и  Доррит  -
человек семейный?
   Видя, что все молчат, хозяин дома ответил;
   - У него две дочери, милорд.
   - А, так вы с ним знакомы? - сказал лорд Децимус.
   - Миссис Мердл знакома. И мистер Спарклер тоже.  Если  не  ошибаюсь,  -
прибавил мистер Мердл, - одна из барышень произвела впечатление  на  Эдмунда
Спарклера. Он вообще впечатлительный, и я - мне кажется -  эта  победа...  -
Тут мистер Мердл умолк и стал разглядывать скатерть, как делал всегда,  если
чувствовал, что на него обращено внимание.
   Цвет Адвокатуры весьма обрадовался,  услыхав,  что  семейство  Мердл  и
семейство, о котором шла речь, уже познакомились. Обратись к Столпу  Церкви,
сидевшему напротив, он заметил вполголоса, что тут  можно  усмотреть  своего
рода аналогию тем законам природы, согласно которым сходное сходится. Весьма
любопытный  и  интересный  феномен  -  это  свойство  богатства  притягивать
богатство, и, несомненно, здесь есть что-то общее с явлениями  магнетизма  и
всемирного тяготения. Столп Церкви, потихоньку спустившийся  на  землю,  как
только разговор принял описанный оборот, согласился с  этим.  Для  Общества,
сказал он, чрезвычайно важно, если  человек,  неожиданно  наделенный  силой,
которую можно употребить  как  во  благо,  так  и  во  зло  людям,  избегнет
искушения, пожелав, так  сказать,  растворить  свою  волю  в  другой,  более
могущественной и мудрой воле, которая (как это имеет место в  случае  нашего
гостеприимного  хозяина)  всегда  направлена  в   соответствии   с   высшими
интересами Общества. Таким образом, вместо двух огней, большего и  меньшего,
которые, соперничая друг с другом, бросают неверные и  колеблющиеся  отсветы
по сторонам, мы обретем  одно  прекрасное  светило,  чьи  благотворные  лучи
равномерно озаряют землю. Столпу Церкви, как видно,  очень  понравилась  его
собственная мысль, и он  еще  долго  развивал  ее  в  подробностях;  а  Цвет
Адвокатуры (каждый присяжный идет в счет) делал вид,  что  смиренно  внимает
его поучениям.
   Обед и десерт длились три часа, и за это время застенчивый член  палаты
продрог до костей, ибо, едва успев разогреться  едой  и  питьем,  тотчас  же
снова остывал в тени лорда Децимуса. Лорд Децимус высился над  столом  точно
колокольня на  равнине,  накрывая  всю  скатерть  своей  тенью,  загораживал
достоуважаемому сочлену свет, обдавал  достоуважаемого  сочлена,  холодом  и
внушал ему тягостное чувство одиночества. Когда он  пожелал  выпить  с  этим
одиноким путником, у того ноги налились свинцом; а когда  он  сказал:  "Ваше
здоровье, сэр!", бедняге показалось,  что  вокруг  него  мрачная  бесплодная
пустыня.
   Но вот лорд Децимус  поднялся  и  с  чашкой  в  руке  стал  кружить  по
столовой, рассматривая картины, а все прочие с интересом следили  за  ним  и
гадали, скоро ли это занятие ему надоест и он, взмахнув крылами, воспарит  в
гостиную, куда за ним можно будет потянуться и мелкой птахе.  Несколько  раз
он расправлял свои могучие крылья и  -  оставался  на  месте;  но,  наконец,
долгожданный перелет совершился.
   И тут возникла трудность, возникающая почти постоянно, когда  обед  или
вечер затеян с одной лишь целью: доставить двум людям случай  встретиться  и
поговорить. Все присутствующие (за исключением Столпа Церкви, пребывавшего в
блаженном неведении) отлично знали, что все съеденное и  выпитое  за  обедом
было съедено и выпито лишь для того, чтобы лорд Децимус и мистер Мердл  пять
минут поговорили друг с другом. Но  когда  настало  время  для  этого  столь
тщательно подготовленного  разговора,  то  оказалось,  что  никакими  силами
невозможно  свести  обоих  великих  мужей  вместе.  Мистер   Мердл   и   его
аристократический гость упорно блуждали на разных концах  анфилады  парадных
комнат.  Напрасно  обворожительный  Фердинанд  уговаривал   лорда   Децимуса
взглянуть на бронзовых коней, близ которых бродил мистер Мердл, -  не  успел
он привести его, как мистер Мердл увернулся и исчез. Напрасно  он  соблазнял
мистера Мердла возможностью рассказать  лорду  Децимусу  историю  уникальных
дрезденских ваз, стоявших  к  зале,  -  покуда  он  вел  его,  лорд  Децимус
увернулся и исчез.
