потом:
   - Вам лучше?
   Больная дремала, и этот тихий шепот не разбудил ее. Девушка постояла  у
постели, внимательно вглядываясь в спящую.
   - Как хороша, - прошептала она еле слышно. - Я никогда не видела такого
красивого лица. И как не похожа на меня!
   Последнее замечание могло показаться странным, но,  видно,  в  нем  был
какой-то странный смысл, потому что на глазах у девушки выступили слезы.
   - Я знаю, что угадала. Это о ней он говорил в тот  вечер.  Я  могла  бы
ошибиться в чем угодно, только не в этом, только не в этом.
   Она нежно и бережно отвела прядь волос, упавшую на лицо  спящей,  потом
дотронулась до ее руки, которая лежала поверх одеял.
   - Мне приятно смотреть на нее, - сказала она про себя. - Приятно видеть
то, что так пленило его.
   Она хотела убрать  руку,  но  в  эту  минуту  спящая  открыла  глаза  и
вздрогнула от неожиданности.
   - Ради бога, не пугайтесь. Я одна из путешественниц, прибывших вместе с
вами. Я пришла узнать, как вы себя чувствуете и  не  могу  ли  я  чем-нибудь
помочь вам.
   - Вы, кажется, уже были так любезны, что прислали мне свою горничную.
   - Нет, это моя сестра, а не я. Но скажите, вам лучше?
   - Гораздо лучше. Я ушиблась при падении, но не сильно, и сейчас,  когда
я полежала и согрелась, все уже почти прошло.  Просто  когда  мы  там  ждали
ужина, у меня вдруг закружилась голова и я потеряла сознание.  Боль  была  и
раньше, но тут она как-то сразу меня одолела.
   - Можно, я посижу с  вами,  пока  кто-нибудь  не  придет?  Вам  это  не
помешает?
   - Напротив, буду очень рада, одной так тоскливо. Но я боюсь, как бы  вы
не озябли, здесь очень холодно.
   - Я не боюсь холода. Я не такая хрупкая, как может показаться на вид. -
Она проворно пододвинула к постели  грубо  сколоченный  табурет  (два  таких
табурета стояло в комнате) и села. Больная не менее проворно стянула с  себя
один из теплых дорожных пледов, накинула  его  на  гостью  и,  чтобы  он  не
свалился у той с плеч, обняла ее одной рукой.
   - Вы так похожи на добрую,  заботливую  сиделку,  -  улыбаясь,  сказала
дама, - что мне кажется, будто вас ко мне прислали из дому.
   - Я очень рада, если так.
   - Я задремала, и мне снился дом. Старый мой дом, где я жила, когда  еще
не была замужем.
   - И когда не уезжали так далеко.
   - Мне случалось уезжать и дальше; но тогда то, что мне всего  дороже  в
этом доме, было со мной, и тосковать было не о чем. А сейчас, оставшись одна
в этой комнате, я немножко затосковала, вот мне и привиделся такой сон.
   Грустная нежность и что-то похожее на сожаление слышались в ее  голосе,
и гостья, чувствуя это, старалась смотреть в сторону.
   - Странно, что случай в конце  концов  свел  нас  вместе,  и  так  даже
близко, под одной шалью, - после некоторого молчания сказала  девушка.  -  Я
ведь, думается мне, давно уже ищу встречи с вами.
   - Вы ищете встречи со мной?
   - У меня есть записка, которую я должна  была  передать  вам,  если  мы
повстречаемся. Вот она. Или я очень ошиблась, или она адресована вам. Да?
   Дама взяла записку, сказала "да!" и стала читать.
   Гостья не сводила с нее глаз, пока она не дочитала до конца. В  записке
стояло всего несколько строчек. Дочитав, дама слегка покраснела,  поцеловала
гостью и крепко сжала ей руку.
   - Он пишет, что милая, добрая девушка, которую он рекомендует мне  этим
письмом, может когда-нибудь стать для меня поддержкой и  утешением.  Что  ж,
так оно и случилось - при первом же знакомстве.
   - Я не знаю, - нерешительно сказала гостья, - я не  знаю,  известна  ли
вам моя история? Он вам никогда ее не рассказывал?
   - Нет.
   - Я так и думала. Но сама я не вправе рассказать ее вам сейчас,  потому
что меня очень просили не делать этого. В ней нет ничего особенного,  просто
вы бы тогда поняли, почему я должна просить вас не упоминать здесь  об  этой
записке. Вы видели моих родных? Кое-кто из них - я в этом  признаюсь  только
вам - не чужд некоторой гордости, некоторых предрассудков.
