олов
Министерства Волокиты.
   Артур Кленнэм  хмуро  сунул  бланки  в  карман  и  побрел  по  длинному
каменному коридору и длинной каменной  лестнице  к  выходу.  У  самой  двери
какие-то двое, оказавшись впереди, загородили  ему  дорогу,  и  он  останове
вился, нетерпеливо дожидаясь, когда они пройдут.  Вдруг  он  услышал  голос,
который ему показался знакомым; он взглянул на говорившего и  узнал  мистера
Миглза. Мистер Миглз, весь красный - едва ли он приобрел такой цвет  лица  в
путешествии -  тащил  за  шиворот  коренастого  человека  вполне  безобидной
наружности, приговаривая  при  этом:  "Идем,  идем,  мошенник!"  Наконец  он
яростным толчком распахнул дверь и чуть ли не вывалился на  улицу  вместе  с
коренастым, которого по-прежнему держал за шиворот.
   При виде столь необычного зрелища, Артур так и застыл на месте и только
обменивался удивленными взглядами со швейцаром. Впрочем, он тут же пришел  в
себя, выбежал на улицу и увидел мистера Миглза, мирно удалявшегося бок о бок
со своим недругом. Быстро нагнав их, Артур тронул мистера Миглза  за  плечо.
Тот  сердито  обернулся,  но,  узнав  недавнего  дорожного  спутника,  сразу
просиял.
   - Здравствуйте,  здравствуйте,  -  говорил  мистер  Миглз,  с  чувством
пожимая ему руку. - Как поживаете? А  я  только  что  снова  вернулся  из-за
границы. Душевно рад вас видеть!
   - А я счастлив видеть вас.
   - Ну спасибо на добром слове.
   - Миссис Миглз и ваша дочь...
   - Здоровы и благополучны, - сказал мистер Миглз. - Только лучше бы  нам
повстречаться позже, когда я немножечко остыну.
   Хотя день  был  далеко  не  жаркий,  мистер  Миглз  находился  в  столь
разгоряченном  состоянии,  что  даже  привлекал  к  себе  взгляды  прохожих,
особенно когда прислонился к железной решетке, снял шляпу, развязал  галстук
и  в  полном  пренебрежении  к  общественному   мнению   принялся   вытирать
распаренное лицо и лысину, красные уши и красную шею.
   - Уфф! - сказал он, снова приведя в порядок  свой  туалет.  -  Ну  вот,
теперь я поостыл и мне легче.
   - Вы чем-то раздражены, мистер Миглз. Что случилось?
   - А вот погодите,  я  вам  расскажу.  Есть  у  вас  немного  свободного
времени?
   - Сколько угодно.
   - Так давайте пройдемся по парку. Да, да, смотрите на него, смотрите! -
Мистер Миглз перехватил взгляд, брошенный Артуром на  преступника,  которого
он так гневно тащил за шиворот несколько минут тому назад. - На  него  стоит
посмотреть.
   Но ничего примечательного нельзя было усмотреть  в  этом  человеке,  ни
ростом, ни одеждой не выделявшемся из толпы. Он был невысок  и  коренаст,  с
деловитой повадкой, волосы его были сильно тронуты сединой, а на лбу и щеках
раздумье проложило глубокие складки, словно резанные по твердому дереву.  На
нем было приличное черное платье, чуть порыжевшее на швах, и по  всему  виду
его можно было принять за умельца-мастерового.  Слушая  аттестацию,  которую
ему давал мистер Миглз, он все время вертел в руках футляр от  очков,  делая
это с тем особым движением большого пальца, которое свойственно  лишь  руке,
привыкшей держать инструмент.
   - И вы тоже ступайте с нами, - сказал мистер  Миглз  грозно.  -  Я  вас
сейчас представлю. Ну, марш!
   Всю дорогу, пока они шли к парку,  Кленнэм  пытался  угадать,  чем  мог
провиниться этот неизвестный,  так  кротко  повиновавшийся  мистеру  Миглзу.
Глядя на него, трудно было заподозрить, что он уличен в покушении на носовой
платок мистера Миглза; на скандалиста или хулигана он тоже  не  походил.  Он
казался спокойным, тихим, уравновешенным человеком, не  пытался  сбежать,  и
хоть явно был чем-то огорчен,  никаких  признаков  стыда  или  раскаяния  не
обнаруживал. Если он и в самом деле  совершил  преступление,  значит,  он  -
непревзойденный притворщик; если он преступления не совершал, почему  мистер
Миглз тащил его за шиворот из Министерства Волокиты? Артур успел  подметить,
что человек этот занимает не только его мысли, но  и  мысли  мистера  Миглза
тоже. На коротком пути от Министерства до  парка  разговор  у  них  явно  не
клеился, и о чем бы ни заводил  речь  мистер  Миглз,  взгляд  его  постоянно
возвращался к их спутнику.