   - Видели вы когда-либо что-либо  подобное?  -  сказал  Фердинанд  Цвету
Адвокатуры после очередной неудачной попытки, двадцатой по счету.
   - Видал, и не раз, - отозвался тот.
   - Давайте назначим место, и я загоню  туда  одного,  а  вы  другого,  -
сказал Фердинанд, - иначе ничего из этого не выйдет.
   - Согласен. Только,  с  вашего  позволения,  я  буду  загонять  Мердла.
Милорда - не берусь.
   Фердинанд, как он ни был зол, разразился смехом.
   - Черт бы их побрал обоих, - сказал он, взглянув на часы. -  Мне  нужно
уходить. И чего они валяют дурака? Ведь каждый знает, что у другого на  уме.
Вот, полюбуйтесь на них.
   Они по-прежнему толклись в разных концах анфилады,  притворяясь,  будто
им нет никакого дела друг до друга, хотя их истинные мысли  читались  сквозь
это нелепое притворство так же легко, как если бы они были написаны мелом  у
них на спине. В это время к лорду Децимусу  подошел  Столп  Церкви  (который
присутствовал при разговоре Фердинанда  с  Цветом  Адвокатуры,  но  в  своей
святой простоте не уловил смысла этого разговора).
   - Напущу-ка я на Мердла доктора, - решил Фердинанд. - Он его изловит  и
будет держать, а я тем временем заманю туда же своего знатного  родича  -  в
крайнем случае приволоку силой, - и совещание состоится.
   - Раз уж вы оказали мне  честь  просить  моей  помощи,  -  сказал  Цвет
Адвокатуры с лукавейшей улыбкой, - готов служить вам в меру моих слабых сил.
Одному тут, в самом деле, не справиться. Постарайтесь не  выпускать  милорда
из угловой гостиной, где он сейчас так увлечен беседой, а  я  уж  как-нибудь
доставлю туда нашего милейшего Мердла и позабочусь о том, чтоб он не убежал.
   - Идет, - сказал Фердинанд.
   - Идет, - сказал Цвет Адвокатуры.
   Любопытно и поучительно было наблюдать, как Цвет  Адвокатуры,  беспечно
помахивая висевшим на ленте  лорнетом  и  любезно  раскланиваясь  направо  и
налево (присяжные! всюду присяжные!), по чистой случайности  натолкнулся  на
мистера Мердла и как он воспользовался этой счастливой  случайностью,  чтобы
посоветоваться об одном вопросе, по которому чрезвычайно желал  бы  услышать
его просвещенное и авторитетное мнение. (Тут он взял мистера Мердла под руку
и незаметно увлек за собой.) Один банкир,  назовем  его  А.  Б.,  выдал  его
клиентке или доверительнице, назовем  ее  В.  Г.,  довольно  крупную  ссуду,
предположим пятнадцать тысяч фунтов. (Тут  он  крепче  прижал  руку  мистера
Мердла, так как они приближались к лорду Децимусу.) В  качестве  обеспечения
указанной ссуды В. Г., предположим, вдова, передала А. Б. документы на право
владения земельной  собственностью,  назовем  ее  Блинкитер  Доддлз.  Вопрос
состоит вот в чем. У В. Г. есть совершеннолетний сын,  назовем  его  Д.  Е.,
который  пользуется  частичным  правом  вырубки  леса  на  землях  Блинкитер
Доддлз... однако, что ж  это  он!  В  присутствии  лорда  Децимуса  занимать
внимание любезного хозяина сухой и скучной юридической  материей  -  да  это
просто непозволительно! В другой  раз!  Он  безмерно  виноват  и  больше  не
произнесет ни слова. Кстати, не найдет ли Столп Церкви возможным уделить ему
несколько минут? (Мистер Мердл был уже усажен  на  кушетку  рядом  с  лордом
Децимуточ, и деваться им было некуда. Теперь или никогда.)
   Все прочие гости, и сознании важности минуты (один  лишь  Столп  Церкви
по-прежнему не подозревал ничего), собрались у камина в соседней комнате и с
притворным интересом болтали о  всевозможных  пустяках,  но  мысли  и  взоры
каждого украдкой стремились туда, где происходил  знаменательный  тет-а-тет.
