он  только
сделает  себя  единственной  мишенью  для  многих  недругов  и   падет   под
перекрестным огнем.
   Кленнэм отвечал, что при всей справедливости  высказанных  соображений,
ни одно из них не  уменьшает  и  не  может  уменьшить  его  решимость  снять
ответственность со своего компаньона. А потому он просит мистера  Рэгга  как
можно скорей подготовить все,  что  для  этого  необходимо.  И  мистер  Рэгг
принялся за дело; а Кленнэм тем временем позаботился перевести на счет фирмы
весь свой личный небольшой капитал, оставив себе, кроме книг и платья,  лишь
немного денег на расходы.
   Уведомление вышло в свет,  и  буря  забушевала.  Тысячи  людей  жаждали
случая сорвать на ком-нибудь свой гнев - и вот случай представился:  нашелся
живой человек, сам пригвоздивший себя к позорному столбу.  Если  даже  люди,
совершенно непричастные к делу, с  ожесточением  набросились  на  виновного,
чего ж можно было ожидать от тех, кого его вина ударила по карману? Со  всех
сторон посыпались письма, полные упреков и угроз,  и  мистер  Рэгг,  который
каждый день разбирал и прочитывал эти письма, спустя  неделю  сказал  своему
клиенту,  что  опасается,  как  бы  кто-нибудь  из  кредиторов  не   добился
предписания об аресте.
   - Я готов нести любую ответственность за свою вину, - возразил Кленнэм.
- Предписание найдет меня здесь.
   На следующее утро, когда он направлялся  в  Подворье,  миссис  Плорниш,
видимо дожидавшаяся его на пороге лавочки, с  таинственным  видом  попросила
его заглянуть в Счастливый Уголок. Он вошел и увидел мистера Рэгга.
   - Я нарочно перехватил вас по дороге. Не советую вам ходить  сегодня  в
контору, мистер Кленнэм.
   - А почему, мистер Рэгг?
   - Насколько мне известно, есть целых пять предписаний, сэр.
   - Что ж, чем скорей, тем лучше, - сказал Кленнэм. - Пусть сейчас  же  и
забирают, если так.
   - Подождите, подождите, - возразил мистер Рэгг, загораживая ему путь  к
двери. - Выслушайте сперва. Забрать вас  все  равно  заберут,  насчет  этого
можно не сомневаться, но выслушайте сперва, что я вам скажу. В таких  делах,
как правило, больше всего суетится и забегает вперед всякая мелкота.  Вот  и
сейчас у меня есть основания полагать, что речь идет всего  лишь  о  решении
Пэлейс-Корт - какой-то небольшой долг, сущая безделица. Я бы лично не хотел,
чтобы меня взяли по таким пустякам.
   - А почему?
   - Я бы лично предпочел, чтобы меня взяли за что-либо покрупнее.  Всегда
надо  соблюдать  приличия.  Мне,  как  нашему  поверенному,  будет   гораздо
приятнее,  если  вас  заберут  по  предписанию  одной  из  высших   судебных
инстанций. Это более солидно.
   - Мистер Рэгг, - сказал Артур печально,  -  у  меня  есть  только  одно
желание: поскорее с этим покончить. Пойду, и будь что будет.
   - Еще одно соображение, сэр! - вскричал мистер Рэгг. -  Выслушайте  еще
только одно соображение. Допустим, то было  дело  вкуса,  но  это  уже  дело
разума. Имейте в виду, если  вас  заберут  по  предписанию  Пэлейс-Корт,  вы
попадете в Маршалси. А что  такое  Маршалси,  вам  известно.  Дышать  нечем.
Повернуться негде. Тогда как, скажем, Кингс-Бенч... * - мистер  Рэгг  широко
повел в воздухе правой рукой, изображая неоглядные просторы.
   - Из всех тюрем я предпочел бы именно Маршалси, - сказал Кленнэм.
   - Серьезно, сэр? Ну что ж, это  тоже  дело  вкуса.  В  таком  случае  -
пойдемте.
   Он как будто слегка обиделся, но  ненадолго.  Им  пришлось  пройти  все
Подворье из конца в конец. Кровоточащие Сердца теперь, после  краха,  совсем
по-другому относились к Артуру; беда сделала его для них своим, дала ему все
права  гражданства  в  Подворье.  Многие  выходили  поглядеть  на   него   и
обменивались сочувственными замечаниями, вроде: "Эк его  подвело,  беднягу!"
Миссис Плорниш и ее отец смотрели ему вслед со своего крыльца  и  сокрушенно
качали головами.