   Наконец, когда они уже очутились среди зелени, мистер Миглз остановился
и сказал:
   - Мистер Кленнэм, сделайте  мне  одолжение,  посмотрите  хорошенько  на
этого человека. Его зовут Дойс, Дэниел Дойс. Вы, верно, не подумали бы,  что
этот человек - отъявленный мошенник?
   - Разумеется, нет.
   Было очень неловко отвечать на такой вопрос в присутствии того, кого он
касался.
   - Ага! Разумеется, нет. Я так и предполагал. И вы, верно,  не  подумали
бы, что он - преступник?
   - Нет.
   - Ах, нет? Вот и напрасно. Перед вами самый настоящий преступник. В чем
же его преступление? Кто он - убийца, поджигатель, вор, взломщик,  грабитель
с большой дороги, подделыватель подписей, плут, вымогатель? Как вам кажется?
   - Мне кажется, - возразил Артур Кленнэм, уловив  тень  улыбки  на  лице
Дэниела Дойса, - что ни одно из этих обозначений к нему не подходит.
   - Да, тут вы правы, - сказал мистер Миглз. - Но  природа  наделила  его
изобретательским даром, и он вздумал употребить этот дар на благо  общества.
А это, несомненно, тяжкое преступление, сэр.
   Артур снова взглянул на Дойса, но тот лишь покачал головой.
   - Дойс - слесарь и механик, - продолжал мистер Миглз. - Крупными делами
он не занимается, однако как изобретатель весьма  известен.  Лет  двенадцать
тому назад он успешно закончил одно изобретение, которое может иметь большое
значение для Англии и для человечества. Уж не буду говорить,  сколько  денег
ему это стоило и сколько лет он трудился над своим изобретением, но закончил
он его лет двенадцать тому назад. Верно я говорю? - спросил мистер  Миглз  у
Дойса. - Знайте, это  самый  несносный  человек  на  свете:  он  никогда  не
жалуется!
   - Да, двенадцать. Или лучше сказать, двенадцать с половиной.
   - Лучше сказать! - подхватил мистер Миглз. - По-моему, это не лучше,  а
еще хуже. Так слушайте же, мистер Кленнэм. Кончив свое дело, он обратился  с
ним к правительству. И с той минуты, как он обратился  к  правительству,  он
стал  преступником!  Да,  сэр!  -  вскричал  мистер  Миглз,   рискуя   снова
разгорячиться сверх меры.  -  Он  уже  не  добропорядочный  гражданин  своей
страны, он - преступник.  С  ним  обходятся  как  с  человеком,  совершившим
злодеяние.  Его   можно   шпынять,   третировать,   изводить   оттяжками   и
проволочками,  без  конца  гонять  -  от  одного   молокососа   или   старца
благородного происхождения к  другому  молокососу  или  старцу  благородного
происхождения; он не имеет права распоряжаться ни своим временем,  ни  своим
достоянием; он  -  изгой,  от  которого  позволительно  отделываться  любыми
средствами.
   После перипетий нынешнего утра Кленнэму совсем не  трудно  было  в  это
поверить.
   - Дойс, да оставьте вы в покое свой  футляр  для  очков,  -  воскликнул
мистер Миглз. - Лучше скажите мистеру Кленнэму то,  в  чем  вы  признавались
мне.
   - Да мне в конце концов и  самому  стало  казаться,  что  я  повинен  в
каком-то злодеянии, - сказал изобретатель.  -  Ведь  всюду,  куда  бы  я  ни
толкнулся, меня встречали как злодея. И я не раз должен был напоминать себе,
что не совершил ничего такого, за что  мое  имя  следовало  бы  поместить  в
Ньюгетский Альманах *,  а  лишь  заботился  о  всеобщей  пользе  и  экономии
средств.
   -  Вот  вам,  пожалуйста!  -  сказал  мистер  Миглз.  -  Судите   сами,
преувеличил ли я. Теперь вы не будете сомневаться в истине того, что мне еще
осталось вам рассказать.
