карете, но это видно была какая-то развалюшка, иначе
разве она сломалась бы за две улицы от дома,  так  что  тетушку  мистера  Ф.
пришлось нести в плетеном кресле, точно  чучело  Гая  Фокса  в  день  пятого
ноября, но скажу только, что унылая церемония завтрака состоялась  внизу,  в
столовой, что папаша переел маринованной лососины и потом целый месяц маялся
животом и что мы с  мистером  Ф.  отправились  в  свадебное  путешествие  за
границу, в Кале *, где на пристани комиссионеры вступили из-за нас в драку и
даже разлучили нас, но только временно, вечная разлука еще была впереди.
   Вдовствующая статуя торопливо перевела дух и  затараторила  дальше,  не
слишком заботясь о связности своего  рассказа,  что,  впрочем,  бывает  и  с
существами из плоти и крови.
   - Опустим завесу над этими неделями, они прошли как во сне,  мистер  Ф.
был в отличном расположении духа, аппетит у него был  отменный,  французская
кухня ему нравилась, вино он находил слабоватым, но недурным на вкус,  и  мы
вернулись в Лондон и поселились на Литл-Гослинг-стрит, дом  номер  тридцать,
по соседству с Лондонскими доками,  и  мы  сразу  догадались,  что  служанка
ворует пух из запасной перины и продает, но не успели ее уличить, потому что
тут у мистера Ф. случился сильный приступ подагры и  он  вознесся  в  лучший
мир.
   Взглянув на портрет  джентльмена,  которого  постигла  эта  прискорбная
участь, Флора покачала головой и вытерла глаза.
   - Я чту память мистера Ф., как  достойного  человека  и  заботливейшего
мужа, только скажешь слово "спаржа" - и, пожалуйста, уже  спаржа  на  столе,
или намекнешь,  что,  дескать,  приятно  бы  отведать  чего-нибудь  тонкого,
изысканного и, пожалуйста, целая пинта, словно по волшебству,  конечно,  тут
не было блаженства, но было благополучие, и я вернулась к папаше  в  дом,  и
жила там тихо и спокойно несколько лет, и вдруг однажды  папаша  вваливается
ко мне, как ни в чем не бывало, и говорит, что внизу сидит Артур  Кленнэм  и
дожидается меня, и я сошла вниз, и  не  спрашивайте,  что  я  почувствовала,
когда увидела, что он все такой же, и узнала, что он не женат.
   Непроницаемая таинственность, которой Флора сочла  нужным  облечь  свои
чувства, заставила бы дрогнуть любые пальцы, но не те, что  проворно  водили
иголкой по ту сторону стола. Все так же ровно клали они стежок за стежком, и
все так же внимательно склонялась над ними аккуратно причесанная головка.
   - Не спрашивайте меня, - сказала Флора, -  люблю  ли  я,  и  любима  ли
по-прежнему, и чем все это может кончиться и когда, за нами следят  со  всех
сторон и, быть может, нам суждено истаять в тоске друг о  друге,  так  и  не
соединившись, нам нельзя себя выдать ни словом, ни взглядом,  ни  движеньем,
мы должны быть немы, как могила, поэтому не удивляйтесь, если вам  покажется
иногда, что я холодна с Артуром, или Артур со  мной,  к  тому  есть  роковые
причины, но мы друг друга понимаем и этого довольно, тсс!
   Флора с таким неистовым пылом произнесла эти слова, как будто  в  самом
деле верила тому, что говорила. Впрочем, она не  притворялась;  роль  сирены
настолько увлекала ее, что, войдя в эту роль, она уже не отличала правды  от
вымысла.
   - Тсс! - повторила Флора. - Теперь вы знаете все, между нами нет больше
тайн, но тсс! никому ни слова, полните, милое моя дитя, ради Артура я всегда
готова быть вам другом, и, памятуя об  Артуре,  вы  всегда  можете  на  меля
рассчитывать.
   Проворные пальчики отложили  работу,  маленькая  фигурка  поднялась  со
своего места, и холодные губы прикоснулись к руке Флоры.
   - Да вы совсем озябли! -  воскликнула  Флора,  сразу  превратившись  из
сирены в  обыкновенную  добрую  женщину  и  значительно  выиграв  от  такого
превращения. - Не работайте сегодня, вы и впрямь нездоровы, у вас  и  впрямь
сил нет.
   - Нет, нет, я просто немного  взволнована  вашей  добротой  и  добротой
мистера Кленнэма, хлопотавшего за меня перед той, кого он так давно знает  и
любит.
