а, - а вот
вам-то есть дело, - сказала Мэгги, обращаясь к Артуру, -  ступайте-ка  и  вы
кой-куда, чтоб я вам их могла там передать.
   - Зачем же непременно  ходить  туда,  Мэгги.  Можете  мне  их  и  здесь
передать, - сказал Кленнэм, понизив голос.
   - Ну, тогда хоть перейдем на другую сторону, - зычным шепотом возразила
Мэгги. - А то маменька не должна была знать про это, и ничего бы  она  и  не
знала, если б вы сразу отправились кой-куда, вместо того  чтобы  мешкать  да
разгуливать. Я, что ли, виновата? Мне как сказали, так я и делаю. А  вот  им
должно быть стыдно, зачем они так сказали.
   Кленнэм перешел на другую сторону и  торопливо  вскрыл  оба  письма.  В
письме отца говорилось, что  внезапные  затруднения  финансового  характера,
связанные с непредвиденной задержкой денежного перевода из Сити, на  который
он твердо рассчитывал, побуждают его взяться за перо - поскольку прискорбный
факт его двадцатитрехлетнего  заключения  (подчеркнуто  дважды)  лишает  его
возможности изложить свою просьбу лично, - взяться за  перо,  чтобы  просить
мистера Кленнэма ссудить ему три фунта десять шиллингов  против  прилагаемой
расписки. В письме сына сообщалось, что, как мистеру Клсннэму, без сомнения,
приятно будет узнать, он, наконец,  получил  постоянное  место,  чрезвычайно
выгодное и открывающее самые широкие перспективы дальнейших успехов, но  его
хозяин,  временно  испытывая  недостаток  наличных  средств,   обратился   к
великодушию своего служащего (которое  тот  неизменно  проявлял  и  надеется
проявлять и впредь по отношению  к  ближним)  и  просил  его  повременить  с
получением очередного жалования; каковое обстоятельство,  в  совокупности  с
недостойным поведением одного вероломного  друга,  а  также  с  существующей
дороговизной, привело  его  на  край  гибели,  совершенно  неизбежной,  если
сегодня без четверти шесть у него в руках не будет  восьми  фунтов.  Он  рад
сообщить мистеру Кленнэму, что  благодаря  отзывчивости  нескольких  друзей,
питающих к нему неограниченное доверие, он уже собрал почти всю  необходимую
сумму; остается сущая безделица, а именно один фунт семнадцать  шиллингов  и
четыре пенса, каковую безделицу мистер Кленнэм безусловно  не  откажет  дать
ему взаймы сроком на один месяц под обычные проценты.
   Кленнэм тут же ответил на оба письма с помощью карандаша  и  бумажника:
отцу послал то, о чем тот просил, а сыну написал, что, к сожалению, не может
удовлетворить его просьбу. Оба ответа были им вручены Мэгги, с  прибавлением
шиллинга, чтобы разочарование Типа на ней не отразилось.
   Потом он вернулся к Крошке Доррит, и они снова  пошли  было  рядом,  но
вдруг она остановилась и сказала:
   - Мне, пожалуй, пора. Пора домой.
   - Не надо огорчаться, - сказал Кленнэм. - Я ответил на оба письма.  Все
это пустяки. Вы знаете, о чем они. Все это пустяки.
   - Мне нельзя оставлять его, - ответила она. - Никого из них мне  нельзя
оставлять. Когда меня нет, они - разумеется, не думая об этом,  -  совращают
даже Мэгги.
   - Бедняжка по сути дела взяла на  себя  самое  невинное  поручение.  И,
вероятно, согласилась скрыть его от вас, думая,  что  этим  избавит  вас  от
каких-то лишних тревог.
   - Да, наверно, наверно! Но мне все-таки пора домой! Как-то на днях  моя
сестра  заметила  мне,  будто  я  настолько  привыкла  к  тюрьме,  что   вся
пропиталась ее духом. Должно быть, это верно. Мне самой так кажется, когда я
смотрю на реку, на небо, на все то, что я вижу здесь. Мое место  там.  Лучше
мне там и оставаться. С моей стороны бессердечно прогуливаться здесь,  когда
я в это время могла бы что-то делать там. Прощайте. Не надо было  мне  вовсе
выходить из дому.
   Все это вылилось у нее с надрывом, с мукой, словно само  собой  хлынуло
наружу из наболевшей души, и Кленнэм, слушая ее, едва удерживал слезы.
   - Не называйте тюрьму домом, дитя мое. Мне всегда тяжело слышать, когда
вы называете ее своим домом.
