франков,
включая премию в двадцать франков,  в  целом  составляющую  сумму  в  один
миллион, которую  отнесут  в  резервный  фонд.  Этот  небольшой  налог  на
акционеров благоразумен и справедлив при тех  преимуществах,  которые  они
получают. К тому же требуется уплатить только четверть стоимости  акции  и
премию.
   Когда Гамлен кончил читать, раздался  одобрительный  гул  голосов.  Все
было превосходно, ни к чему  нельзя  было  придраться.  Пока  продолжалось
чтение,  Дегремон,  погруженный  в  исследование  своих  ногтей,  улыбался
каким-то неясным мыслям; депутат Гюре,  откинувшись  в  кресле,  воображал
себя в палате,  а  банкир  Кольб  спокойно,  не  стесняясь,  что-то  долго
подсчитывал на листах бумаги, лежавших перед  ним,  так  же  как  и  перед
другими членами правления. Один только  Седиль,  который  всего  боялся  и
ничему не доверял, поставил вопрос: что будет с акциями, не  взятыми  теми
акционерами, которые не захотят использовать своего права? Отнесет  ли  их
общество на свой счет?  А  это  было  бы  незаконно,  так  как  официально
объявить об увеличении капитала можно только после  того,  как  все  акции
будут разобраны. Если же общество захочет от них избавиться, то кому и  на
каких условиях рассчитывает оно их уступить? Но, видя нетерпение  Саккара,
маркиз де Боэн с первых же  слов  фабриканта  прервал  его,  заявив  своим
величественным  аристократическим  тоном,  что  совет  в   этих   вопросах
полагается на председателя и директора,  столь  компетентных  и  преданных
делу. Сразу после этого начались поздравления, и среди всеобщего ликования
заседание было закрыто.
   На следующий день на общем собрании имели место  поистине  трогательные
выступления.  Оно  происходило  в  том  же  зале  на  улице   Бланш,   где
обанкротился предприниматель публичных балов; еще до прибытия председателя
в этом уже полном зале ходили самые  благоприятные  слухи,  в  особенности
один, который передавали друг другу  на  ухо:  обороняясь  от  усилившейся
оппозиции,  Ругон,  министр,   брат   директора,   будто   бы   соглашался
поддерживать Всемирный банк, если газета общества "Надежда", бывший  орган
католической партии, будет защищать  правительство.  Один  депутат  левого
крыла недавно бросил ужасный лозунг, который прокатился по  всей  Франции,
как пробудившаяся общественная совесть: "2  декабря  было  преступлением".
Необходимо  было  ответить  на  это  великими  делами:  будущая  Всемирная
выставка должна была удесятерить  оборотные  капиталы,  ожидались  большие
барыши в Мексике и в других местах - торжествующая империя вступила в свой
апогей. Среди небольшой группы акционеров, где разглагольствовали Жантру и
Сабатани, много смеялись над другим депутатом, которому во время дискуссии
об армии пришла в голову странная фантазия - ввести  во  Франции  прусскую
систему  всеобщей  воинской  повинности.  В   палате   над   этим   только
позабавились:  неужели  в  результат  конфликта   с   Данией   и   глухого
недовольства в Италии после  Сольферино  страх  перед  Пруссией  до  такой
степени смутил умы? Но шум частных разговоров, смутный гул голосов в  зале
сразу прекратились, когда вошли  члены  правления  во  главе  с  Гамленом.
Саккар, еще более скромный, чем  на  заседании  правления,  держался  так,
словно хотел затеряться в толпе; он только подал сигнал  к  аплодисментам,
выражая одобрение докладу, в котором общему собранию сообщалась  о  данных
первого отчетного года, проверенных  и  принятых  членами  Наблюдательного
совета Лавиньером и Руссо, и вносилось предложение удвоить капитал. Только
общее собрание акционеров могло дать разрешение на новый выпуск  акций,  и
оно сделало это с энтузиазмом, совершенно опьяненное  миллионами  Всеобщей
компании  объединенного  пароходства  и  Турецкого  Национального   банка,
признав  необходимость  создания  капитала,   соответствующего   значению,
которое  начинал  приобретать  Всемирный  банк.  Что  касается  серебряных
рудников в Кармиле, то сообщение о  них  было  встречено  с  благоговейным
трепетом, и когда акционеры разошлись, выразив благодарность председателю,
директору и членам правления,  все  начали  мечтать  о  Кармиле,  об  этом
чудесном серебряном дожде, льющемся из святых мест и озаренном их сиянием.