   У дверей конторы не было видно ни души.  Но  как  только  они  вошли  и
мистер Рэгг собрался распечатать первое письмо, за  стеклянной  перегородкой
появился почтенных лет иудей, похожий на заспиртованный  сморчок,  -  должно
быть, он шел за ними следом.
   - А! - сказал мистер Рэгг, подняв голову.  -  Мое  почтение!  Заходите.
Мистер Кленнэм, это, видимо, и есть джентльмен, о котором я говорил вам.
   Джентльмен объяснил, что у него имеется к мистеру  Кленнэму  "маленькое
дельце официального характера" - и показал предписание.
   - Желаете, чтобы я проводил  вас,  мистер  Кленнэм?  -  учтиво  спросил
мистер Рэгг, потирая руки.
   - Благодарю вас, я лучше пойду один. Если вас не  Затруднит,  перешлите
мне мое белье и платье. - Мистер Рэгг заверил,  что  его  это  нисколько  не
затруднит, и они простились. Кленнэм и его провожатый  сошли  вниз,  сели  в
первый подвернувшийся экипаж и вскоре остановились у хорошо знакомых ворот.
   "Да простит мне господь, - подумал Кленнэм. - не  чаял  я  когда-нибудь
сюда попасть подобным образом".
   Дежурным у ворот был мистер  Чивери,  и  Юный  Джон  тоже  находился  в
караульне - то ли отец только что сменил его, то ли, напротив, он  готовился
сменить отца. При виде нового арестанта на лицах обоих отразилось изумление,
казалось  бы  вовсе  не  доступное  для  тюремных  сторожей.  Чивери-старший
смущенно пожал ему руку, пробормотав при этом: "Первый  раз,  сэр,  не  могу
сказать по чистой совести, что я рад вас  видеть!"  Чивери-младший  держался
более замкнуто и руки не жал; но его замешательство было столь очевидно, что
не укрылось даже от Кленнэма, как ни угнетен он был собственными невзгодами.
Минуту спустя Джон выскользнул из караульни и скрылся на тюремном дворе.
   Кленнэм, хорошо знакомый с местными порядками, знал, что  ему  придется
прождать в караульне некоторое время, поэтому он уселся в углу и, достав  из
кармана пачку писем,  притворился  углубившимся  в  чтение.  Однако  это  не
помешало  ему  с  глубокой  признательностью  заметить,  как  Чивери-старший
старательно ограждает караульню от лишних посетителей - кому сделает  ключом
знак не входить, кого попросту вытолкает локтем  -  словом,  всячески  щадит
его, Кленнэма, чувства.
   Артур сидел, потупя взгляд, и картины прошлого чередовались  у  него  в
мозгу с мыслями о настоящем, вытесняя  друг  друга.  Вдруг  он  почувствовал
прикосновение к своему плечу и, подняв голову, увидел Юного Джона.
   - Теперь можно идти, - сказал Юный Джон.
   Кленнэм встал и последовал за ним. Пройдя несколько шагов по  тюремному
двору, Юный Джон, обернувшись, заметил Кленнэму:
   - Вам нужна комната. Я вам подыскал комнату.
   - Сердечно благодарю.
   Они свернули в сторону, вошли в знакомый  дом,  поднялись  по  знакомой
лестнице и очутились в знакомой комнате. Артур протянул  Юному  Джону  руку.
Юный Джон поглядел на руку, поглядел на Артура -  насупился,  поперхнулся  и
сказал:
   - Не знаю, смогу ли я. Нет, я не могу. Но все равно, я думал, вам будет
приятно в этой комнате, так вот, пожалуйста.
   Кленнэм был удивлен столь загадочным  поведением,  но,  оставшись  один
(Юный Джон не стал задерживаться), он тотчас же забыл об этом  под  наплывом
чувств, которые пробудила в его израненной душе эта пустая комната, где  все
напоминало  ему  тихую,  кроткую  девушку,  некогда  освящавшую   ее   своим
присутствием. И оттого, что теперь, в грозный  час  его  жизни,  он  не  мог
обрести в ней поддержку и утешение, таким мрачным показалось ему все  вокруг
и таким безысходным - его одиночество, что он отвернулся к стене и дал выход
своему горю в слезах, повторяя про себя: "О моя Крошка Доррит!"



 ГЛАВА XXVII - Уроки Маршалси

   День выдался солнечный, и  в  тюрьме,  под  горячим  полуденным  небом,
стояла непривычная тишина. Артур сел в одинокое кресло, такое  же  убогое  и
облезлое, как сиживавшие в нем должники, и погрузился в свои мысли.