   - Знаете что, - сказала дама, - вы лучше возьмите письмо  назад,  чтобы
оно не попалось на глаза моему мужу. А то, если он о нем  узнает,  то  может
как-нибудь невзначай проговориться. Спрячьте его снова у себя на груди,  так
будет вернее.
   Гостья с величайшей осторожностью спрятала письмо. Ее маленькая, тонкая
ручка еще держала его за уголок, когда в коридоре послышались чьи-то шаги.
   - Я обещала, - сказала гостья, вставая, - написать ему после того,  как
мы с вами встретимся (ведь мы должны были встретиться, рано или  поздно),  и
рассказать, здоровы ли вы, счастливы ли. Я, пожалуй, напишу, что вы  здоровы
и счастливы.
   - Да, да, да! Напишите, что я вполне здорова и вполне счастлива. И  что
я от всего сердца благодарна ему и никогда его не забуду.
   - Ну, мы еще увидимся утром. И наверно не в последний раз. Доброй ночи!
   - Доброй ночи! Благодарю вас, благодарю за все.  Доброй  ночи,  дорогая
моя!
   Прощанье вышло  торопливым  и  взволнованным,  и  так  же  торопливо  и
взволнованно гостья покинула комнату.
   Она ожидала встретить за дверью мужа своей новой  приятельницы,  но  по
темному коридору шел не он, а его спутник, тот, что хлебной корочкой вытирал
с усов капли вина. Он уже прошел мимо и  удалялся,  но,  заслышав  за  собой
шаги, круто обернулся назад.
   По  своей  чрезвычайной  галантности  этот  джентльмен  никак  не   мог
допустить, чтобы молодая барышня одна спускалась с  лестницы,  да  еще  сама
освещала себе путь. Взяв у нее из рук лампу и подняв так,  чтобы  как  можно
больше света ложилось на каменные ступени, он пожелал проводить ее до места.
Она шла за ним, с трудом скрывая  неприятное  чувство,  которое  всем  своим
обликом вызывал в ней этот человек. Еще до ужина, глядя на  него  из  своего
темного уголка, она мысленно представляла его себе среди знакомых ей  лиц  и
обстановки, и мало-помалу ею овладевало отвращение, граничившее с ужасом.
   Он галантно довел ее до обшей комнаты, и сам, войдя следом,  уселся  на
свое прежнее место - самое удобное место перед камином. Озаренный  неверными
отсветами догорающего пламени, он спокойно допивал вино, протянув  к  камину
ноги, а чудовищная тень, колыхавшаяся на стене и потолке, передразнивала все
его движения.
   Все уже разошлись по своим комнатам, чувствуя усталость, и только  отец
молодой девушки дремал  на  стуле  у  огня.  Общительный  путешественник  не
поленился сходить наверх, чтобы принести свою дорожную фляжку с бренди.  Так
по крайней мере он объяснил седовласому  джентльмену  и  его  дочери,  вылив
содержимое фляжки в оставшееся вино, и с наслаждением потягивая эту смесь.
   - Позвольте полюбопытствовать, сэр, вы в Италию держите путь?
   Седовласый джентльмен, стряхнув с себя дремоту, собирался  уходить.  Он
ответил утвердительно.
   - И  я  также,  -  сказал  путешественник.  -  Надеюсь,  я  буду  иметь
удовольствие засвидетельствовать вам свое почтение в более мягком климате  и
среди более веселых картин природы, чем здесь, на этой мрачной горе.
   Седовласый джентльмен поклонился, довольно, впрочем, холодно, и сказал,
что весьма польщен.
   - Мы, люди благородные, но бедные,  сэр,  -  продолжал  путешественник,
вытирая рукой усы, которые он обмочил в своей смеси вина  с  бренди,  -  мы,
люди благородные, но бедные, лишены возможности путешествовать  с  княжеской
роскошью, но это  не  мешает  нам  ценить  все,  что  украшает  жизнь.  Ваше
здоровье, сэр!
   - Благодарю за любезность, сэр.
   - Здоровье вашего уважаемого семейства - ваших прелестных дочерей!
   -  Еще  раз  благодарю  за  любезность,  сэр.  Позвольте  пожелать  вам
спокойной ночи. Дитя мое, что, наши - кха - люди здесь?
   - Они нас ждут, отец.