   Два дня спустя Гамлен и Саккар, на этот раз  в  сопровождении  товарища
председателя, виконта Робен-Шаго, отравились на улицу Сент-Анн к нотариусу
Лелорену заявить об увеличении капитала. По их словам,  он  был  полностью
распределен, на самом же деле около трех тысяч акций, не  взятых  прежними
акционерами, которые могли претендовать на них по праву, остались в  руках
общества и были снова отнесены на счет Сабатани. Это было прежнее,  только
еще более крупное нарушение законов, система,  состоявшая  в  том,  что  в
кассах банка скрывались его же собственные ценности,  своего  рода  боевой
резерв,  который  позволял  ему  спекулировать  и,  в  случае  объединения
понижателей, дать настоящий биржевой бой, чтобы поддержать курс.
   Впрочем, Гамлен, хотя и не одобрял этой  незаконной  тактики,  в  конце
концов совершенно доверился Саккару в отношении финансовой  стороны  дела.
Между ним, Саккаром и Каролиной произошел разговор, касавшийся только  тех
пятисот акций, которые Саккар навязал им после первого выпуска,  -  второй
выпуск, естественно, удвоил их пай, - теперь у них была  тысяча  акций,  и
так как полагалось внести двадцать пять процентов их стоимости  и  премию,
это составляло сумму в сто тридцать пять тысяч  франков,  которую  брат  и
сестра обязательно хотели  уплатить.  Они  как  раз  получили  неожиданное
наследство в триста тысяч франков от тетки, внезапно умершей через  десять
дней после смерти своего единственного сына, от той же болезни, что и  он.
Саккар им не препятствовал, однако  не  объяснил,  каким  образом  сам  он
внесет деньги за свои акции.
   - Ах, это наследство! - смеясь, сказала Каролина. - В  первый  раз  нам
повезло... Кажется, вы нам действительно приносите счастье. Брат  получает
тридцать тысяч франков жалованья да еще  значительные  суммы  на  дорожные
расходы, а теперь на нас падает с неба столько золота, - конечно,  потому,
что оно нам уже не нужно... Вот мы и разбогатели. Она смотрела на  Саккара
с искренней благодарностью; побежденная, она теперь верила ему, и с каждым
днем ее проницательность слабела под наплывом все возрастающей нежности. И
все же в порыве свойственной ей веселой откровенности она сказала:
   - И все-таки, если бы я заработала эти деньги своим трудом, уверяю вас,
я не стала бы рисковать ими в ваших предприятиях. Но тут тетка, которую мы
почти не знали, деньги, о которых  мы  никогда  и  не  помышляли,  словом,
деньги, найденные на улице, как будто что-то не совсем  законное!  Я  даже
стыжусь их. Понимаете, у меня к ним душа не лежит, пусть пропадают.
   - Вот поэтому-то, -  тоже  шутя  ответил  Саккар,  -  они  умножатся  и
принесут вам миллионы. Как раз краденые деньги лучше всего  идут  впрок...
Не пройдет и недели, и вы увидите, вы увидите, как поднимется курс!
