!
   Каролина и Жордан не смогли удержаться от  смеха.  Но  это  не  утешило
Марсель, она заплакала еще сильнее:
   - И дело не только в этом... Когда  Поль  был  беден,  я  лелеяла  одну
мечту. Да, я воображала себя сказочной принцессой и  думала,  что  в  один
прекрасный день я принесу моему  бедному  разоренному  принцу  много-много
денег и помогу ему стать великим поэтом... И вот он уже  не  нуждается  во
мне, и я только обуза для него с моей семьей! Все трудности падут на  него
одного, он один будет делать все  подарки...  Ах,  у  меня  просто  сердце
разрывается, как подумаю об этом!
   Он порывисто обнял ее:
   - Что это ты болтаешь, дурочка? Да разве женщина должна делать подарки?
Ведь ты подарила мне  себя,  свою  молодость,  свою  любовь,  свой  чудный
характер, и во всем мире нет принцессы, которая могла бы подарить больше!
   Счастливая, что ее так любят, решив, что и в самом деле глупо  плакать,
она сейчас же успокоилась.
   - Если твои родители согласятся, - продолжал он,  -  мы  поселим  их  в
Клиши - я видел там недорогие квартирки в первом этаже, с садом... У  нас,
в нашей конурке, где еле умещаются два  стула,  очень  мило,  но  чересчур
тесно. Тем более что скоро нам понадобится место для...
   И, снова улыбнувшись, он обратился к Каролине, растроганно  наблюдавшей
за молодой четой:
   - Да, скоро нас будет трое. Теперь, когда  я  стал  важным  господином,
который зарабатывает на жизнь, уже  можно  в  этом  признаться!..  Видите,
сударыня, вот еще один подарок, который она мне собирается сделать, а  она
горюет, что ничего мне не подарила... Каролина, все еще горько  страдавшая
от своей бездетности, взглянула  на  слегка  покрасневшую  Марсель  и  тут
только заметила ее  пополневшую  талию.  Теперь  и  ее  глаза  наполнились
слезами.
   - Ах, милые дети, крепко любите друг  друга.  Вы  одни  благоразумны  и
счастливы!
   Прежде чем проститься, Жордан сообщил  Каролине  подробности  о  газете
"Надежда". С инстинктивным отвращением к  аферам,  он  шутил,  называя  ее
удивительнейшим притоном, полным  отголосков  биржевой  игры.  Играл  весь
персонал редакции, начиная от директора  и  кончая  рассыльным.  Не  играл
только он сам, Жордан, и, как он со смехом рассказывал,  все  смотрели  на
него косо и глубоко презирали за это. Но банкротство Всемирного банка и, в
особенности,  арест  Саккара  оказались  для  газеты  смертельным  ударом.
Сотрудники  разбежались,  только   Жантру,   оказавшийся   в   безвыходном
положении, все еще упорствовал, цепляясь за этот  обломок  и  надеясь  еще
немного  просуществовать  остатками  кораблекрушения.  Это  был   конченый
человек - три года богатства и чудовищного злоупотребления всем  тем,  что
покупается   за   деньги,   совершенно   разрушили   его   организм:   так
изголодавшиеся люди, добравшись до пищи, умирают от несварения желудка.  И
любопытным, а впрочем,  вполне  закономерным  было  окончательное  падение
баронессы Сандорф, которая, совершенно потеряв  голову,  стала  любовницей
этого человека в самом разгаре катастрофы, надеясь вернуть свои деньги.
   При этом имени  Каролина  немного  побледнела,  но  Жордан,  ничего  не
знавший о соперничестве двух женщин, продолжал:
   - Не знаю, почему она сошлась с  ним.  Может  быть,  она  думала,  что,
благодаря своим связям в  газетном  мире,  он  будет  сообщать  ей  нужные
сведения. А возможно, что она докатилась до  него  в  силу  самих  законов
падения - спускаясь все ниже и ниже. Мне часто приходилось наблюдать,  что
в азарте игры есть какой-то разрушающий  фермент,  который  подтачивает  и
растлевает  все,  который  самых  самолюбивых,  самых  благородных   людей
превращает в отребье человечества, в отбросы, годные  для  помойных  ям...