   - Видите ли, душенька, - сказала Флора,  которую  природная  склонность
побуждала все же отдавать предпочтение правде, когда было время подумать,  -
не стоит, пожалуй, сейчас говорить об этом, в конце концов ни за что  нельзя
поручиться, но это не так уж важно, вы лучше прилягте и отдохните.
   - Если я положила себе сделать  что-то,  у  меня  всегда  достанет  сил
довести дело до конца, - возразила Крошка Доррит  со  слабой  улыбкой.  -  Я
сейчас оправлюсь. Просто сердце у меня слишком переполнилось благодарностью.
Позвольте мне посидеть минутку у окна, и все пройдет.
   Флора тотчас же распахнула окно и усадила ее в кресло перед ним, а сама
деликатно удалилась на прежнее место у камина. День был ветреный,  и  свежий
воздух, облевавший лицо Крошки Доррит,  быстро  привел  ее  в  себя.  Спустя
несколько минут  она  вернулась  к  своей  работе,  и  ее  проворные  пальцы
задвигались еще проворнее прежнего.
   Спокойно продолжая подрубать платок, она спросила Флору, говорил ли  ей
мистер Кленнэм о том, где живет рекомендуемая им швея? Получив отрицательный
ответ, Крошка Доррит сказала, что ей понятна деликатность мистера  Кленнэма,
но что он, верно, отнесся бы одобрительно к ее решению доверить  Флоре  свою
тайну, а потому с позволения Флоры она сейчас же это и  сделает.  Позволение
было дано незамедлительно, и за этим последовал рассказ, в  котором  истории
самой Крошки  Доррит  уделено  было  лишь  несколько  скупых  слов,  все  же
остальное представляло собой пространный  и  пламенный  панегирик  ее  отцу.
Флора слушала все это с непритворным участием,  время  от  времени  вставляя
сочувственные  замечания,  ничуть  не  похожие  на  ее  обычную   бессвязную
болтовню.
   Когда настало время обеда, Флора взяла под руку свою новую  подопечную,
повела ее вниз и представила Патриарху и мистеру Панксу, которые уже  сидели
в полной готовности за столом. (Тетушка мистера Ф. по нездоровью обедала  на
этот раз в своей комнате.) Каждый из упомянутых джентльменов встретил  новую
знакомую по-своему:  Патриарх  взглянул  на  нее  так,  словно  оказывал  ей
неоценимую услугу, и сказал, что рад ее видеть,  рад  ее  видеть;  а  мистер
Панкс в виде приветствия произвел носом свой излюбленный звук.
   Застенчивая от природы, Крошка Доррит всегда  испытывала  неловкость  в
обществе чужих людей, а тут еще Флора не давала  ей  опомниться,  настойчиво
потчуя то вином, то каким-нибудь особенно лакомым блюдом.  Но  больше  всего
смущал ее своим поведением мистер Панкс. Она сперва решила  было,  что  этот
джентльмен - живописец-портретист, и для того так  пристально  рассматривает
ее, поминутно заглядывая в записную книжку, лежащую рядом с его прибором. Но
так как он ничего не рисовал, а беседу вел исключительно делового  свойства,
она мало-помалу пришла к мысли, что это, может быть,  поверенный  одного  из
кредиторов ее отца и в его карманном гроссбухе проставлена сумма  долгов.  И
сразу же ей показалось, будто сопенье мистера Панкса выражает  нетерпение  и
гнев, а громкое фырканье - требование уплаты.
   Однако и  эта  догадка  была  опровергнута  странными  и  необъяснимыми
действиями самого мистера Панкса. Прошло с полчаса с  тех  пор,  как  встали
из-за стола, Крошка Доррит одна сидела в гостиной за  работой.  Флора  после
обеда  удалилась  "отдохнуть"  в  соседнюю  комнату,  откуда  минуту  спустя
разнесся на весь дом  запах  спиртного.  Патриарх  мирно  спал  в  столовой,
разинув рот и прикрыв желтым носовым платком свою человеколюбивую лысину.  В
этот-то час тишины и покоя возник па пороге гостиной мистер Панкс  и  учтиво
поклонился Крошке Доррит.
   - Скучаете, мисс Доррит? - осведомился он вполголоса.
   - Нет, сэр, благодарю вас, - ответила Крошка Доррит.
   -  Ага,  работа  не  дает  скучать,  -  заметил  Панкс,   на   цыпочках
прокрадываясь в комнату. - А это что же такое будет, мисс Доррит?
   - Носовые платки.
   - Да ну? Вот никогда бы не подумал, - сказал Панкс, совершенно не глядя
на платки, но зато в упор глядя  на  Крошку  Доррит.  -  Вам,  должно  быть,
любопытно, кто я такой. Хотите, скажу? Я предсказатель будущего.