   В самом деле,  Гамлен,  которому  пришлось  отсрочить  свой  отъезд,  с
удивлением наблюдал быстрое повышение курса акций  Всемирного  банка.  При
ликвидации в конце мая курс поднялся выше семисот франков. Это был обычный
результат  всякого  увеличения  капитала,   классический   прием,   способ
подстегивания успеха при  каждой  новой  эмиссии,  перевод  курса  в  темп
галопа. Сыграл роль также и  действительный  размах  предприятий,  которые
должен был финансировать банк; а  большие  желтые  афиши,  расклеенные  по
всему Парижу и объявлявшие об эксплуатации в ближайшем будущем  серебряных
рудников Кармила, окончательно вскружили всем головы,  опьяняя  публику  и
порождая то увлечение, которое в дальнейшем должно  было  еще  возрасти  и
унести с собой последние  проблески  рассудка.  Почва  была  подготовлена:
перегной  империи,   состоящий   из   разлагающихся   отбросов,   нагретый
разнузданными вожделениями, крайне благоприятствовал  спекуляции,  бешеные
вспышки которой каждые десять или пятнадцать лет  охватывают  и  отравляют
биржу, оставляя за собой только кровь и развалины. Уже как грибы вырастали
мошеннические общества,  крупные  компании  вступали  на  путь  финансовых
авантюр; среди крикливого процветания империи, в шуме  развлечений,  среди
роскоши, для которой  финальным  великолепием,  лживым  апофеозом,  как  в
феерии, должна была вскоре стать  Всемирная  выставка,  началась  безумная
горячка игры. И в безрассудном увлечении, охватившем  толпу,  среди  массы
других сомнительных предприятий, на  каждом  шагу  возникавших  в  Париже,
Всемирный банк двинулся, наконец, вперед, словно  мощная  машина,  которой
суждено было всех свести с ума и все  уничтожить,  между  тем  как  чьи-то
жадные руки непрерывно перегревали котел, доводя его до взрыва. Когда брат
уехал на Восток, Каролина осталась одна с Саккаром, и  снова  началась  их
замкнутая, почти супружеская жизнь. Она упорно занималась хозяйством,  как
верная домоправительница стремилась сократить расходы, несмотря на то, что
состояние у них обоих изменилось. И  всегда  спокойная,  улыбающаяся,  она
по-прежнему сохраняла ровное расположение духа, которое нарушалось  только
одной тревогой - на совести у нее лежал вопрос  о  Викторе,  и  ее  мучили
сомнения, вправе ли  она  дольше  скрывать  от  отца  существование  сына.
Последним  были  очень  недовольны  в  Доме  Трудолюбия  -  он   все   там
переворачивал вверх дном. Шесть месяцев  испытательного  срока  кончились;
неужели ей придется  показать  это  маленькое  чудовище,  прежде  чем  оно
отмоется от своих пороков? И эта мысль по временам причиняла ей страдания.
   Однажды вечером она чуть не сказала всего.  Саккар,  которого  удручала
чрезмерная скромность помещения банка, недавно убедил совет  снять  первый
этаж соседнего дома, чтобы расширить отделы в ожидании того времени, когда
он  сможет  предложить  постройку  роскошного  особняка,  о   котором   не
переставал мечтать. Опять по  его  распоряжению  начали  пробивать  двери,
сносить перегородки, ставить кассы. Вернувшись с бульвара Бино в  отчаянии
от новой ужасной выходки Виктора, который чуть не отгрыз ухо товарищу, она
попросила Саккара пройти с ней наверх:
   - Друг мой, мне нужно кое-что сказать вам.
   Но наверху, когда она  увидела  его  с  выпачканным  известкой  плечом,
восхищенного только что пришедшей ему в голову  новой  идеей  -  расширить
помещение, устроив стеклянную крышу и над двором соседнего дома, -  у  нее
не хватило духа огорчить его этой плачевной  тайной.  Нет,  она  подождет,
ведь должен же в конце концов исправиться этот ужасный мальчишка. Она не в
состоянии была причинять страдания другим.
   - Так вот, друг мой, я хотела поговорить с вами насчет этого  двора.  У
меня как раз появилась та же мысль, что и у вас.



6

   Редакция   "Надежды",    католической    газеты,    влачившей    жалкое
существование, пока, по предложению Жантру,  ее  не  купил  Саккар,  чтобы
рекламировать Всемирный банк, помешалась во втором этаже старого,  темного
и сырого дома на  улице  Сен-Жозеф,  в  глубине  двора.  Из  передней  вел
коридор, где  всегда  горел  газ;  налево  был  кабинет  Жантру,  главного
редактора, за ним комната, которую оставил для себя Саккар, а направо один
за другим помещались общий зал редакции,  кабинет  секретаря  и  различные
отделы. С другой стороны лестничной площадки находились контора  и  касса,
соединявшиеся с редакцией проходящим за лестницей внутренним коридором.
   В тот день Жордан заканчивал хронику в общем  зале,  где,  спасаясь  от
посетителей, он устроился с самого утра. Ровно  в  четыре  часа  он  вышел
оттуда и направился к рассыльному Дежуа. Несмотря  на  то,  что  на  улице
стоял сияющий июньский день, в коридоре ярко горел газ, и  при  его  свете
Дежуа жадно просматривал только что полученный биржевой  бюллетень,  -  он
раньше всех узнавал последние новости.
   - Скажите, Дежуа, это пришел господин Жантру?