Так или иначе, но если этот каналья  Жантру  не  забыл  пинков,  которыми,
говорят, угощал его отец баронессы, когда в былые дни он приходил  к  нему
попрошайничать, то сейчас он хорошо отомстил. Я  сам,  завернув  как-то  в
редакцию, чтобы попытаться получить жалованье,  слишком  поспешно  отворив
дверь, налетел на бурное объяснение  и  собственными  глазами  видел,  как
Жантру с размаху бил баронессу по лицу... Да, этот  пьяница,  погрязший  в
алкоголе и разврате, колотил, как грубый извозчик, эту светскую даму!
   Каролина остановила его жестом, выражавшим страдание: ей казалось,  что
брызги этой грязи попадают и на нее.
   Уходя, Марсель ласково сжала ее руку:
   - Вы только не подумайте, сударыня, - мы  пришли  не  для  того,  чтобы
сказать  вам  что-нибудь  неприятное.  Наоборот,  Поль   всегда   защищает
господина Саккара.
   - Еще бы! - вскричал молодой человек. - Он  всегда  был  расположен  ко
мне. Я никогда не забуду, как он избавил нас от  этого  ужасного  Буша.  И
потом, это все-таки очень сильный человек. Когда вы его увидите, сударыня,
пожалуйста, передайте, что "юная чета" все так же благодарна ему.
   Когда Жорданы ушли, Каролина  с  безмолвным  гневом  покачала  головой.
Благодарна - за что? За разорение Можандров? Жорданы, так  же  как  Дежуа,
ушли со словами оправдания и с добрыми пожеланиями. А  ведь  они-то  знали
истинное положение вещей! Этот писатель,  побывавший  в  мире  финансов  и
исполненный такого великолепного презрения к деньгам, был  в  курсе  всего
происходившего. В ней накапливалось, в ней росло возмущение. Нет, простить
невозможно, грязь слишком глубока. Пощечина, которую дал Жантру баронессе,
это еще недостаточное мщение. И во всем этом разложении виноват Саккар.
   В этот день Каролина собиралась пойти к Мазо за некоторыми документами,
чтобы приложить их к делу брата. Кроме того, ей хотелось выяснить, как  он
будет держать себя, в случае если защита вызовет его в качестве свидетеля.
Свидание было назначено только на четыре часа, после биржи, и,  оставшись,
наконец, одна, Каролина провела более полутора  часов,  разбирая  справки,
которые уже успела достать. Она  начинала  ориентироваться  в  этой  груде
развалин. Так на другой день после пожара, когда дым рассеялся и  пепелище
погасло,  человек  роется  в  обломках,  упорно   надеясь   найти   золото
расплавившихся драгоценностей. Прежде всего она задала себе  вопрос:  куда
могли деваться деньги? Исчезли двести  миллионов,  и  если  карманы  одних
опустели, то карманы других неминуемо должны были наполниться.  Между  тем
было очевидно, что понижатели загребли не  всю  эту  сумму,  добрая  треть
утекла неизвестно куда. Можно подумать, что в дни катастроф деньги  уходят
на бирже прямо в землю; они исчезают, они прилипают ко всем рукам.  Должно
быть, один  только  Гундерман  положил  себе  в  карман  около  пятидесяти
миллионов. За ним шел Дегремон - от двенадцати  до  пятнадцати  миллионов.
Называли еще  маркиза  де  Боэна,  классический  прием  которого  еще  раз
увенчался успехом: проиграв на повышении  у  Мазо,  он  отказался  платить
разницу, тогда как с Якоби, у которого он выиграл на понижении, он получил
около двух  миллионов.  Но  на  этот  раз  Мазо,  обезумевший  от  потерь,
пригрозил, что предъявит ему иск, хотя  и  знал,  что  маркиз,  как  самый
обыкновенный жулик, перевел свое имущество на имя жены. Впрочем, почти все
члены правления Всемирного банка отхватили себе порядочный  куш,  -  одни,
подобно Гюре и Кольбу, реализуя по самому высокому курсу, до краха, другие
- подобно маркизу и Дегремону, изменнически перейдя в лагерь  понижателей.
Не говоря о том, что на одном из последних заседаний, когда Общество  было
уже в отчаянном положении, совет правления предоставил  каждому  из  своих
членов кредит на сто с лишком тысяч франков. И наконец,  судя  по  слухам,
биржевые  маклеры  Деларок  и  Якоби,  игравшие  за  свой  счет,  выиграли
кругленькие суммы, которые, впрочем, уже успели  поглотить  две  бездонные
пропасти: у первого - страсть к женщинам, а у второго -  страсть  к  игре.