   Он сейчас испытывал то своеобразное чувство облегчения,  которое  часто
наступает в первый день тюремной жизни, когда  пройдена  и  осталась  позади
тяжелая передряга ареста (как  много  людей,  поддавшись  этому  обманчивому
чувству,  незаметно  для  себя  опускались  и   теряли   свое   человеческое
достоинство!) - и картины его прошлой  жизни  виделись  ему  так,  будто  он
перенесся на другую планету и теперь наблюдал их  оттуда.  Если  принять  во
внимание, где он теперь находился и что привлекало его сюда в те дни,  когда
от его желания зависело приходить или  не  приходить,  и  чей  нежный  образ
всегда  связывался  в  его  памяти  и  с  тюремной  решеткой  и   со   всеми
впечатлениями вольной жизни, которых не заточить за  решетку,  не  покажется
удивительным, что любое раздумье приводило его к мысли о  Крошке  Доррит.  И
все же он сам удивлялся - не  тому,  что  вспоминает  о  ней,  но  открытию,
сделанному им в этих воспоминаниях: как много был он обязан ее благотворному
влиянию в лучших своих решениях и поступках.
   Мы никогда в полной мере не сознаем  значения  подобных  влияний,  пока
внезапная остановка жизненной карусели не заставит нас ясно увидеть то,  что
прежде только мелькало в вихре. Так бывает в болезни, так бывает в горе, так
бывает в час тяжелого испытания или утраты; в этом полезная  сторона  многих
несчастий. Так случилось и с Кленнэмом: его несчастье открыло  ему  глаза  и
наполнило его сердце нежным чувством. "Когда я  всерьез  задумался  о  своей
жизни, - размышлял  он,  -  и  перед  моим  утомленным  взглядом  забрезжила
какая-то цель, кто без устали  трудился  у  меня  на  глазах,  не  слыша  ни
благодарности, ни похвал, преодолевая такие препятствия, против  которых  не
устояла бы целая армия героинь и героев? Слабая маленькая девушка!  Когда  я
боролся со своей несчастной любовью и хотел быть  великодушным  с  тем,  кто
оказался счастливее меня (хотя он никогда не узнал бы о моем  великодушии  и
не ответил бы на него ни одним сердечным словом), у кого я учился  терпению,
бескорыстию, самоотверженности,  уменью  забывать  о  себе,  благородству  и
величию души? У той же бедной девушки! Если бы я, мужчина, с  моими  силами,
возможностями,  средствами,  не  пожелал  прислушаться  к   голосу   сердца,
твердившему, что, если отец мой совершил ошибку, мой  долг,  не  позоря  его
памяти,  исправить  ее,  -  чья  хрупкая  фигурка,  едва  защищенная   худым
платьишком от холода и ветра, шагающая  почти  босиком  по  каменным  плитам
тротуара или согнувшаяся над работой, встала бы передо  мною  живым  укором?
Все ее же, Крошки Доррит!"
   Так, сидя в этом облезлом кресле, он думал о ней и  снова  о  ней  -  о
Крошке Доррит. И мало-помалу все случившееся стало казаться ему справедливым
возмездием за то, что он отдалился от нее в своих мыслях и  позволил  разным
житейским обстоятельствам стать между ним и его памятью о ней.
   Дверь приотворилась, и в образовавшуюся щель  вдвинулась  часть  головы
Чивери-старшего.
   - Мистер Кленнэм, я сменился с дежурства  и  ухожу.  Не  нужно  ли  вам
чего-нибудь?
   - Нет, благодарю вас. Мне ничего не нужно.
   - Вы простите, что я отворил дверь, но вы не отвечали на стук.
   - А вы стучали?
   - Раз пять.
   Только  теперь  Кленнэм  заметил,  что  тюрьма  пробудилась  от   своей
полуденной спячки, обитатели ее бродят по двору,  уже  прикрытому  тенью,  и
время близится к сумеркам. Он просидел в раздумье несколько часов.
   - Ваши вещи прибыли, - сказал мистер Чивери. - Мой сын сейчас несет  их
сюда. Я бы их раньше прислал, да ему непременно  хотелось  принести  самому.
Прямо-таки приспичило принести самому, а то бы я их прислал  раньше.  Мистер
Кленнэм, вы позволите сказать вам одно словечко?
   - Прошу вас, войдите, - сказал Кленнэм, так как большая  часть  головы,
мистера Чивери все еще оставалась за дверью и вместо глаз на Артура смотрело
одно  ухо.  Такова  была,  деликатность  мистера  Чивери,  человека  истинно
вежливого от природы, даром что в наружности его не было решительно  ничего,
что позволило бы принять этого тюремного сторожа за джентльмена.