   - Да, господин Жордан.
   Молодой человек помялся, не зная, как быть.  В  начале  его  счастливой
семейной жизни ему приходилось трудно; надо было выплачивать старые долги,
и хотя на его счастье нашлась эта газета, где он печатал свои  статьи,  он
все же очень нуждался в деньгах,  тем  более  что  на  его  жалованье  был
наложен арест; а сегодня он опять должен был уплатить по векселю, чтобы не
пустили его жалкую мебель с молотка. Два года он тщетно  просил  аванса  у
главного редактора,  тот  отказывал,  ссылаясь  на  арест,  наложенный  на
жалованье. Все же Жордан решился и уже подошел к двери,  когда  рассыльный
сказал:
   - Только господин Жантру не один.
   - А! Кто же у него?
   - Он пришел с господином Саккаром, и господин  Саккар  строго  приказал
мне не впускать никого, кроме господина Гюре, которого он ожидает.
   Жордан облегченно вздохнул, услышав об этой отсрочке, - так тяжело  ему
было просить денег.
   -  Ладно,  пойду  заканчивать  статью.  Скажите  мне,  когда   редактор
освободится.
   И он  хотел  уже  уходить,  как  вдруг  Дежуа  остановил  его  ликующим
возгласом:
   - Знаете, "всемирные" дошли до семисот пятидесяти!
   Молодой человек махнул рукой в знак того, что ему  это  безразлично,  и
вернулся в редакцию.
   Саккар почти каждый день  после  биржи  заходил  в  редакцию  газеты  и
нередко даже назначал свидания в оставленной им за собой комнате, обсуждая
здесь всякие секретные дела.
   К тому же Жантру,  официально  бывший  только  редактором  "Надежды"  и
писавший изысканным и витиеватым стилем  политические  статьи,  в  которых
даже его противники находили "чистейший аттицизм", - на самом деле был его
секретным агентом и охотно исполнял всякие  щекотливые  поручения.  Помимо
всего прочего, это он организовал широкую рекламу Всемирного банка.  Среди
множества кишевших в Париже мелких финансовых листков он выбрал десяток  и
купил их. Лучшие из  этих  газет  принадлежали  подозрительным  банковским
фирмам; издавая их и рассылая подписчикам  за  два-три  франка  в  год,  -
сумма,  которая  не  оплачивала  даже  почтовых  расходов,  -  эти   фирмы
руководствовались очень простым расчетом: издание окупалось тем, что банки
наживались на деньгах и акциях  клиентов,  завербованных  этими  газетами.
Вместе с биржевыми  курсами,  таблицами  выигрышей,  всякими  техническими
справками,  полезными  для  мелких   рантье,   в   этих   листках   начала
проскальзывать реклама в форме рекомендаций и советов,  сначала  скромных,
благоразумных, потом уже потерявших всякую меру, спокойно-наглых,  несущих
разорение доверчивым абонентам.  Из  этих  двухсот  или  трехсот  изданий,
опустошавших таким образом Париж и Францию, Жантру,  руководствуясь  своим
чутьем, выбрал такие, которые еще не очень изолгались и не совсем потеряли
авторитет. Главное же дело, задуманное им, была  покупка  одной  из  таких
газет, "Финансового бюллетеня", который за  двенадцать  лет  существования
доказал свою безусловную честность; но эту честность  нельзя  было  дешево
купить, и он ожидал, когда Всемирный  банк  разбогатеет  и  займет  видное
положение, чтобы по  последнему  сигналу  трубы  ударить  в  оглушительные
литавры триумфа.  Его  усилия,  однако,  не  ограничивались  тем,  что  он
сформировал себе послушный  батальон  из  специальных  листков,  в  каждом
номере восхвалявших замечательные операции Саккара; он договорился также с
крупными политическими и  литературными  газетами,  за  определенную  мзду
постоянно помещал в  них  благожелательные  заметки,  хвалебные  статьи  и
обеспечивал себе их поддержку, предоставляя им бесплатно  акции  во  время
новых эмиссий. Сверх того, "Надежда" вела под его  руководством  настоящую
кампанию, не в грубой форме назойливых похвал, а в виде разъяснений и даже
критики, - это был медленный способ овладеть  публикой  и  задушить  ее  с
соблюдением всех правил приличия.