   Сделав это замечание, мистер Миглз вновь обратился к истории Дойса.  То
была старая история, обычная история,  всем  хорошо  известная  и  всем  уже
успевшая надоесть.  О  том,  как  после  бесконечной  канцелярской  возни  и
переписки,   после   бесчисленных   оскорблений,   грубостей   и   глупостей
высокочтимые лорды издали постановление  за  номером  три  тысячи  четыреста
семьдесят два, коим преступнику дозволялось произвести  некоторые  испытания
своего изобретения  за  собственный  счет.  Как  означенные  испытания  были
произведены в присутствии комиссии из шести членов,  из  которых  двое  были
подслеповаты и ничего не разглядели, двое глуховаты и ничего не  расслышали,
пятый хромал на обе ноги и не мог подойти близко, а шестой был набитый дурак
и ничего не понял. Как шли  годы  и  продолжались  оскорбления,  грубости  и
глупости. Как, наконец, высокочтимые лорды издали постановление  за  номером
пять тысяч сто три, по которому все дело передавалось в ведение Министерства
Волокиты. Как Министерство Волокиты, по истечении некоторого срока,  взялось
за это дело так, словно оно возникло только вчера и никому ничего о  кем  не
известно; и как оно тут же принялось его темнить,  усложнять  и  запутывать.
Как оскорбления, грубости и глупости стали множиться по  таблице  умножения.
Как изобретение было послано на заключение трем Полипам и одному  Чваннингу,
которые ровно ничего в нем не разобрали, ровно ничего не способны были в нем
разобрать и, не желая обременять свои мозги размышлениями о нем, доложили по
начальству, что осуществить его  невозможно.  Как  Министерство  Волокиты  в
постановлении за номером восемь тысяч семьсот сорок объявило, что "не  видит
оснований к пересмотру  решения,  вынесенного  высокочтимыми  лордами".  Как
потом оказалось, что высокочтимые лорды  никакого  решения  не  выносили,  и
тогда Министерство Волокиты положило дело под сукно. Как,  наконец,  сегодня
утром состоялся решительный разговор с главой Министерства  Волокиты  и  как
эта Медная Башка изрекла, что, в общем и целом,  принимая  во  внимание  все
обстоятельства и учитывая различные точки зрения, приходится констатировать,
что тут возможны два решения - либо покончить с этим делом и никогда  больше
к нему не возвращаться, либо начать его вновь с самого начала.
   - А тогда, - продолжал мистер Миглз, - я, как человек практический, тут
же ухватил Дойса за шиворот и  объявил,  что  таким,  как  он,  бессовестным
наглецам и нарушителям общественного спокойствия, здесь  делать  нечего;  да
так и выволок его за шиворот из Министерства; чтобы даже швейцару ясно было,
что я человек практический и разделяю официальную точку зрения  на  подобных
субъектов. Вот вам и все!
   Случись здесь давешний шустрый молодой Полип, он,  пожалуй,  откровенно
объяснил бы им, что Министерство Волокиты поступило так, как ему и  надлежит
поступать.  Дело  полипов  -  присасываться  к  государственному  кораблю  и
держаться за него как можно крепче.  Чтобы  навести  на  корабле  чистоту  и
порядок и облегчить его ход, надо было бы  прежде  всего  оторвать  от  него
полипов; но оторвать их раз и навсегда не  так-то  легко;  а  если  корабль,
облепленный полипами, пойдет ко дну, так это уж его забота, а не их.
   - Ну вот, - сказал мистер Миглз. - Теперь вам  все  известно  о  Дойсе.
Могу только прибавить, как это для меня ни огорчительно, что даже сейчас  вы
едва ли услышите от него хоть слово жалобы.
   - У вас, как видно, большой запас терпения, - заметил Кленнэм,  не  без
любопытства глядя на Дойса. - терпения и кротости.
   - Отнюдь нет, - отвечал  изобретатель.  -  Не  больше,  чем  у  всякого
другого.
   - Черт возьми, во всяком случае больше, чем у меня! -  вскричал  мистер
Миглз.
   Дойс усмехнулся и сказал Кленнэму:
   - Видите ли, для меня во всем этом нет ничего нового. В жизни то и дело
приходится сталкиваться с подобными вещами. Моя участь - не  исключение.  Со
мной обошлись не хуже, чем со многими другими при подобных обстоятельствах -
верней сказать, не хуже, чем со всеми другими.
   - Откровенно говоря, не думаю, что на вашем месте я находил бы  в  этом
утешение; но если вы находите - рад за вас.
   - Поймите меня правильно, - возразил Дойс все тем же ровным, сдержанным
тоном, устремив взгляд в пространство, словно для того, чтобы  измерить  его
глубину.  -  Я  вовсе  не  хочу  сказать,  что  таков  законный  итог   всех
человеческих трудов и надежд; но как-то легче от того, что  это  не  явилось
неожиданностью.