Фигуранты нервничали; быть может, их мучила страшная догадка,  что  какое-то
теплое местечко уплывает от них.  Столп  Церкви  был  единственным,  кто  не
испытывал никакого волнения и беспокойства. Он завел  со  знаменитым  Врачом
разговор  о  болезнях  голосовых  связок,  которой  часто  страдают  молодые
священники, и о средствах против этого бедствия, наносящего  вред  церковным
делам. Врач высказался в общем смысле: дескать, если  хочешь  стать  чтецом,
нужно прежде всего выучиться читать; соблюдайте это правило, и все  будет  в
порядке. Столп Церкви переспросил с некоторым недоверием, серьезно ли доктор
так думает? И тот отвечал: вполне серьезно.
   Только Фердинанд все это время занимал обособленную  позицию,  примерно
на полдороге между кружком у камина и местом уединения двух великих мужей. -
как будто один из них совершал над другим хирургическую  операцию  и  каждую
секунду могла понадобиться помощь ассистента. И в самом деле, четверти  часа
не прошло, как лорд Децимус крикнул; "Фердинанд!" Тот не заставил себя звать
дважды, и с  его  участием  беседа  длилась  еще  минут  пять.  Потом  среди
фигурантов пронесся сдавленный вздох: лорд Децимус встал,  видимо  собираясь
распрощаться. Вспомнив наставления  Фердинанда  о  пользе  популярности,  он
самым эффектным образом пожал всем руки, а  Цвету  Адвокатуры  даже  сказал:
"Надеюсь, я вам не наскучил своим рассказом?" На что тот поспешил  ответить;
"Напротив, милорд, я с интересом выслушал его весь, от персиков  до  пэров",
довольно ясно намекнув, что оценил остроту по достоинству и не забудет ее до
конца своих дней.
   Вслед за ним отбыла государственная мудрость, сокрытая под  застегнутым
на  все  пуговицы  сюртуком  мистера  Тита  Полипа;  а  потом  и  Фердинанд,
торопившийся в Оперу. Другие еще медлили, в тщетной  надежде  услышать  хоть
слово от мистера Мердла, и пили ликеры из  золотых  рюмок,  которые  липкими
кольцами следов обручались со  столиками  "буль"  *.  Но  мистер  Мердл,  по
обыкновению, бродил, как в тумане, из комнаты в комнату, не раскрывая рта.
   Спустя день или два весь город был оповещен о том, что Эдмунд Спарклер,
эсквайр,  пасынок  знаменитого  мистера  Мердла,  заслуженно   пользующегося
всемирной известностью, получил видный пост в Министерстве Волокиты; и  всем
правоверным предлагалось приветствовать это назначение, как дань уважения  и
почета со стороны великого Децимуса коммерческим кругам, которые  для  нашей
великой коммерческой державы должны быть, и так далее и тому  подобное,  под
гром фанфар. Уважение и почет, выраженные столь  официально,  способствовали
новому и еще большему расцвету чудо-банка и других чудо-предприятий; и толпы
зевак валили со всего Лондона на Харли-стрит, чтобы поглазеть  на  обиталище
мастера золотых чудес.
   И если величественный мажордом снисходил до того, чтобы  показаться  на
пороге, зеваки восторгались его осанкой богача и вслух гадали: сколько денег
лежит на его счету в  чудо-банке.  Впрочем,  знай  они  эту  респектабельную
Немезиду * поближе, им бы незачем было гадать; они могли  бы  назвать  цифру
совершенно точно.



 ГЛАВА XIII - Эпидемия растет

   Что нравственный недуг не менее прилипчив, нежели недуг  телесный;  что
зараза этого рода распространяется с пагубной быстротой чумы; что  эпидемия,
раз вспыхнув, захватывает всех без разбора, поражает самых здоровых людей  и
развивается в самых неожиданных местах, - все это мы знаем на опыте  так  же
твердо,  как  то,  что  человеку  нужно  дышать,  чтобы   жить.   Величайшим
благодеянием для человечества был бы обычай хватать тех,  чья  слабость  или
порочность служит питательной средой для болезнетворных микробов, и если  уж
не казнить их, то хотя бы сажать в одиночное заключение прежде, чем  болезнь
перекинется дальше.
   Как во время большого пожара рев пламени разносится далеко по сторонам,
так вокруг священного огня, раздуваемого  могущественными  Полипами,  воздух
все больше и больше полнился отголосками имени Мердла. Это имя было  у  всех
на устах, звучало у всех в ушах. Не было, нет и не будет  никогда  человека,
равного мистеру Мердлу. Никто, как уже говорилось раньше, не знал, в чем его
заслуги; но все знали, что он - величайший из людей.