   В тот день Саккар заперся  с  Жантру,  чтобы  поговорить  о  газете.  В
утреннем номере он прочел статью Гюре с чрезмерными  похвалами  по  поводу
речи Ругона, произнесенной накануне в Палате; это привело его в ярость,  и
он поджидал депутата, чтобы объясниться с ним. Разве  он  на  жалованье  у
своего брата? Разве ему платят за то, чтобы он  позволял  компрометировать
направление газеты безудержным восхвалением каждого шага министра?
   Когда Саккар упомянул о направлении газеты, Жантру молча  улыбнулся,  -
он слушал его очень спокойно,  разглядывая  свои  ногти,  поскольку  гроза
должна была разразиться не над его головой. Этот человек, образованный, но
циничный, потерявший всякие иллюзии,  питал  самое  глубокое  презрение  к
литературе, к "первой" и "второй", как он обозначал страницы  газеты,  где
печатались статьи, даже его собственные. Он  начинал  волноваться,  только
когда доходил до объявлений. Теперь он был одет с иголочки, во все  новое,
затянут в щегольской сюртук с яркой бутоньеркой в петлице, летом с  легким
светлым пальто на руке, зимой в  роскошной  шубе  ценой  в  сто  луидоров,
особенно следил за своей прической и носил безукоризненные, блестящие  как
зеркало цилиндры. Но все же его  щегольству  чего-то  не  хватало,  смутно
чувствовалась  какая-то  нечистоплотность,  старая   грязь   опустившегося
преподавателя, попавшего из бордоского лицея на парижскую биржу,  мерзости
которой за десять лет как бы окрасили и пропитали его кожу. Точно так же и
в   надменном   самодовольстве,   которое   он   теперь   усвоил,   иногда
проскальзывало  низкое  раболепие:  он  вдруг  как-то  съеживался,  словно
опасаясь неожиданного пинка, какие  получал  прежде.  Он  зарабатывал  сто
тысяч франков в год, но тратил вдвое больше, и неизвестно на что, так  как
у него  не  было  никакой  открытой  связи  с  женщиной,  -  вероятно,  он
предавался  какому-нибудь  тайному  пороку,  послужившему   причиной   его
изгнания из университета. И теперь,  когда  он  посещал  роскошные  клубы,
алкоголь сжигал  его  понемногу,  продолжая  свою  разрушительную  работу,
начатую еще тогда, когда он жил в нужде и ходил по  гнусным  харчевням;  у
него почти не осталось волос, лысина и лицо приняли свинцовый  оттенок,  и
единственной  его  гордостью  оставалась   черная   борода   веером,   еще
сохранившая внушительный вид. Когда Саккар снова  упомянул  о  направлении
газеты, он остановил его усталым жестом человека, который не любит тратить
время  на  бесполезные  споры  и,  если  уж  Гюре  запоздал,  предпочитает
поговорить о серьезных делах.
   С некоторых пор Жантру обдумывал новые способы рекламы.  Во-первых,  он
решил написать брошюру страниц  в  двадцать  о  грандиозных  предприятиях,
основанных  Всемирным  банком,  придав  ей  увлекательную  форму  повести,
богатой диалогами  и  написанной  простым  разговорным  языком;  он  хотел
наводнить провинцию этой брошюрой, рассылая ее бесплатно  в  самые  глухие
деревни. Потом  он  думал  создать  агентство,  которое  бы  составляло  и
печатало  биржевой  бюллетень,  а  затем  рассылало   его   сотне   лучших
провинциальных  газет;  можно  было  бы  предоставить  им  этот  бюллетень
бесплатно или за крайне низкую цену, и тогда в распоряжении  банка  вскоре
окажется мощное оружие, сила, с которой все  конкуренты  принуждены  будут
считаться. Зная Саккара, он  только  подсказывал  ему  свои  идеи,  а  тот
усваивал их, проникался ими и расширял до того, что действительно  как  бы
создавал  их  заново.  Минуты  летели,  они  начали  распределять   суммы,
отпущенные на рекламу  на  следующие  четыре  месяца;  надо  было  платить
субсидии крупным журналам, купить молчание обозревателя враждебной  фирмы,
приобрести местечко на четвертой странице  одной  очень  старой  и  весьма
почтенной газеты, продающей свои услуги тому, кто больше даст.  И  в  этой
расточительности, в легкости,  с  какой  они  разбрасывали  эти  громад