   - Но ведь это и есть мой дом. Другого дома у меня  нет!  Зачем  же  мне
хотя бы на миг забывать о нем?
   - Вы никогда и не забываете, милая моя Крошка Доррит, и вы служите  ему
верой и правдой.
   - Дай бог, чтобы это было так! Но  лучше  мне  не  уходить  оттуда  без
надобности; и лучше, и полезней, и спокойнее для меня. Я вас очень прошу, не
провожайте меня, я дойду одна. Прощайте,  господь  с  вами.  Благодарю  вас,
благодарю за все.
   Он почувствовал, что не должен настаивать, и, стоя  у  парапета  моста,
глядел вслед хрупкой маленькой фигурке, пока она не скрылась из виду.  Потом
он повернулся к реке лицом и глубоко задумался.
   Эти письма все равно огорчили бы ее, когда бы она про них ни узнала; но
при других обстоятельствах вызвали бы они такой неудержимый взрыв отчаяния?
   Нет.
   Когда она видела,  как  ее  отец  клянчит  подачки,  прикрываясь  своей
обветшалой личиной, когда она умоляла не  давать  старику  денег,  она  тоже
страдала, но не так, как сейчас. Что-то сделало ее  особенно  восприимчивой,
болезненно чуткой. Может быть,  и  в  самом  деле  существует  эта  смутная,
безнадежно неосуществимая мечта? Или это лишь потому пришло  ему  в  голову,
что, глядя на мутные струи бегущей  под  мостом  реки,  он  вспоминает  одно
местечко выше по течению, где вода журчит за кормою  всегда  одну  и  ту  же
песню, где белеют кувшинки и шелестит камыш, и  река  свершает  свой  вечный
путь, не ведая перемен и смятений.
   Долго еще он стоял и думал о Крошке Доррит, бедной своей девочке; думал
о ней и по дороге домой, думал о ней и ночью, думал о ней и тогда, когда уже
новый день забрезжил в окне. А бедная девочка Крошка Доррит думала о  нем  -
преданно, ах, слишком преданно думала она о нем в тени тюремных стен.



 ГЛАВА XXIII - Машина в действии

   Мистер Миглз так энергично повел порученные ему Кленнэмом переговоры  с
Дэниелом Дойсом, что очень скоро настало время переходить от слов к делу,  о
чем он и сообщил Кленнэму, явившись к нему однажды в девять часов утра.
   - Дойс весьма польщен вашим добрым  мнением,  -  начал  он  без  всяких
предисловий, - и  желает,  чтобы  вы  немедля  познакомились  с  делами  его
предприятия и досконально разобрались в них. Он передал мне  ключи  от  всех
своих книг и бумаг - вот они, побрякивают у меня в кармане! - и  сказал  при
этом только одно: "Я хочу, чтобы мистер Кленнэм знал о моих делах  все,  что
знаю я сам, тогда мы действительно сможем беседовать на  равных  основаниях.
Если же у нас с ним ничего не получится, я знаю, что он не злоупотребит моим
доверием. Не будь я в этом твердо уверен с самого  начала,  я  бы  с  ним  и
разговаривать не стал". Узнаю Дэниела Дойса, - присовокупил мистер Миглз.  -
Весь он тут, как на ладони.
   - Что ж, видно, что благородной души человек.
   - Еще бы! На этот счет можете не сомневаться! Чудаковат, но благороден.
Хотя чудаковат до крайности. Поверите ли, Кленнэм, -  сказал  мистер  Миглз,
чистосердечно забавляясь  странностями  своего  приятеля,  -  я  целое  утро
проторчал в этом Подворье - как бишь оно называется?
   - Подворье Кровоточащего Сердца?
   - Вот, вот. Целое утро проторчал в Подворье Кровоточащего Сердца, чтобы
убедить его хотя бы обдумать ваше предложение.
   - А почему?
   - Вы спрашиваете почему, мой друг? А потому, что не успел я  произнести
ваше имя, как он тотчас же наотрез отказался.
   - Отказался, потому что предложение исходило от меня?