   Он говорил вполголоса, неторопливо и обдуманно, как часто говорят люди,
имеющие дело с машинами и привыкшие все точно рассчитывать и  измерять.  Эта
манера разговора была также присуща ему, как гибкость большого  пальца,  или
привычка то и дело сдвигать на затылок шляпу, словно  рассматривая  какое-то
недоконченное творение своих рук и размышляя над его завершением.
   - Обидно? - продолжал  он,  шагая  по  тенистой  аллее  между  мистером
Миглзом и Артуром Кленнэмом. -  Да,  разумеется,  мне  обидно.  Горько?  Да,
разумеется, и горько тоже. Иначе и быть не могло. Но когда я говорю, что и с
другими в таких случаях обходятся не лучше...
   - В Англии, - вставил мистер Миглз.
   -  Ну,  конечно  же,  речь  идет  об  Англии.  Когда  предлагаешь  свое
изобретение чужой стране, все складывается совсем по-другому. Оттого-то  так
много изобретателей уезжает за границу.
   Мистер Миглз тем временем снова раскалился.
   - Я хочу сказать вот что: не знаю почему, но так уж заведено  у  нашего
правительства.  Слыхали  вы,   чтобы   автор   какого-нибудь   проекта   или
изобретения, обратясь в правительство, не  натолкнулся  бы  на  неприступную
стену, чтобы ему не чинили препятствий и затруднений?
   - Пожалуй, не слыхал.
   - А видели вы,  чтобы  правительство  помогло  какому-нибудь  полезному
делу, сделало бы почин в каком-нибудь полезном предприятии?
   - На этот вопрос я отвечу, - вмешался мистер Миглз. - Я  дольше  прожил
на свете, чем мой друг, и могу вам сказать: никогда!
   - Но зато каждый из  нас,  -  продолжал  изобретатель,  -  не  раз  мог
убедиться, сколь оно усердно в своих стараниях как можно дольше и как  можно
больше отставать от жизни, и с каким упорством защищает то,  что  давно  уже
устарело и давно уже вытеснено из обихода новым и более совершенным.
   Тут все трое оказались единодушны.
   - А поэтому, - со вздохом заключил Дойс, - так же, как я наперед  знаю,
что произойдет с таким-то металлом при такой-то  температуре  и  с  таким-то
веществом при таком-то давлении, я мог бы предвидеть, как поступят  все  эти
высокочтимые лорды и джентльмены в случае, подобном  моему.  Имея  память  и
соображение,  вправе  ли  я  удивляться   тому,   что   судьба   всех   моих
предшественников постигла и меня? Не надо бы мне вовсе  начинать  это  дело.
Предостережений было достаточно.
   Он спрягал свой футляр в карман и добавил, обращаясь к Артуру:
   - Но если я не умею  жаловаться,  мистер  Кленнэм,  я  зато  умею  быть
благодарным, и поверьте, я до глубины души благодарен нашему  общему  другу.
Сколько раз, не щадя ни времени, ни средств, он оказывал мне поддержку!
   - Вздор и чепуха! - объявил мистер Миглз.
   Последовала пауза, и  Артур  воспользовался  ею,  чтобы  повнимательней
приглядеться к Дэниелу Дойсу. Хотя этот челочек слишком уважал себя  и  свое
дело, чтобы роптать на  неудачу,  да  и  не  в  натуре  его  было  плакаться
по-пустому, нетрудно было заметить, что долгие  годы  испытаний  стоили  ему
немало сил, здоровья и средств. Невольно Артуру пришла в голову мысль: какое
счастье было бы для Дойса, если б он сумел  взять  за  образец  тех  господ,
которые милостиво приняли на себя труд управления страной, и  перенял  бы  у
них искусство не делать того, что нужно.
   Минут пять мистер Миглз обливался потом  и  пребывал  в  унынии,  затем
понемногу остыл и воспрянул духом.
   - Ладно, чего там! - сказал он. - Не будем вешать  нос,  этим  делу  не
поможешь. Вы сейчас куда, Дэн?
   - К себе на завод.
   - Ну и мы с вами, -  во  всяком  случае,  мы  вас  проводим,  -  весело
отозвался мистер Миглз. - Мистера Кленнэма не смутит, что это -  в  Подворье
Кровоточащего Сердца.
   - В Подворье Кровоточащего Сердца? - повторил Кленнэм. - А мне как  раз
туда нужно.
   - Тем лучше! - воскликнул мистер Миглз. -В путь!