   - С вашего разрешения! - воскликнул путешественник, услужливо распахнув
двери перед седовласым джентльменом, который, опираясь на руку дочери, шел к
выходу. - Желаю хорошо отдохнуть! До новой приятной встречи! Да  завтрашнего
утра!
   При  этих  словах,  сопровожденных  изящнейшим  жестом  приветствия   и
любезнейшей улыбкой, молодая девушка вся сжалась, словно  боялась  ненароком
коснуться его, проходя мимо.
   -   Черт   возьми!   -   оставшись   один,   пробормотал    общительный
путешественник, уже без сладости в голосе и без улыбки на лице. - Все  пошли
спать, придется и мне идти. И куда они так торопятся! Здесь, в этой глуши, в
этом ледяном безмолвии, ночь покажется достаточно долгой, даже если лечь  на
два часа позже.
   Он запрокинул голову, допивая свой стакан, и тут  его  взгляд  упал  на
книгу записи проезжающих, лежавшую на фортепьяно. Она была раскрыта, а перья
и чернила, стоявшие рядом, указывали на то, что вновь прибывшие  расписались
в ней совсем недавно - должно быть, во время его отлучки. Он придвинул книгу
к себе и прочел:

   Уильям Доррит, эсквайр    |
   Фредерик Доррит, эсквайр  |
   Эдвард Доррит, эсквайр    } с сопровождающими из Франции в Италию.
   Мисс Доррит               |
   Мисс Эми Доррит           |
   Миссис Дженерал.          |

   Мистер и миссис Генри Гоуэн. Из Франции в Италию.

   Взяв перо, он вывел  внизу  мелкими  затейливыми  буковками  с  длинным
росчерком, который, точно лассо, обвился вокруг остальных имен:

   Бландуа. Париж. Из Франции в Италию.

   Потом, с какой-то странной усмешкой, от  которой  усы  его  вздернулись
кверху, а нос загнулся книзу, он захлопнул книгу и отправился спать.



 ГЛАВА II - Миссис Дженерал

   Необходимо теперь представить читателю сверхдостойную даму,  занимавшую
при семействе Доррит столь видное положение, что ей была  уделена  отдельная
строка и книге для записи проезжающих.
   Миссис  Дженерал  была  дочерью  духовного  лица  и  жила  в  небольшом
провинциальном городке, где она  задавала  тон,  покуда  не  приблизилась  к
сорокапятилетнему  возрасту  настолько,  насколько  это  позволительно   для
незамужней особы. Об эту пору некий интендантский чиновник, лет шестидесяти,
сухарь и педант, пленился той уверенностью, с  какой  она  правила  упряжкой
светских  приличий,  указывая  путь  всему  местному  обществу,  и   пожелал
удостоиться чести воссесть с  нею  рядом  на  подушках  кабриолета,  который
названная упряжка везла по дороге хорошего тона. Предложение  было  принято,
чиновник с большой  помпой  взгромоздился  на  сиденье,  а  миссис  Дженерал
продолжала править и правила до самой его смерти. За это время под  колесами
супружеского экипажа успело  погибнуть  несколько  неосторожных,  пытавшихся
перебежать Приличиям дорогу; но их переехали с соблюдением всех правил и без
вульгарной суетливости.
   Предав интендантские останки земле с подобающей случаю торжественностью
(катафалк везла вся четверня Приличий  с  траурными  султанами  и  в  черных
бархатных  попонах,   украшенных   гербами   покойного),   миссис   Дженерал
заинтересовалась  количеством  праха  и  пепла,  оставшихся   в   банковских
подвалах. И тут обнаружилось, что интендантский чиновник попросту обманул  в
свое время доверие невинной девы, скрыв от нее то обстоятельство,  что  весь
его достаток заключался в пожизненной ренте, приобретенной за несколько  лет
до свадьбы, и представив дело так, будто он живет на  проценты  с  капитала.
Вследствие   этого   средства   миссис    Дженерал    оказались    настолько
несоответствующими ее расчетам, что лишь  отлично  дисциплинированный  разум
помешал ей подвергнуть сомнению то  место  в  заупокойной  службе,  согласно
которому интендантский чиновник ничего не  мог  унести  с  собой  в  могилу.