Говорили также, что Натансон сделался одним из  царьков  кулисы  благодаря
барышу в три миллиона франков, которые он получил, играя на понижение  для
себя и на повышение для Саккара. Несмотря на это, он несомненно  разорился
бы, так как очень много покупал для Всемирного банка, который уже  не  мог
оплатить своих покупок, но ему необыкновенно повезло: вся  кулиса  целиком
была признана неплатежеспособной, и ей скостили все ее  долги,  более  ста
миллионов.  Счастливчик  и  хитрец  этот   маленький   Натансон!   И   все
одобрительно улыбались, говоря об этой афере: разве плохо получить то, что
выиграл, и не заплатить того, что проиграл!
   И все-таки цифры  оставались  неясными,  Каролине  не  удавалось  точно
установить сумму барышей, так как биржевые операции  происходят  в  полном
секрете и биржевые маклеры строго соблюдают профессиональную тайну. Ей  не
удалось бы узнать что-либо, даже и заглянув в  записные  книжки,  так  как
маклеры не записывают там имена  клиентов.  Поэтому  она  тщетно  пыталась
выяснить, какую сумму мог увезти с собой Сабатани,  исчезнувший  вслед  за
последней ликвидацией. И это тоже было для Мазо жестокой потерей.  Обычная
история:  подозрительный  клиент  представляет  небольшое  обеспечение   в
две-три тысячи и вначале  принимается  с  недоверием;  играя  благоразумно
первые несколько месяцев, он завоевывает дружбу маклера, успевшего  забыть
о недостаточности гарантии, и сбегает на другой  день  после  какой-нибудь
разбойничьей  проделки.  Мазо  собирался  поднять  вопрос  об   исключении
Сабатани с биржи, как он когда-то исключил Шлоссера, мошенника из  той  же
шайки, той неистребимой шайки, которая орудует на  бирже,  как  в  прежние
времена бандиты орудовали в лесу. Но этот левантинец с бархатными глазами,
этот  итальянец  с  примесью  восточной  крови,  о  необычайных  свойствах
которого с любопытством перешептывались женщины,  отправился  разбойничать
на биржу одной из иностранных столиц,  по  слухам  -  берлинскую,  ожидая,
чтобы о нем забыли на парижской бирже, и  надеясь  еще  вернуться  сюда  и
снова при всеобщем попустительстве начать свои мошенничества.
   Затем Каролина составила перечень бедствий. Крушение  Всемирного  банка
было одной из тех ужасных катастроф, которые подрывают благополучие целого
города. Не осталось ничего крепкого и  прочного,  появились  трещины  и  в
соседних предприятиях, каждый день приносил  с  собой  новый  крах.  Банки
лопались один за другим со страшным  грохотом,  как  падают  вдруг  фасады
домов, устоявшие после пожара. И, прислушиваясь к этому  грохоту  обвалов,
все в безмолвном унынии спрашивали себя, когда  же,  наконец,  остановится
это разрушение. Что касается Каролины, то ее не столько  тревожила  судьба
унесенных бурей банкиров, обществ, людей  и  предприятий  из  поверженного
мира  финансов,  сколько  участь  всех  этих   бедняков   -   разорившихся
акционеров, даже спекулянтов, которых она знала и любила. После  поражения
она начала считать дорогих ей мертвецов. И среди них оказались  не  только
бедняга Дежуа, глупые и жалкие Можандры, грустные и  трогательные  госпожи
де Бовилье. Ее взволновала еще и другая  драма  -  банкротство  фабриканта
шелка Седиля,  объявленное  накануне.  Наблюдая  за  его  деятельностью  в
совете, она сказала как-то, что это единственный из его  членов,  которому
можно доверить десять су, и считала  его  самым  порядочным  человеком  на
свете. Какая ужасная вещь эта страсть к игре! Человек, честно  трудившийся
тридцать лет, чтобы основать одну из самых солидных  фирм  Парижа,  меньше
чем за три года расшатал ее, подточил до  такой  степени,  что  она  сразу
рассыпалась прахом! Как горько он должен был сожалеть о  прежних  трудовых