   В Подворье Кровоточащего Сердца, где каждый грош был  всегда  рассчитан
заранее, этот образец человеческих добродетелей вызывал не меньший  интерес,
чем на Бирже. Миссис Плорниш, теперь владелица бакалейной и мелочной лавочки
в аристократическом конце Подворья, у выхода на улицу,  где  в  торговле  ей
помогали Мэгги и старичок отец, вела нескончаемые разговоры о мистере Мердле
со своими покупателями. Мистер Плорниш, который вошел в долю с одним  мелким
подрядчиком, промышлявшим по соседству, рассуждал, орудуя мастерком на лесах
или на крыше дома, где шла работа: этот мистер Мердл, он, слыхать,  как  раз
такой человек, какой всем нам нужен, и он, слыхать, может  навести  порядок,
так чтобы каждый из нас получил свое, как оно и быть должно. Мистер Баптист,
единственный плорнишевский жилец, собирался, если верить  молве,  вложить  в
одно из предприятий мистера Мердла все  свои  сбережения,  плод  скромной  и
умеренной жизни. Кровоточащие Сердца женского пола,  являясь  в  лавочку  за
унцией чаю и с центнером сплетен, сообщали миссис Плорниш самые  достоверные
сведения, полученные от племянницы Мэри-Энн, той, что по  швейной  части:  у
миссис Мердл платьев, мэм, - три фургона нагрузить, и еще останется. А  сама
она такая раскрасавица, мэм, что другой такой во всем  свете  нет;  грудь  -
мрамор, да и только. А сын ее, который теперь в  начальство  вышел,  это  от
первого мужа, мэм; муж-то был  генерал,  водил  войско  на  врага  и  всегда
возвращался с победой. А еще передают, будто мистер Мердл хотел  купить  все
правительство, да рассчитал, что невыгодно: мне, говорит,  больших  прибылей
не надо, но в убыток, говорит, я тоже покупать не могу -  так  и  сказал.  А
только такому ли человеку бояться убытков, мэм, ведь он, можно  сказать,  по
золоту ходит; и очень жаль, что он от этого дела отказался - уж кому, как не
ему, знать, как нынче вздорожали хлеб и мясо, и кому, как  не  ему,  сделать
так, чтобы они подешевели.
   Так сильно разбушевалась болезнь в Подворье Кровоточащего  Сердца,  что
даже в дни сбора квартирной платы больных продолжало  лихорадить.  Только  в
эти дни лихорадка принимала своеобразную форму и выражалась в попытках найти
оправдание и утешение в магическом имени Мердл.
   - Ну! - говорил мистер Панкс  очередному  неплательщику.  -  Деньги  на
стол! И поживее!
   - Нет у меня денег, мистер Панкс, - отвечал  неплательщик.  -  Вот  как
перед богом, сэр, и одного шестипенсовика не найдется.
   -  Это  не  отговорка,  любезный,  -  возражал  мистер  Панкс.  -  Сами
понимаете, это не отговорка.
   Неплательщик упавшим голосом произносил: "Да, сэр", подтверждая, что он
действительно сам понимает.
   - Хозяину ваши отговорки не нужны, - продолжал Панкс. - Не за  этим  он
меня сюда посылает. Одним словом - деньги на стол.
   И тогда неплательщик говорил:
   - Ах, мистер Панкс! Был бы я тот богач, о котором все толкуют, был бы я
по фамилии Мердл - с радостью выложил бы вам сполна, сэр, все,  что  с  меня
причитается.
   Вопрос о квартирной  плате  дебатировался  обычно  на  лестнице  или  у
входной двери, в присутствии еще нескольких  Кровоточащих  Сердец,  живейшим
образом заинтересованных в  этом  вопросе.  Ссылку  на  мистера  Мердла  они
встречали одобрительным гулом, словно это и в самом деле было неопровержимым
доводом, и неплательщик, за минуту перед тем  жалкий  и  подавленный,  сразу
приободрялся.
   - Кабы я был мистер Мердл, сэр, вам бы не в чем  было  упрекнуть  меня.
Можете не сомневаться! - продолжал неплательщик, качая головой. - Я  бы  вам
выкладывал деньги на стол, не дожидаясь приглашения.
   Снопа одобрительный гул, означавший, что лучше и сказать нельзя  и  что
такой ответ стоит, пожалуй, уплаты наличными.
   Мистеру Панксу ничего не оставалось, как сделать отметку в своей книжке
и сказать:
   - Что ж! Опишут ваше имущество и выкинут вас на улицу; только и  всего.
А мистера Мердла оставьте в покое. Вы не мистер Мердл, и я тоже.