Создавшееся положение навело миссис Дженерал на  мысль,  что  она  могла  бы
заняться "шлифованием ума" и  усовершенствованием  манер  какой-нибудь  юной
девицы благородного происхождения. Или же  впрячь  свою  четверню  в  карету
богатой наследницы, либо вдовы, с тем, чтобы твердой рукой вести этот экипаж
по лабиринту общественной жизни. Мысль эта встретила столь бурное сочувствие
у родственников миссис Дженерал, как по клерикальной, так и по интендантской
линии, что не обладай  названная  дама  такими  незаурядными  достоинствами,
можно было бы заподозрить их в желании от нее  отделаться.  Со  всех  сторон
хлынули волной рекомендательные письма, за весьма  внушительными  подписями,
изображавшие миссис Дженерал чудом благочестия, премудрости,  добродетели  и
благородства манер; один почтенный архидиакон  даже  прослезился,  составляя
перечень ее совершенств (со слов лиц, на которых можно положиться), хоть  ни
разу в жизни в глаза ее не видел.
   Почувствовав за собой, таким образом, поддержку Церкви  и  Государства,
миссис Дженерал решила не сдавать привычных позиций и сразу же назначила  на
себя отменно высокую цену. Довольно долго никакого спроса на миссис Дженерал
не было. Наконец некий  вдовый  помещик,  имевший  четырнадцатилетнюю  дочь,
вступил в переговоры с почтенной дамой; но поскольку из природной гордости -
а может быть, из тактических соображений - миссис Дженерал держала себя так,
как будто не она ищет, а ее ищут, вдовцу пришлось потратить  немало  усилий,
чтобы склонить миссис Дженерал заняться шлифованием ума и манер его дочери.
   На выполнение этой задачи у миссис Дженерал  ушло  около  семи  лет,  в
течение которых она объездила Европу и  повидала  весь  пестрый  ассортимент
вещей  и  явлений,  на   который   положено   посмотреть   каждому   светски
образованному человеку, причем не собственными глазами, а чужими. Когда ум и
манеры ее воспитанницы почти  достигли  совершенства,  помещик  собрался  не
только  выдать  замуж  дочь,  но  и  жениться  сам.   Сочтя,   ввиду   таких
обстоятельств, дальнейшее присутствие миссис Дженерал в доме и  неудобным  и
накладным, он вдруг проникся  сознанием  ее  редких  достоинств  и  не  хуже
архидиакона принялся превозносить упомянутые достоинства всюду,  где  только
мог усмотреть малейший шанс сбыть это неоценимое сокровище с  рук  -  отчего
слава миссис Дженерал еще возросла и укрепилась.
   Как раз в ту пору, когда этот феникс * стал вновь доступен для  тех,  у
кого дотянулась бы рука до его высокой жердочки, мистер Доррит, лишь недавно
вступивший во владение доставшимся ему наследством, уведомил своих банкиров,
что  желал  бы  найти  пожилую  даму,  хорошего  происхождения  и   хорошего
воспитания, привыкшую вращаться в хорошем обществе, которая могла  бы  взять
на себя завершение образования его дочерей, и сопровождать их при выездах  в
свет. Банкиры мистера Доррит (они также были банкирами вдового  помещика)  в
один голос сказали: "Миссис Дженерал!"
   Ухватившись за путеводную нить, которую дал ему  счастливый  случай,  и
ознакомившись  с  уже  известным  нам  панегириком,  составленным   дружными
усилиями друзей и  родственников  миссис  Дженерал,  мистер  Доррит  тут  же
отправился в усадьбу  вдовца,  дабы  лично  увидеть  прославленную  матрону.
Действительность превзошла все его ожидания.
   - Осмелюсь спросить, - сказал мистер Доррит, - каковы  будут  -  кхм  -
усло...
   - Дорогой сэр, - прервала его миссис Дженерал,  -  я  бы  предпочла  не
входить в обсуждение этого предмета. С моими здешними друзьями я его никогда
не касалась; и мне весьма трудно преодолеть отвращение, которое внушают  мне
столь низменные материи. Надеюсь, вы  не  принимаете  меня  за  какую-нибудь
гувернантку...
   - Что вы, что вы! - воскликнул мистер Доррит. - Как вы могли  допустить
такое предположение, сударыня! - Его даже в краску бросило при мысли, что он
мог быть заподозрен в чем-либо подобном.
   Миссис Дженерал величественно кивнула головой.
   - Я не могу расценивать на деньги то, что для меня составляет  истинное
удовольствие, когда я отдаюсь этому непосредственно, по зову  души,  и  чего
никогда не стала бы делать лишь из меркантильного  расчета.  Кроме  того,  я
сомневаюсь, найдется  ли  еще  где-нибудь  подобный  пример.  Мой  случай  -
исключение.