   У Крошки Доррит мелькнуло в голове: уж не помешанный ли он?
   - Я телом и душой принадлежу хозяину, - сказал Панкс. -  Моего  хозяина
вы видели за обедом. Но случается мне заниматься кой-чем  и  на  собственный
страх и риск, - негласно, мисс Доррит, совершенно негласно.
   Крошка Доррит смотрела на него растерянно и с некоторой опаской.
   - Дайте-ка мне взглянуть на вашу руку. - сказал Панкс. - Интересно, что
я там увижу. Надеюсь, я не мешаю вам?
   Он очень  мешал  ей,  настолько  мешал,  что  она  от  души  желала  бы
избавиться от его присутствия, но тем не менее она послушно отложила  работу
и подала ему левую руку, не сняв наперстка с пальца.
   - Так, долгие годы труда, - сказал почти шепотом  Панкс,  водя  толстым
пальцем по ее ладони. - А впрочем, для того мы и созданы,  чтобы  трудиться.
Для чего же еще? Э-э... погодите!  -  Он  пристально  вгляделся  в  какую-то
линию. - Что это тут такое, с решетками? Да это тюрьма! А  кто  вот  это,  в
сером халате и черной бархатной ермолке? Чей-то отец! А это кто, с кларнетом
под мышкой? Чей-то дядя! А вот это, в балетных туфельках? Чья-то  сестра!  А
это что за молодчик, слоняющийся туда-сюда? Чей-то брат! А кто же  вот  это,
за всех за них думающий и печалующийся? Ба, да это вы, мисс Доррит!
   Ее изумленный взгляд встретился с его взглядом, и она вдруг нашла,  что
в этих острых сверлящих глазках  светится  гораздо  больше  ума  и  доброты,
нежели ей показалось за обедом. Но он  тотчас  же  снова  склонился  над  ее
рукой, не дав ей времени убедиться в правильности своего впечатления.
   - Вот тебе и раз!  -  пробормотал  Панкс,  отчеркивая  корявым  пальцем
какую-то линию у нее на ладони. - Разрази меня бог,  если  это  не  я  своей
собственной персоной,  вот  тут,  в  уголке!  С  какой  бы  стати  мне  сюда
затесаться? Что за этим кроется?
   Он медленно довел палец до запястья, потом обвел запястье кругом и  при
этом повернул ее руку, как будто хотел посмотреть, что же за этим кроется.
   - Что-нибудь дурное? - спросила Крошка Доррит, улыбаясь.
   - Вовсе нет, разрази меня бог, - сказал Панкс. -  Но  как  вы  думаете,
что?
   - Об этом мне следовало бы спросить у вас. Я ведь не умею предсказывать
будущее.
   - Верно, - согласился Панкс. - Так вы хотите знать - что? Придет время,
узнаете, мисс Доррит.
   Медленно, как бы нехотя, выпустив ее руку, он всклокочил пальцами  свои
вихры, отчего они приняли особенно зловещий вид, и повторил с расстановкой:
   - Запомните мои слова, мисс Доррит. Придет время, и вы узнаете.
   Она не могла скрыть своего удивления по поводу того, что ему вообще так
много о ней известно.
   - А, ну вот, конечно! - воскликнул Панкс, указывая на  нее  пальцем.  -
Вот этого-то как раз и не надо, мисс Дорритг никогда не надо!
   Еще более удивленная и, пожалуй, даже испуганная, она смотрела на него,
ожидая объяснения.
   - Не надо вот этого, - сказал Панкс и,  подражая  ей,  скорчил  гримасу
удивления, которая вышла у него необыкновенно  смешной,  хоть  он  вовсе  не
собирался шутить. - Никогда не надо. Где бы вы меня ни увидели, при каких бы
обстоятельствах вы меня ни  увидели.  Я  -  никто.  Не  замечайте  меня.  Не
упоминайте обо мне. Не обращайте на меня внимания. Обещаете, мисс Доррит?
   -  Я,  право,  не  знаю,  что  ответить,  -  сказала   Крошка   Доррит,
окончательно сбитая с толку. - Но почему?
   - Потому что я - предсказатель будущего, Панкс-цыган. Я  ведь  вам  еще
ничего не сказал о будущем, мисс Доррит, вы еще не знаете,  что  там  дальше
видно, на этой маленькой ручке. Но я  сказал:  узнаете  в  свое  время.  Так
обещаете, мисс Доррит?
   - Я должна обещать - что - что я...