   - Благодарю вас, сэр, - сказал мистер Чивери, не трогаясь  с  места,  -
оно, пожалуй, и ни к чему.  Мистер  Кленнэм,  вы  уж  сделайте  милость,  не
обращайте внимания на моего сына, если он вдруг отмочит вам  чего-нибудь.  У
моего сына есть сердце, мистер Кленнэм, и оно там, где ему положено быть. Мы
с матерью знаем, где у него сердце, и никаких у нас на  этот  счет  сомнений
нет.
   Окончив эту загадочную тираду, мистер Чивери убрал свое ухо и  затворил
дверь. Не прошло и десяти минут, как на смену явился его сын.
   - Вот ваш чемодан, - сказал он Артуру, осторожно опуская  на  пол  свою
ношу.
   - Вы очень любезны. Мне, право, совестно вас затруднять.
   Последние слова уже не застали Юного Джона  в  комнате;  но  вскоре  он
воротился с новой ношей, которую точно так же опустил на пол, точно  так  же
сказав при этом:
   - Вот ваш черный баул.
   - Я крайне признателен за вашу заботу. Теперь, надеюсь, мы можем пожать
друг другу руку, мистер Джон?
   Но Юный Джон попятился от него, заключив запястье правой руки в  тиски,
образованные большим и средним пальцами левой, и сказал, как давеча:
   - Не знаю, смогу ли я. Нет, я не могу! - И устремил на  узника  суровый
взор, хотя в уголках его глаз дрожало нечто, весьма похожее на жалость.
   - Почему вы на меня сердитесь, - спросил Кленнэм, - и  в  то  же  время
проявляете столько заботы? Тут, верно, кроется какое-то недоразумение. Может
быть, я нечаянно обидел вас? От души сожалею, если так.
   - Никакого недоразумения, сэр, - возразил Джон, поворачивая правую руку
в тисках, очевидно слишком крепко ее зажимавших. -  Никакого  недоразумения,
сэр, насчет чувств, с которыми я на вас смотрю в настоящую минуту! Если б мы
с вами были в одном весе, мистер Кленнэм (а это не так), и  если  бы  вы  не
были подавлены обстоятельствами (а это так),  и  если  бы  тюремные  правила
разрешали подобные вещи (а это не так), я бы тут же, на месте,  схватился  с
вами в рукопашную, сэр, и это как нельзя лучше отвечало бы моим чувствам.
   Артур посмотрел на него с удивлением и отчасти даже с досадой.
   - Конечно, недоразумение, - пробормотал он. - Ничего другого и быть  не
может. - И, отвернувшись с тяжелый вздохом, он снова  опустился  в  облезлое
кресло.
   Юный  Джон,  не  спускавший  с  него  глаз,  с  минуту  помялся,  потом
воскликнул:
   - Простите меня, сэр!
   - От всей души прощаю, - сказал  Артур,  махнув  рукой  и  не  поднимая
головы. - Не стоит больше и говорить об этом.
   - Эта мебель,  -  сказал  Юный  Джон  кротким  пояснительным  тоном,  -
принадлежит мне. Я ее даю в пользование тем, кто поселяется в этой  комнате,
если у них нет своей. Не бог весть что за мебель, но она  к  вашим  услугам.
Без всякой платы, разумеется. Я бы никогда не предложил  ее  вам  на  других
условиях. Пользуйтесь, и все тут.
   Артур, подняв голову, поблагодарил его и сказал, что не  может  принять
такого одолжения. Джон снова повернул руку в тисках,  как  видно  разрываясь
между какими-то противоречивыми чувствами.
   - Что же все-таки мешает нам быть друзьями? - спросил Артур.
   - Я отказываюсь отвечать на этот вопрос, сэр, - с неожиданной резкостью
возразил Юный Джон, повышая голос. - Ничто не мешает.
   Некоторое время Артур смотрел на него, теряясь в догадках. Потом  снова
опустил голову. И тотчас же Юный Джон заговорил опять, тихо и мягко:
   - Круглый столик, что стоит возле вас, сэр,  принадлежал  -  вы  знаете
кому - можно не называть - он умер важным господином. Я купил этот столик  у
человека, который жил тут после него и которому он его подарил,  уезжая.  Но
этому человеку далеко было до него. Да и мало есть людей, которых  можно  бы
поставить на одну с ним доску.
   Артур пододвинул столик поближе и оперся на него рукой.
   - Вы, может быть, не знаете, сэр, - продолжал Юный Джон, - что  я  имел
дерзость явиться к нему с визитом, когда он последний раз приезжал в Лондон.