днях, когда он еще верил в возможность  медленно  и  постепенно  составить
себе состояние! Первый же случайный выигрыш внушил ему  презрение  к  этим
медленным усилиям. Его погубила мечта за один час добыть на бирже миллион,
требующий всей жизни честного коммерсанта! И биржа унесла все,  несчастный
был сражен, повергнут. Неспособный и недостойный вновь взяться за дела, он
остался с сыном,  которого  нищета  могла  превратить  в  мошенника:  этот
Гюстав, кутила и  бездельник,  делавший  от  сорока  до  пятидесяти  тысяч
франков долга в  год,  был  уже  скомпрометирован  в  скверной  истории  с
векселями, подписанными на имя Жермены Кер. Был и еще один бедняга, участь
которого огорчала  Каролину,  -  комиссионер  Массиас.  Одному  богу  было
известно, как она не любила этих посредников лжи и воровства, но она знала
его так близко, так  ясно  представляла  себе,  как  он,  с  его  большими
смеющимися глазами и видом  доброго  побитого  пса,  бегает  по  Парижу  в
поисках нескольких мелких ордеров. Если на короткое мгновение он, наконец,
и счел себя одним из хозяев рынка, идя по стопам Саккара и  сорвав  удачу,
то как ужасно было упасть и, пробудившись от этого сна, очутиться на земле
с перебитыми руками и ногами! Он остался должен семьдесят тысяч франков  и
заплатил их, хотя мог и не  делать  этого,  сославшись  на  исключительный
случай, как многие другие. Заняв деньги у друзей, закабалив  себя  на  всю
жизнь, он сделал эту благородную и бесполезную глупость  -  глупость,  ибо
никто не оценил ее, а  некоторые  даже  слегка  пожимали  плечами  за  его
спиной.  Снова  охваченный  отвращением  к  своему  грязному  ремеслу,  он
негодовал только на биржу, повторяя, что надо быть евреем, чтобы иметь там
успех, но покорился необходимости и остался на своем  месте,  все  еще  не
теряя надежды заполучить хороший куш, пока ему не изменили зоркие глаза  и
быстрые ноги.  Но  особенное  сострадание  возбуждали  в  сердце  Каролины
безвестные мертвецы, безыменные жертвы, не  имеющие  даже  своей  истории.
Таких был целый легион, и они лежали в кустах, ими устланы  были  заросшие
травой рвы; иные исчезли бесследно, раненые хрипели  в  агонии  за  каждым
стволом. Сколько ужасных немых трагедий, какая толпа мелких бедных рантье,
мелких акционеров, вложивших свои сбережения в  одни  и  те  же  акции,  -
ушедшие на покой швейцары; бледные старые  девы,  пестующие  своих  кошек;
провинциальные чиновники в  отставке,  ведущие  размеренное  существование
маньяков; сельские священники, раздавшие беднякам все, что у них было, все
эти жалкие существа с бюджетом в несколько  су  -  столько-то  на  молоко,
столько-то на хлеб, - с бюджетом, таким точным и таким  ограниченным,  что
потеря  двух  су  вызывает  целый  переворот!  И  вдруг  -  ничего,  жизнь
искалечена, кончена, старые дрожащие руки, неспособные к  труду,  в  ужасе
шарят во мраке; все эти смиренные и мирные существа разом обречены на  все
ужасы нищеты. Около сотни отчаянных писем прибыли из Вандома, где  сборщик
ренты Фейе еще  усилил  действие  катастрофы,  удрав  из  города.  Являясь
хранителем денег и акций клиентов, поручавших ему вести операции на бирже,
он сам стал отчаянно играть; и  вот,  проиграв  и  не  желая  платить,  он
скрылся, захватив бывшие у него на руках несколько  сот  тысяч  франков  и
оставив нищету и слезы на самых отдаленных фермах в окрестностях  Вандома.
Катастрофа проникла и в бедные хижины. Как после жестоких эпидемий, самыми
жалкими жертвами оказались люди с небольшими сбережениями, мелкая сошка, и
разве только их детям удастся в будущем восстановить  свое  благосостояние
после долгих лет тяжелого труда.