   Когда они выходили из парка, то один из троих (а быть может, не  только
один) подумал о том, что Подворье Кровоточащего Сердца  -  самое  подходящее
место для человека, испытавшего на  себе  прелести  официального  общения  с
лордами и с Полипами; и, быть может, и душе у него шевельнулось опасение: не
пришлось бы в один злосчастный день самой Англии искать  приюта  в  Подворье
Кровоточащею Сердца, если она даст слишком много воли Министерству Волокиты.



 ГЛАВА XI - Выпустили на волю!

   Ненастная, хмурая осенняя  ночь  спускалась  над  рекой  Соной.  Как  в
тусклом зеркале отражались в  реке  клубящиеся  облака,  и  невысокий  берег
кое-где нависал над водой, будто с опаской и с  любопытством  вглядывался  и
свое смутное  изображение.  Шалонская  равнина  протянулась  длинной  прямой
полосой, лишь сленга зазубренной с краю там, где на грозном  пурпуре  заката
чернела силуэты тополей. Сыро, тоскливо, мрачно было на берегах реки Соны; а
ночь надвигалась быстро.
   Единственной человеческой фигурой среди этого пустынного ландшафта  был
путник, медленно бредущий к Шалону. Каин,  одинокий  и  отверженный  людьми,
походил, должно быть,  на  этого  человека.  Лохматый,  обросший,  с  ветхой
котомкой за плечами, с узловатым посохом, вырезанным где-нибудь по дороге, в
намокшей одежде, в жалких опорках, едва державшихся  на  грязных,  до  крови
сбитых ногах, тащился он, прихрамывая от боли и усталости, и  казалось,  это
от него  убегают  облака  в  небе,  о  нем  гневно  воет  ветер  и  шепчется
потревоженная трава, на него жалуются речные волны, с тихим  плеском  омывая
берег, он - причина зловещего непокоя этой осенней ночи.
   Угрюмо, исподлобья поглядывал он то в одну сторону, то в другую;  порой
останавливался и озирался кругом; потом плелся дальше,  морщась  от  боли  и
приговаривая:
   - Черт бы взял эту равнину, которой нет конца! Черт бы взял эти  камни,
острые, как ножи! Черт бы взял этот мрак и холод,  пробирающий  человека  до
костей! Ненавижу вас!
   И если бы ненависть могла жечь, его злобный  взгляд  испепелил  бы  все
вокруг. Он проковылял еще несколько шагов и снова остановился,  всматриваясь
вдаль.
   - Я измучен, я голоден, я умираю  от  жажды!  А  вы,  олухи,  сидите  в
теплых, светлых домах, едите, пьете, греетесь у огня! Эх, привелось  бы  мне
повластвовать в вашем городе! Уж мы бы у меня поплясали, голубчики!
   Но сколько ни грозил он кулаком, сколько ни скрежетал зубами со злости,
расстояние до города этим не уменьшалось, и когда  он  ступил,  наконец,  на
булыжник  шадонской  мостовой,  он  совсем  изнемогал  от  голода,  жажды  и
усталости.
   Из распахнутой двери гостиницы вкусно пахло стряпней; в кофейне с  ярко
освещенными окнами слышался стук домино; на  крыльце  у  красильщика  висели
полосы красного сукна,  служившие  вывеской;  в  окне  золотых  дел  мастера
красовались кольца, серьги и украшения для алтаря; у табачной лавки  веселой
гурьбой толпились солдаты с трубками в зубах;  в  воздухе  тянуло  зловонием
города, шел дождь, и  по  сточным  канавам  плыли  отбросы;  тускло  светили
фонари, подвешенные над мостовой, готовился к отправлению дилижанс  с  горой
клади на крыше, запряженный шестеркой буланых с  подвязанными  хвостами.  Но
нигде не было видно кабачка, в котором мог бы отдохнуть небогатый путник;  и
в поисках такого пристанища ему пришлось свернуть  в  темный  переулок,  где
грудами валялся капустный лист, истоптанный ногами женщин, приходивших брать
воду из колодца. Здесь, в глубине  переулка,  виднелась  вывеска:  "Утренняя
Заря". Плотные занавеси на окнах скрывали свет этой утренней зари, но от нее
веяло теплом и уютом, а на вывеске, украшенной для наглядности  изображением
кия и бильярдного шара, было четко обозначено, что в "Утренней  Заре"  можно
сыграть партию на бильярде, что  любой  путешественник,  конный  или  пеший,
найдет там ужин и ночлег; а также, что имеется отличный выбор