   - Что где бы вы меня ни встретили, помимо этого дома,  вы  не  подадите
виду, что знаете меня, если только я сам не  заговорю  с  вами.  Что  вы  не
будете замечать, пришел я или ушел. Это легче легкого. Да и потеря невелика,
я не хорош собой, я не приятный собеседник, я всего лишь  хозяйская  мотыга.
Вам  довольно  будет  подумать  при  виде   меня:   "А,   вот   Панкс-цыган,
предсказатель будущего - когда-нибудь он мне скажет то, чего не  досказал  -
придет время и я все узнаю". Ну, мисс Доррит, обещаете?
   - Д-да, - с запинкой вымолвила Крошка  Доррит,  которую  сильно  смутил
этот разговор. - Я надеюсь, что у вас нет на уме ничего дурного.
   - Отлично! - Мистер Панкс бросил взгляд на  стену  соседней  комнаты  и
наклонился к уху Крошки Доррит. - Добрая душа, женщина достойная  во  многих
отношениях, но сумасбродка и болтунья, мисс Доррит. - Он потер руки,  видимо
довольный результатами беседы, и с пыхтением выкатился из комнаты, несколько
раз учтиво кивнув на ходу головой.
   Загадочные речи нового знакомого и странный сговор, участницей которого
она вдруг оказалась, оставили Крошку Доррит в полном недоумении, и  все  что
последовало затем не только  не  помогло  ей  это  недоумение  рассеять,  но
скорей, напротив, усугубило его. Мало того, что в доме мистера Кэсби  мистер
Панкс никогда не упускал случая бросить на нее многозначительный взгляд  или
издать столь же  многозначительное  фырканье  -  это  в  конце  концов  были
совершенные пустяки по сравнению с прежним, - но постепенно он заполнил  всю
ее жизнь. Дня не проходило, чтобы он не попался ей навстречу на улице. Когда
она работала у мистера Кэсби, он уж непременно вертелся близ нее. Когда  она
работала у миссис Кленнэм, он всегда находил предлог явиться и туда, как  бы
для того, чтобы не терять ее из виду. Спустя какую-нибудь  неделю  после  их
первой встречи она, к великому своему удивлению, застала его однажды вечером
в караульне, где он запросто, по-приятельски беседовал с дежурным  сторожем.
А дальше посыпались еще более неожиданные сюрпризы: то она  видела,  как  он
под ручку с одним из арестантов прогуливается по тюремному двору, успев  уже
сделаться  в  тюрьме  своим  человеком;  то  узнавала,  что  он  побывал  на
воскресном приеме у ее отца; то до нее доходила молва о его успехах в высшем
тюремном обществе, собиравшемся по вечерам в кофейне, где он произнес  речь,
спел застольную  песню  и  выставил  всем  присутствующим  угощение  -  пять
галлонов элю (а если верить шальному слуху, так еще и бочонок креветок).
   Все эти события сами по себе поразили Крошку Доррит, но  лишь  немногим
меньше поразило ее впечатление, произведенное на мистера  Плорниша  теми  из
них, которым он оказался свидетелем. Он был потрясен, оглушен, ошарашен.  Он
только таращил глаза от изумления, да время от времени растерянно  бормотал,
что у них в Подворье ни в жизнь бы этакому про Панкса не поверили; но ничего
больше не мог прибавить, даже обращаясь к Крошке Доррит. В довершение  чудес
мистер Панкс ухитрился где-то познакомиться с Типом,  и  в  одно  прекрасное
воскресенье явился в Маршалси рука об руку с упомянутым джентльменом. Крошку
Доррит он при этом словно бы и не замечал, и лишь раз или два улучил минуту,
когда поблизости никого не было, чтобы дружелюбно подмигнуть ей  и  шепнуть,
ободряюще засопев носом: "Панкс-цыган, предсказатель будущего!"
   Крошка Доррит по-прежнему трудилась и хлопотала изо дня в день,  дивясь
тому, что видела, но ни с кем не деля своего  удивления,  как  с  малых  лет
привыкла ни с кем не делить и более тяжелое бремя. Но в ее  терпеливой  душе
творилась какая-то перемена. С каждым днем она все больше замыкалась в себе.
Незаметно выскользнуть из  тюрьмы  поутру  и  так  же  незаметно  воротиться
вечером, как можно меньше привлекать к себе внимания где бы то ни было - вот
к чему она теперь больше всего стремилась.