   Бесспорно. Но как  же  все-таки  (не  без  оснований  настаивал  мистер
Доррит) разрешить этот вопрос?
   - Я не возражаю, - сказала миссис Дженерал, - если мистер Доррит  (хотя
даже и это мне неприятно) конфиденциально справится у моих  здешних  друзей,
какую  сумму  они  имели  обыкновение  каждые  три  месяца  передавать  моим
банкирам.
   Мистер Доррит поклонился в знак благодарности.
   - Позвольте мне добавить, - сказала миссис Дженерал, - что больше я  не
считаю возможным  возвращаться  к  этой  теме.  А  также  предупредить,  что
какое-либо второстепенное или подчиненное положение  для  меня  неприемлемо.
Если мне предстоит честь войти в дом мистера Доррита - у вас,  кажется,  две
дочери?
   - Две дочери.
   - ...то я войду туда лишь на основах полного равенства  -  как  ментор,
спутница и друг.
   Мистер  Доррит,  при  всем  сознании  значительности   своей   персоны,
почувствовал, что она оказывает ему  большое  одолжение,  вообще  соглашаясь
туда войти. Он даже пробормотал что-то в этом роде.
   - Если я не ошибаюсь, - повторила миссис Дженерал, - у вас две дочери?
   - Две дочери, - снова подтвердил мистер Доррит.
   - В таком случае, - сказала миссис Дженерал, -  сумма  взноса,  который
мои друзья имели обыкновение делать каждые три  месяца  (какова  бы  она  ни
оказалась) должна быть на одну треть увеличена.
   Мистер Доррит, не теряя времени, адресовался  к  вдовцу  за  выяснением
этого деликатного обстоятельства и, узнав, что  последний  имел  обыкновение
вносить на имя миссис Дженерал триста фунтов в  год,  вычислил  без  особого
труда, что ему придется вносить четыреста. Но миссис  Дженерал  была  сродни
тем предметам с блестящей поверхностью, на которые взглянешь  -  и  кажется,
что они стоят любых денег, а потому мистер Доррит тут же формально просил ее
позволения отныне считать ее членом своей семьи. Позволение  было  милостиво
дано, и миссис Дженерал перекочевала на новое место.
   Наружность миссис Дженерал, включая ее юбки, игравшие тут не  последнюю
роль, производила внушительное впечатление: всего было много,  все  шуршало,
все казалось массивным и величественным. Держалась она всегда прямо, твердой
рукой натягивая бразды Приличий. Она могла бы подняться на  вершину  Альп  и
спуститься в недра Геркуланума - что и делала не раз, - не измяв  ни  единой
складочки платья, не переколов ни единой булавки.  Если  ее  лицо  и  волосы
казались   присыпанными    мукой,    словно    она    жила    на    какой-то
сверхаристократической мельнице, то дело было не в пудре и не  в  седине,  а
скорей в  ее  известковой  природе.  Если  ее  глаза  смотрели  без  всякого
выражения, то это потому, что, должно быть, им нечего было выражать. Если на
лбу у нее почти не было морщин, то это потому что его  никогда  не  бороздил
отпечаток какой-либо мысли. Холодная, восковая, потухшая женщина -  которая,
впрочем, никогда не светила и не грела.
   У миссис Дженерал не было собственных мнений. Ее метод  шлифования  ума
заключался в том, чтобы уничтожать  способность  к  собственным  мнениям.  В
голове у нее было устроено нечто вроде замкнутой железнодорожной  колеи,  по
которой кружили маленькие поезда чужих  мнений,  никогда  не  сталкиваясь  и
никогда друг друга не перегоняя. При всей своей приверженности  к  приличиям
она не могла бы отрицать, что не все так уж  прилично  в  этом  мире;  но  у
миссис  Дженерал  был  свой   способ   отделываться   от   непорядков;   она
поворачивалась к ним спиной и делала вид, что  их  нет.  Это  входило  в  ее
систему шлифования ума - все  затруднительное  затолкать  подальше  в  ящик,
запереть на ключ и сказать, что этого не существует. Самый  легкий  выход  и
безусловно самый удобный.
   В разговоре с миссис Дженерал нужно было избегать всего, что  могло  ее
шокировать. Несчастья, горести, преступления - все это были запретные  темы.
Страсть должна была замирать  в  присутствии  миссис  Дженерал,  а  кровь  -
превращаться в воду. А то, что за вычетом всего упомянутого еще оставалось в
мире, миссис Дженерал почитала своей