   - Не успел я произнести ваше имя, как он закричал: "Об  этом  не  может
быть и речи!" - "А по какой такой причине?"  -  спрашиваю  я.  "Неважно,  по
какой причине, Миглз; не может быть речи, и все тут". -  "Но  отчего  же  не
может быть?" Так вы поверьте, Кленнэм, - продолжал мистер Миглз, посмеиваясь
про себя, - оказалось, об этом не может быть и речи оттого, что, когда вы  с
ним вместе шли в Туикнем, он в разговоре упомянул о своем  намерении  искать
компаньона, полагая в то время,  что  у  вас  имеется  собственное  дело,  с
которым вы связаны так же нерушимо и  прочно,  как  собор  святого  Павла  с
землей, на которой он стоит. "А если, говорит, я  теперь  соглашусь  на  его
предложение, так мистер Кленнэм может подумать, будто я только прикидывался,
что запросто беседую с ним, а на самом деле у  меня  свое  было  на  уме.  А
этого, говорит, я не могу допустить, этого, говорит,  мне  моя  гордость  не
позволяет".
   - Да я бы никогда...
   - Разумеется, вы бы никогда, - перебил мистер Миглз,  -  я  так  ему  и
сказал. Но у меня целое утро ушло на то, чтобы сбить его с этой позиции;  и,
пожалуй, никому другому (меня он издавна уважает) это бы и вовсе не удалось.
Ладно. Только мы преодолели это важное препятствие, стал он требовать, чтобы
прежде чем сводить вас с ним, я бы сам просмотрел его книги и составил  себе
мнение. Я просмотрел книги и составил мнение. "Ну, как  вы,  спрашивает,  за
или против?" - "За", - говорю.  "В  таком  случае,  дорогой  мой  друг,  вы,
говорит, теперь попросите мистера Кленнэма заняться тем же. А чтобы  его  не
стеснять и не связывать ничем его мнение, я на неделю  уеду  из  города".  И
уехал-таки, - заключил мистер Миглз. - Ну, что вы на это скажете?
   - Что можно только удивляться подобной деликатности, подобному...
   - Чудачеству, - подхватил мистер Миглз. - Вполне согласен!
   Это было не совсем то,  что  намеревался  сказать  Кленнэм,  но  он  не
захотел возражать своему добрейшему другу.
   - Так что вы можете приступить к делу, когда сочтете удобным, - добавил
мистер Миглз. - А я обещал в  случае  надобности  давать  вам  те  или  иные
пояснения, но совершенно беспристрастно и не больше, чем  это  действительно
будет необходимо.
   Знакомство с предприятием в Подворье Кровоточащего  Сердца  началось  в
тот же день. Опытный глаз без труда мог обнаружить, что дело здесь велось  с
некоторыми отклонениями  от  правил;  но  каждое  отклонение  или  остроумно
упрощало какую-нибудь сложность или позволяло достигнуть цели более коротким
путем. Было очевидно, что делопроизводство у мистера Дойса отстает и что ему
очень нужен помощник, чтобы  придать  больший  размах  его  предприятию;  но
результаты каждой операции за многие годы были в точности указаны в книгах и
проверить их не составляло труда. При этом ничто не делалось  в  расчете  на
возможную  ревизию;  все  представало  в  своем  честном  рабочем  виде,   и
грубоватый, но строгий порядок господствовал во всем. Многочисленные  записи
и  подсчеты,  сделанные  рукой  Дойса,  не  отличались  каллиграфичностью  и
безукоризненной точностью формы; но все в них было  ясно  и  соответствовало
содержанию.  Артур  невольно  подумал,  что  более   разработанная,   внешне
эффектная  система  делопроизводства  -  какая,  должно  быть,   принята   в
Министерстве Волокиты, - гораздо меньше помогает уяснить сущность дела,  ибо
на то и рассчитана, чтобы ее запутать.
   За три или четыре дня прилежных занятий Кленнэм основательно изучил все
то, что ему необходимо было знать. Мистер Миглз это время был к его услугам,
неизменно готовый осветить темное место ярким лучом фонарика, в  свое  время
служившего дополнением к лопатке  и  весам.  Вдвоем  они  определили  сумму,
которую справедливо было бы предложить за половинную долю в  предприятии,  а
затем мистер Миглз распечатал бумагу, в которой Дэниел Дойс  проставил  свою
цифру; она оказалась даже несколько  меньше.  Таким  образом,  когда  Дэниел
вернулся в город, можно уже было считать вопрос решенным.
   - Теперь могу откровенно  признаться,  мистер  Кленнэм,  -  сказал  он,
сердечно пожимая тому руку, - обойди я весь свет в  поисках  компаньона,  не
нашел бы такого, который был бы мне больше по сердцу.
   - И я могу сказать то же самое, - отозвался Кленнэм.
   - А я могу прибавить, что вы отлично подходите друг к другу, -  объявил
мистер Миглз.  -  Вы,  Кленнэм,  держите  его  в  узде,  на  то  вы  человек
благоразумный, а вы, Дойс, знайте свои машины, на то вы...