Собственно, это он счел мой визит дерзостью, но тем не менее был  так  добр,
что предложил мне сесть и спросил, как поживает отец и все старые  друзья  -
то есть не друзья, а давнишние скромные знакомые.  Мне  показалось,  что  он
очень изменился, я так и сказал тут всем, воротившись от  него.  Я  спросил,
здорова ли мисс Эми...
   - А она была здорова?
   - Не вам бы и не меня спрашивать об этом, - сказал Юный  Джон  с  таким
выражением лица, словно он только что проглотил гигантскую невидимую пилюлю.
- Но раз уж вы спросили, сожалею,  что  не  могу  вам  ответить.  По  правде
сказать, мой вопрос показался ему чересчур навязчивым, и он сказал, что  мне
дела нет до здоровья мисс Эми. Я и раньше подозревал,  что  с  моей  стороны
было дерзостью явиться к нему, а тут окончательно в этом убедился. Но  потом
он был со мной очень любезен - очень любезен.
   Последовала  пауза,  длившаяся  несколько  минут,  и   только   однажды
прерванная бормотаньем Юного Джона: "Очень любезен, и на словах и на деле".
   И опять-таки Юный Джон положил паузе конец, заметив Кленнэму:
   - Если это не покажется дерзостью, сэр, позвольте спросить, долго ли вы
намерены обходиться без еды и питья?
   - Мне что-то ни есть, ни пить не хочется, - сказал Кленнэм.  -  У  меня
нет никакого аппетита.
   - Тем важней для вас подкрепить свои силы, сэр, - настаивал Юный  Джон.
- Нельзя же из-за отсутствия аппетита целый  день  просидеть  в  кресле,  не
проглотив ни кусочка. Напротив, если аппетита нет,  значит  нужно  есть  без
аппетита. Я сейчас иду домой пить чай.  Если  это  не  покажется  дерзостью,
позвольте предложить вам выпить со мною чашечку. А не хотите  идти  ко  мне,
могу сюда принести.
   Видя, что отказ не поможет, так как в этом случае Юный Джон приведет  в
исполнение свои последние слова, и, с другой стороны, стремясь показать, что
просьба Чивери-отца и извинения Чивери-сына не остались без внимания,  Артур
встал и выразил  готовность  идти  к  мистеру  Джону  пить  чай.  Юный  Джон
пропустил его вперед, запер дверь, весьма ловко сунул ключ к нему в карман и
повел его в свою резиденцию.
   Это была небольшая комнатка под самой крышей крайнего  от  ворот  дома.
Это была та самая комнатка, где Артур в день отъезда внезапно разбогатевшего
семейства из Маршалси нашел на полу бесчувственную Крошку Доррит.  Он  сразу
догадался об этом, как только они стали подниматься  по  лестнице.  Комната,
заново выкрашенная, оклеенная  обоями  и  прилично  обставленная,  выглядела
теперь по-другому; но он помнил ее такой, какой она мелькнула  перед  ним  в
тот миг, когда он подхватил хрупкую фигурку на руки, чтобы снести в карету.
   Юный Джон, кусая пальцы, смотрел на него испытующе.
   - Вы, я вижу, узнали эту комнату, мистер Кленнэм?
   - Еще бы не узнать, храни господь ту, что жила здесь!
   Позабыв про чай, Юный Джон кусал пальцы  и  не  сводил  с  гостя  глаз,
покуда тот обводил глазами комнату.
   Потом, спохватившись, подскочил  к  чайнику,  высыпал  в  него  с  маху
полбанки чаю и помчался на общую кухню за кипятком.
   Так много чувств всколыхнула эта  комната  в  Кленнэме,  сейчас,  когда
изменившиеся обстоятельства вновь приведя его под унылый тюремный кров,  так
живо напомнила об его утраченном маленьком друге, что нелегко  было  бы  ему
бороться с этими чувствами, даже зная, что он не один. Но  он  был  один,  и
потому не боролся. Он дотронулся до холодной стены с такой нежностью, словно
это была сама Крошка Доррит, и вполголоса произнес  ее  имя.  Он  подошел  к
окошку, взглянул поверх тюремной стены,  увенчанной  железными  остриями,  и
мысленно послал благословение в подернутую дымкой даль - там где-то, богатая
и счастливая, жила теперь его Крошка Доррит.
   Юный Джон вернулся не сразу; он, должно быть, выходил из  тюрьмы,  судя
по тому, что в  руках  у  него  было  завернутое  в  капустный  лист  масло,
несколько ломтиков ветчины в такой же упаковке и корзиночка с кресс-салатом.
Все это он заботливо расположил на столе, после чего они сели пить чай.
   К