгах, мистер Рэгг, - сказал
Кленнэм, - я беспокоился бы гораздо меньше.
- В самом деле, сэр? - сказал мистер Рэгг, возбужденно потирая руки. -
Вы меня удивляете. Это очень странно, сэр. По моим многочисленным
наблюдениям люди обыкновенно больше всего беспокоятся о своих деньгах. Я
знавал нескольких человек, загубивших немало чужих денег, и они, надо
сказать, переносили это весьма мужественно - весьма мужественно.
Высказав эти утешительные соображения, мистер Рэгг взгромоздился на
высокий табурет и приступил к делу.
- Итак, с вашего позволения, начнем, мистер Кленнэм. Рассмотрим
сложившиеся обстоятельства. Вопрос, в сущности говоря, ясный. Простой,
немудреный, диктуемый здравым смыслом вопрос; что мы тут можем сделать для
себя? Что мы можем сделать для себя?
- Ошибаетесь, мистер Рэгг, вопрос для меня не в этом, - возразил Артур.
- Вы с самого начала становитесь на неверный путь. Мой вопрос вот в чем: что
я могу сделать для своего компаньона? Как я могу возместить причиненный ему
ущерб?
- Знаете, сэр, боюсь, что вы слишком поддаетесь своим расстроенным
чувствам, - внушительно заметил мистер Рэгг. - Мне не нравится слово
"возместить", сэр, разве только в устах представителя противной стороны.
Прошу прощения, но я считаю свою: долгом предостеречь вас от этой опасной
склонности - поддаваться своим расстроенным чувствам.
- Мистер Рэгг, - сказал Кленнэм, набравшись духа и удивляя своего
собеседника неожиданной в столь удрученном состоянии решимостью и упорством,
- я вижу, намеченный мною плац не встречает у вас одобрения. Если это
обстоятельство может помешать вам действовать в желательном для меня духе, я
глубоко сожалею, но мне придется искать себе другого помощника. Должен
предупредить вас сразу, что всякие споры на эту тему бесполезны.
- Ну что ж, сэр, - ответствовал мистер Рэгг, пожимая плечами. - Ну что
ж. Раз чьи-то руки должны быть приложены к данному делу, пусть это будут мои
руки. Такого принципа я придерживался в деле Рэгг против Боукинса. Такого
принципа я придерживаюсь и в других делах.
После этого Кленнэм изложил мистеру Рэггу сущность принятого им
решения. Он объяснил, что его компаньон - человек исключительной честности и
душевной чистоты, и эти его свойства следует прежде всего принять во
внимание и пощадить. Он упомянул о том, что серьезные дела удерживают сейчас
его компаньона за границей, и тем важней довести до всеобщего сведения, что
вся ответственность за допущенные опрометчивые действия ложится на одного
лишь Кленнэма - чтобы даже тень незаслуженного подозрения не коснулась его
компаньона и не помешала успешно довести до конца порученное ему
предприятие. Полностью обелить имя Дэниела Дойса, объявить во всеуслышание и
без всяких оговорок, что он, Артур Кленнэм, своей единоличной волей и даже
вопреки предостережению компаньона, вложил капиталы фирмы в предприятия,
которые оказались аферами и потерпели крах, - вот единственное, чем он может
хотя отчасти искупить свою вину перед Дойсом, если не перед другими; и вот с
чего, следовательно, надлежит начинать. С этой целью он уже составил текст
уведомления, которое намерен разослать в печатном виде всем имеющим дела с
фирмой Дойс и Кленнэм, а кроме того, поместить в газетах. Кроме этой меры
(описание коей мистер Рэгг выслушал, гримасничая самым ужасным образом и
ерзая на месте, словно у него были судороги в ногах), он обратится ко всем
кредиторам с письмом, в котором торжественно подтвердит непричастность
своего компаньона к случившемуся, известит их, что фирма прекращает операции
впредь до выяснения всех предъявляемых претензий, и смиренно выразит свою
готовность положиться на их волю. Если, приняв в расчет невиновность его
компаньона, кредиторы пойдут на такое соглашение, которое позволит фирме
оправиться от удара и на приемлемых началах возобновить свою деятельность,
он откажется от своей доли в предприятии в пользу Дойса в виде некоторого
денежного возмещения понесенных по его вине убытков (единственного, которое
он может сейчас предложить), - и только будет просить, чтобы тот оставил его
у себя на положении служащего, получающего самое скромное жалованье.
Мистер Рэгг ясно видел, что Кленнэм от принятого решения не отступится,
но гримасы так дергали его лицо, а судороги так сводили ноги, что он все же
не мог не высказаться, хотя бы для собственного облегчения.
- Я с вами не спорю, сэр, - сказал он, - и ни против чего не возражаю.
Я буду действовать, как вы желаете, сэр, но остаюсь при особом мнении. - И
мистер Рэгг пустился в довольно пространную аргументацию своего особого
мнения. - Во-первых, - сказал он, - весь город, можно даже сказать, вся
страна еще неистовствует после совершившегося разоблачения и готова обрушить
свою ярость на пострадавших - те, кто не попался на удочку, будут обливать
их презрением за то, что они не оказались столь же предусмотрительными, а
те, кто попался, сумеют найти себе извинения и оправдания, отказывая в этом
своим товарищам по несчастью; не говоря уже о том, что каждая отдельная
жертва станет с возмущением уверять себя, что никогда бы не поддалась на
обман, если б ее не увлекли своим примером другие. Во-вторых, подобное
заявление, сделанное в подобный момент, вызовет целую бурю негодования
против Кленнэма, а при таких обстоятельствах трудно рассчитывать на
снисходительность кредиторов, или хотя бы на их единодушие;