   - Человек неразумный? - подсказал Дэниел со своей сдержанной улыбкой.
   - Если угодно, считайте так - и каждый из  вас  всегда  будет  надежной
опорой для другого. Ну, а засим пожелаю вам обоим удачи,  на  то  я  человек
практический.
   За месяц были улажены все формальности,  и  Кленнэм  стал  полноправным
участником дела. Теперь у него оставалось личного капитала  всего  несколько
сот фунтов; но зато  перед  ним  открылось  широкое  и  многообещающее  поле
деятельности. Трое друзей  решили  ознаменовать  радостное  событие  обедом;
рабочие предприятия, их жены и дети тоже праздновали  и  тоже  обедали;  все
Подворье Кровоточащего Сердца в этот  день  обедало  и  даже  ело  мясо.  Но
миновало каких-нибудь два  месяца,  и  все  вошло  в  свою  колею:  привычно
подтягивали туже пояс обитатели  Подворья,  позабыв  о  пиршестве,  привычно
проходили люди мимо новенькой вывески "Дойс и Кленнэм"  (только  и  осталось
тут нового, что сама эта вывеска), привычно занимался делами фирмы  Кленнэм,
и ему самому порой казалось, что он уже век ими занимается.
   Небольшой  уголок,  отведенный  Кленнэму  для  его  занятий,  отделялся
стеклянной перегородкой от длинного  низкого  помещения  мастерской,  сплошь
набитого станками, тисками, прессами, приводами, колесами; все  это,  будучи
соединено с паровой машиной, производило такой  лязг  и  грохот,  как  будто
задалось самоубийственной целью разнести предприятие  в  щепу  и  стереть  в
порошок все замыслы его хозяев. В полу и в потолке были устроены люки, через
которые мастерская  сообщалась  с  двумя  другими,  расположенными  внизу  и
наверху, и от люка к люку всегда тянулся столб света, напоминавший  Кленнэму
страничку из детской библии в картинках,  на  которой  так  были  изображены
лучи, - свидетели убийства Авеля. Перегородка заглушала шум, и в конторку он
доносился лишь в виде мерного жужжания, прерывая которое по временам  что-то
звякало или бухало. Склоненные фигуры рабочих были почти черными от стальных
и  железных  опилок,  которые  дождем  сыпались  вокруг  каждого  станка   и
выбивались из каждой щели. В мастерскую можно было попасть прямо с наружного
двора по лестнице, под которой помешалось точило для инструментов.  Кленнэму
вся эта непривычная картина казалась фантастической и в то же  время  полной
биения живой жизни, и всякий раз,  поднимая  глаза  от  документов  и  книг,
которые он старался привести в образцовый  порядок,  он  смотрел  на  нее  с
незнакомым прежде чувством удовлетворенности своим делом.
   Однажды, подняв таким образом  глаза,  он  был  поражен  необыкновенным
явлением: по лестнице карабкалась женская шляпка. Следом  за  ней  появилась
еще одна. Секунду спустя он установил, что первая шляпка находится на голове
тетушки мистера Ф., а вторая - на голове  Флоры,  которой,  видимо,  немалых
усилий стоило подталкивать свое наследство вверх по крутым ступеням.
   Хоть и не слишком обрадовавшись гостьям, Кленнэм  все  же  поспешил  им
навстречу и помог выбраться из мастерской - что пришлось  как  нельзя  более
кстати, ибо тетушка мистера Ф. уже успела обо что-то споткнуться  и  грозила
загубить идею парового двигателя каменным ридикюлем, висевшим у нее на руке.
   - Ах ты боже мой, Артур, - то есть мне  бы  следовало  сказать  мистер,
Кленнзм - просто не знаю, как мы сюда влезли, а обратно  и  не  вылезем  без
пожарной лестницы, а тетушка мистера Ф.  провалилась  между  ступеньками  и,
наверно, вся в синяках, итак, вы стало быть, занялись  машинами  и  литейным
делом, подумать только, и ничего даже нам не сказали.
   Тут Флоре пришлось остановиться, чтобы перевести дух.  Тетушка  мистера
Ф. тем временем потирала концом зонтика свои почтенные щиколотки  и  свирепо
озиралась по сторонам.
   - Какой же вы нехороший, что ни разу больше не навестили нас с тех пор,
хотя в самом деле, что теперь может привлекать  вас  в  нашем  доме,  и  уж,
наверно, у вас нашлось более приятное времяпрепровождение, интересно  знать,
блондинка она или брюнетка, а глаза голубые или  черные,  впрочем  можно  не
сомневаться, что она полная противоположность мне во всех отношениях, я ведь
отлично знаю, как вы разочаровались во мне,  и  вы  правильно  сделали,  что
отдали свое сердце, ах ты боже мой, что это я говорю, не слушайте  вы  меня,
Артур, я сама не знаю толком.