   - Верно, сэр, - вздыхал неплательщик. - А жаль, что вы не мистер Мердл,
сэр.
   Одобрительный гул, в котором на этот раз можно было расслышать:  "Жаль,
что вы не мистер Мердл, сэр", подхваченное с большим чувством.
   - Вы бы не так сурово обходились с нами, будь вы мистер Мердл,  сэр,  -
продолжал неплательщик, все более воодушевляясь, - а это для  всех  было  бы
лучше. И для нас и для вас. Не нужно было бы вам никого  донимать,  сэр.  Ни
нас, ни себя. Жили бы спокойно, и других бы не беспокоили,  будь  вы  мистер
Мердл.
   Мистер Панкс как-то соловел от этих  косвенных  комплиментов  и  только
молча грыз ногти. Не выдержав атаки, он разводил пары и мчался к  следующему
неплательщику. А на месте  действия  оставался  тесный  кружок  Кровоточащих
Сердец,  которые  утешались  в  своих  горестях  тем,  что   строили   самые
фантастические предположения относительно наличного капитала мистера Мердла.
   После очередного обхода  Подворья,  ознаменовавшегося  рядом  очередных
поражений, мистер Панкс с записной книжкой под мышкой направился к заведению
миссис Плорниш. Шел он не в качестве официального лица, а просто как  добрый
знакомый. День выдался трудный, и ему хотелось немного  отдохнуть  душой.  С
Плорнишами у него давно уже завязалась  дружба;  бывая  в  Подворье,  он  не
упускал случая завернуть к ним и принять участие в семейных воспоминаниях  о
мисс Доррит.
   Миссис Плорниш  самолично  руководила  отделкой  примыкающего  к  лавке
помещения, и стена его со стороны лавки была расписана согласно ее  замыслу,
доставляя ей неизъяснимую радость. Художественный эффект замысла  состоял  в
том, что живописец изобразил на стене фасад хижины  с  тростниковой  крышей,
дверь  и  окно  которой  прихолились  на  месте  настоящих  двери   и   окна
(понадобилось, правда, несколько искусственно подогнать размеры, не считаясь
с пропорциями). Вокруг этого сельского приюта  пышно  цвели  подсолнечник  и
мальва, а густой дым, валивший из трубы,  свидетельствовал  об  изобилии,  а
быть может, и о том, что трубу пора прочистить. Верный пес бросался с порога
навстречу гостю, с явным намерением вцепиться в его ляжки, а  над  изгородью
торчала голубятня, вокруг которой вились тучи голубей. На двери  (когда  она
была закрыта) можно было разглядеть медную дощечку с  надписью:  "Счастливый
Уголок, Т. и М. Плорниш". Т. и М. были инициалы мужа  и  жены.  Никогда  еще
Поэзия или  Живопись  не  пленяли  так  человеческое  воображение,  как  эта
бутафорская  хижина,  бесхитростное  воплощение  того  и  другого,   пленяла
воображение миссис Плорниш. Нужды нет, что, когда Плорниш по своей  привычке
прислонялся  к  стене,  чтобы  выкурить  трубку  после  работы,  его   шляпа
загораживала и голубятню и голубей, спина скрывала из  виду  весь  фасад,  а
руки,  заложенные  в  карманы,  уничтожали  и  цветы  в  саду  и  опустошали
окрестность.  В  глазах  миссис  Плорниш  иллюзия  продолжала  существовать,
прекрасная хижина была все так же прекрасна; и что за беда, если нос мистера
Плорниша приходился на несколько дюймов  выше  слухового  окна.  Сидя  перед
хижиной после закрытия лавки и  слушая  отцовские  песенки,  миссис  Плорниш
переживала настоящую пастушескую идиллию, возрождение золотого  века.  И  то
сказать, даже в этот прославленный век - если он когда-нибудь был  на  самом
деле, - едва ли многие дочери умели так восторженно любить своих  родителей,
как любила своего отца эта бедная женщина.
   Услышав звон дверного колокольчика в лавке,  миссис  Плорниш  вышла  из
Счастливого Уголка посмотреть, кто пришел.
   - Я так и знала, что это вы,  мистер  Панкс,  -  сказала  она,  -  ведь
сегодня ваш день. А вот и отец; видите, какой он у нас расторопный; не успел
колокольчик зазвонить, а уж он за прилавком. Правда, у  него  цветущий  вид?
Небось радуется, что это не покупатель, а вы  пришли;  его  ведь  хлебом  не
корми, а дай поговорить по душам,  особенно  если  разго