   Она была рада, если могла, не в ущерб долгу, лишний  раз  уединиться  в
своей комнате - жалкой каморке, так не гармонировавшей с ее хрупкой  юностью
и нежным сердцем. Случалось иной раз, когда у нее не было работы  в  городе,
кто-нибудь заходил в сумерки сыграть с ее отцом партию-другую  в  карты;  он
тогда мог обойтись без нее, и, пожалуй,  даже  ее  присутствие  стесняло  бы
игроков. Она торопливо перебегала двор, взбиралась по бесконечной лестнице к
себе в комнату и усаживалась у окна. Менялись очертания зубцов  над  стеной,
менялся легкий узор, в который  причудливая  игра  теней  заплетала  тяжелые
железные брусья, менялись оттенки ржавчины, позолоченной закатными лучами, а
Крошка Доррит все сидела и думала. Порой слезы застилали ей глаза, и тогда в
угрюмом переплете решетки возникали новые изломы; но прикрашенная ли светом,
или еще более мрачная в сумеречной мгле, эта решетка всегда была у нее перед
глазами, и все, на что она любила смотреть в часы  одиночества,  представало
перед ней с неизгладимым клеймом.
   Чердак, самый настоящий чердак, да еще тюремный,  вот  что  такое  была
комната  Крошки  Доррит.  Опрятность  и  свежий  воздух  не  могли  скрасить
безобразие этой комнаты, других же украшений в ней не было, так  как  всякая
вещь, которую Крошке Доррит удавалось купить, шла в комнату ее отца.  И  тем
не менее с некоторых пор она так пристрастилась к этому убогому  пристанищу,
что не желала лучшего отдыха, нежели сидеть там одной.
   Потому-то, когда в один из таких вечеров, сидя у  окошка  (это  было  в
самый разгар Панксовых чудес),  она  Заслышала  на  лестнице  знакомые  шаги
Мэгги, ей даже стало страшно от мысли, что та послана за ней. По  мере  того
как шаги приближались, сердце у Крошки Доррит билось  все  сильнее,  а  щеки
становились все бледнее, и когда Мэгги, наконец, очутилась  в  комнате,  она
едва нашла в себе силы ответить на ее слова.
   - Пожалуйста, маменька, - сказала Мэгги, с трудом переводя дух, - идите
туда. Он там и ждет вас.
   - Кто, Мэгги?
   - Да мистер Кленнэм - кто же еще? Он там, у  вашего  отца,  и  он  меня
попросил: "Сходи, говорит, Мэгги, будь добра, и просто скажи, что я здесь".
   - Я не вполне здорова, Мэгги. Лучше мне не ходить. У меня голова болит,
и я сейчас лягу. Видишь, я ложусь! Ты извинись за меня и скажи,  что  я  уже
легла и потому не могу прийти.
   - Что же вы от меня отвернулись, маменька?  -  выпучив  глаза,  сказала
Мэгги. - Разве ж это вежливо?
   Мэгги  была  весьма   чувствительна   к   личным   обидам,   и   весьма
изобретательна по части их измышления. - Вот, а теперь  еще  и  лицо  руками
закрыли! - пожаловалась  она.  -  Если  вам  неприятно  смотреть  на  бедную
сиротку, лучше так бы и сказали, чем прятаться от нее за своими ладонями,  а
то ведь она тоже чувства имеет,  и  сердце  у  нее  не  каменное,  хоть  ей,
бедненькой, всего десять лет.
   - Это чтобы голове стало легче, Мэгги.
   - А если вы собираетесь заплакать, чтобы голове стало легче,  маменька,
так и я тоже поплачу с вами. А то что же, все слезы только  вам  да  вам,  -
укоризненно заметила Мэгги. - Нельзя быть такой жадной. - И она немедленно в
голос заревела.
   Нелегко было уговорить ее, чтобы она  отправилась  передать  извинение.
Пришлось Крошке Доррит пообещать рассказать ей сказку (сказки Мэгги  издавна
любила без памяти) при условии, если она исправно выполнит поручение  и  еще
на  часок  оставит  свою  маленькую  покровительницу  одну;   эта   приятная
перспектива в совокупности с  надеждой  найти  под  лестницей  свое  хорошее
настроение, будто бы оброненное  по  дороге,  наконец,  убедили  Мэгги.  Она
удалилась, твердя себе под нос слова,  которые  ей  поручено  было  передать
гостю и точно в назначенное время снова была на месте.
   - Он очень расстроился, так и знайте, - объявила она, -  и  даже  хотел
послать за доктором. И завтра он опять придет, да, а сегодня,  наверно,  всю
ночь спать не будет из-за вашей головы, маменька. Ай, что это?  Вы  все-таки
плакали?
   - Совсем немножко, Мэгги.
   - Немножко! Вот так немножко!
   - Но теперь уже все прошло - право, прошло,  Мэгги.  И  голова  уже  не
болит и не горит, как раньше, и вообще мне гораздо лучше. Оче