   Тем временем он освободил два стула и пододвинул их дамам. Флора тотчас
же опустилась на ближайший к ней и подарила Артура прежним взглядом.
   - Дойс и Кленнэм, нет, вы только подумайте, и что это за  Дойс,  хотела
бы я знать, - продолжала Флора, - должно  быть,  приятнейший  джентльмен  и,
верно, женат, или, верно, у него есть дочка, признавайтесь, ведь есть? Тогда
понятно, откуда вдруг этот интерес к машинам, все ясно, и  не  говорите  мне
ничего больше, я знаю, что не  имею  права  задавать  вопросы,  золотые  узы
прошлого разбиты и тем лучше.
   Флора нежно накрыла его руку своей и метнула на него еще  один  взгляд,
взятый из арсенала юности.
   - Дорогой Артур - сила привычки, мистер Кленнэм  и  вежливее  и  больше
соответствует положению вещей - я прошу извинить меня за  это  бесцеремонное
вторжение, но мне казалось, память былых  дней,  что  в  вечность  канули  и
больше не вернутся, дает нам с тетушкой мистера Ф. право  прийти  поздравить
вас и пожелать успехов, а ведь согласитесь, это куда  лучше,  чем  Китай,  и
главное ближе, хотя, правда, выше!
   - Я очень рад видеть вас, - сказал Кленнэм, - и очень  вам  признателен
за ваше любезное внимание.
   - Да, в этом отношении вы счастливее меня. - ответила  Флора,  -  я  бы
двадцать раз могла умереть и двадцать раз лечь в могилу и не знаю  что  еще,
так и не дождавшись, чтоб вы обо мне хотя бы вспомнили, но несмотря на  это,
я все же хочу еще только одно сказать вам, еще только одно объяснить...
   - Дорогая миссис Финчинг, - в испуге взмолился Артур.
   - Ах, не произносите эту противную фамилию, скажите "Флора"!
   - Флора, стоит ли вам опять себя расстраивать? Право же, больше никаких
объяснений не требуется. Вы мне уже все объяснили, и я вполне удовлетворен.
   Тут  ход  беседы  нарушило  безапелляционное   и   грозное   заявление,
последовавшее со стороны тетушки мистера Ф.
   - На Дуврской дороге стоят путевые столбы!
   Этот снаряд был ею  выпушен  с  такой  смертельной  ненавистью  к  роду
человеческому, что Кленнэм почувствовал  себя  совершенно  беззащитным;  тем
более что его в первые же минуты озадачил визит этой  почтенной  дамы,  явно
питавшей к нему непреодолимое отвращение. Он растерянно покосился на нее, но
она не удостоила его  взглядом;  дыша  презрением  и  злобой,  она  смотрела
куда-то вдаль. Флора, однако, повела себя так, будто услышала нечто в высшей
степени тонко  и  к  месту  сказанное,  и  вслух  выразила  свое  восхищение
остроумием тетушки мистера Ф.  Воодушевленная  то  ли  ее  похвалой,  то  ли
собственным  бурным  негодованием,  упомянутая   достопримечательная   особа
добавила:
   - А пусть-ка он попробует! - и решительно  наставив  на  Кленнэма  свой
каменный  ридикюль  (вещь,  размерами  напоминавшую  чемодан,  а   видом   -
археологическую находку), дала понять, что именно он  тот  несчастный,  кому
брошен этот вызов.
   - Итак, еще только одно я хочу  сказать,  -  продолжала  Флора,  -  еще
только одно объяснить, мы с тетушкой  мистера  Ф.  никогда  бы  не  решились
беспокоить делового человека, мистер Ф. ведь  тоже  был  деловым  человеком,
правда, по винной части, но дело всегда дело, как бы оно ни называлось, и  у
всех деловых людей одни и те же привычки, взять хотя бы самого  мистера  Ф.,
бывало как без десяти шесть вечера, так его туфли уже стоят  на  коврике,  а
как без десяти восемь утра, так его сапоги уже греются за каминной решеткой,
минута в минуту, в любую погоду, зимой и летом - а потому мы никогда  бы  не
решились беспокоить, если б у нас не  было  доброго  намерения,  а  так  как
намерение доброе, то я надеюсь, вы  нас  извините,  Артур  -  мне  следовало
сказ