   Наконец Каролина отправилась  к  Мазо;  идя  пешком  по  направлению  к
Банковской улице, она думала о непрерывных ударах, падавших  на  биржевого
маклера в течение последних двух недель. Триста тысяч франков у него украл
Фейе; Сабатани оставил ему неоплаченный  счет  почти  на  шестьсот  тысяч;
маркиз де Боэн и баронесса Сандорф отказались уплатить разницу более чем в
миллион; банкротство Седиля отняло у него почти такую же сумму; не  говоря
уже о восьми миллионах, которые задолжал ему Всемирный  банк,  тех  восьми
миллионах,  которые  он  перевел  репортом  Саккару,  -  ужасная   потеря,
бездонная пропасть, которая должна была с часу на  час  поглотить  его  на
глазах у взволнованной, ожидающей биржи.  Слух  о  катастрофе  уже  дважды
разносился по городу. И недавно,  подобно  капле,  переполнившей  чашу,  к
этому яростному преследованию судьбы присоединилось  последнее  несчастье:
два дня назад был арестован конторщик  Флори,  уличенный  в  растрате  ста
восьмидесяти тысяч франков. Требования мадемуазель Шюшю, бывшей  маленькой
статистки,   худенькой   стрекозы    парижских    тротуаров,    постепенно
увеличивались;  вначале  дешевые  прогулки,  потом  квартирка   на   улице
Кондорсе, потом драгоценности, кружева... Этого несчастного пылкого  юношу
погубил его первый выигрыш в десять тысяч франков после  Садовой;  шальные
деньги, так  быстро  нажитые,  так  быстро  прожитые,  потянули  за  собой
необходимость в новых и новых  суммах,  уходивших  в  горячке  страсти  на
содержание женщины,  любовь  которой  стоила  так  дорого.  Но  что  всего
удивительнее - Флори обокрал своего патрона единственно  для  того,  чтобы
уплатить  долг  другому  маклеру:  своеобразная  честность,  страх   перед
немедленным арестом, а скорее всего надежда скрыть кражу, заткнуть дыру  с
помощью какой-нибудь чудодейственной операции. В тюрьме он  горько  плакал
от проснувшегося стыда и отчаяния; рассказывали, что его  мать,  в  то  же
утро приехавшая из Сента, чтобы повидаться  с  ним,  слегла  в  постель  у
приютивших ее друзей.
   "Какая странная вещь  удача!"  -  думала  Каролина,  переходя  Биржевую
площадь.
   Необычайный успех Всемирного банка, его быстрое триумфальное шествие  к
победе и владычеству, достигнутому меньше  чем  в  четыре  года,  а  потом
внезапное крушение этого колоссального здания, рассыпавшегося  в  прах  за
один месяц, не переставали удивлять ее. Не такова ли и история Мазо? Право
же, никогда еще судьба  так  не  улыбалась  человеку.  Биржевой  маклер  в
тридцать два года, разбогатевший уже после смерти дяди, счастливый  супруг
очаровательной женщины, обожавшей его и  подарившей  ему  двух  прелестных
детей, и ко всему этому красивый мужчина, он с каждым днем  пользовался  в
"корзине" все большим  весом,  благодаря  своим  связям,  энергии,  своему
поистине изумительному чутью и даже  своему  пронзительному,  как  флейта,
голосу, который стал так же знаменит, как громовой бас Якоби.  И  вот  все
развалилось, он стоял сейчас на краю пропасти, и  достаточно  было  одного
дуновения, чтобы сбросить его туда. А ведь сам он не играл, его спасала от
этого страстная любовь к своему делу, беспокойно  прожитая  молодость.  Он
был сражен в честном бою из-за неопытности, горячности,  из-за  того,  что
слишком доверял людям. Впрочем, симпатии оставались на  его  стороне,  все
были убеждены, что он еще сможет с честью выпутаться из этой истории.
   Когда Каролина поднялась в  контору,  она  сразу  ощутила  во  всех  ее
опустевших отделах предчувствие беды, трепет тайной тревоги. Проходя  мимо
кассы, она увидела около нее толпу человек в двадцать,  ожидавшую  уплаты;
денежный и фондовый  кассиры  еще  выполняли  обязательства  Общества,  но
медленно  и  нерешительно,  словно  опорожняя   последние   ящики.   Через
полуоткрытую дверь  она  увидела  отделение  ликвидации,  показавшееся  ей
уснувшим: семеро служащих были заняты чтением газет, так  как  со  времени
застоя на бирже им почти нечего было делать. Только в отделении  наличного
счета еще теплилась какая-то жизнь.
   Каролину принял  доверенный  Бертье,  очень  взволнованный  и  бледный,
тяжело переживавший несчастье фирмы.
   - Не знаю,  сударыня,  сможет  ли  вас  принять  господин  Мазо...  Ему
нездоровится, он простудился, проработав всю ночь в нетопленном  кабинете,
и недавно спустился к себе во второй этаж, чтобы отдохнуть.
   Но Каролина настаивала:
   - Прошу вас, сударь,  помогите  мне  увидеться  с  ним  и  сказать  ему
несколько слов... От этого, может  быть,  зависит  спасение  моего  брата.
Господин Мазо хорошо  знает,  что  брат  никогда  не  занимался  биржевыми
операц