ные
деньги на все четыре стороны,  чтобы  только  создать  шум  вокруг  своего
банка, сказывались безграничное презрение к публике,  пренебрежение  умных
деловых людей к темному невежеству толпы, готовой верить всяким сказкам  и
так мало смыслящей в сложных биржевых операциях, что самая бесстыдная ложь
может обмануть ее и вызвать целый дождь миллионов.
   В то время как Жордан старался придумать еще  что-нибудь  на  пятьдесят
строк, чтобы заполнить свои два столбца, его окликнул Дежуа.
   - Что, - сказал Жордан, - господин Жантру освободился?
   - Нет еще, господин Жордан... А вас спрашивает ваша супруга.
   Очень встревоженный, Жордан  бросился  в  коридор.  Вот  уже  несколько
месяцев, с тех пор как Мешен узнала наконец, что он пишет под своим именем
в "Надежде", Буш немилосердно преследовал  его  из-за  шести  векселей  но
пятьдесят франков, выданных когда-то портному.  Сумму  в  триста  франков,
обозначенную на векселях, он бы еще заплатил, но его приводили в  отчаяние
громадные  начисления,  увеличившие  долг  до  семисот  тридцати   франков
пятнадцати сантимов. Он договорился с  Бушем  платить  по  сто  франков  в
месяц, но не мог выполнить это обязательство, потому  что  в  его  недавно
основанном  хозяйстве  были  более  срочные  расходы:  с  каждым   месяцем
начисления все росли, и снова пошли бесконечные неприятности.  Теперь  как
раз он опять переживал острый кризис.
   - Что случилось? - спросил он у жены, ожидавшей его в передней.
   Но не успела она ответить, как дверь кабинета главного редактора  вдруг
распахнулась, и появился Саккар.
   - Что же это в конце концов! Дежуа! Где господин Гюре?
   Озадаченный рассыльный проговорил, запинаясь:
   - Да ведь его здесь нет, сударь, не могу  же  я  заставить  его  прийти
скорее.
   Саккар с проклятием захлопнул дверь, и  Жордан  увел  жену  в  один  из
соседних кабинетов, где можно было говорить без помехи.
   - Ну что, дорогая?
   Марсель, полненькая брюнетка, обычно такая веселая и  бодрая,  с  ясным
личиком и смеющимися глазами,  которые  всегда,  даже  в  трудные  минуты,
выражали счастье, сейчас была совершенно взбудоражена.
   - Ах, Поль, если бы ты знал! Пришел человек,  такой  противный,  просто
ужас, от него так плохо пахло, и, по-моему, он был пьян.  Он  сказал,  что
теперь все кончено и завтра будет  распродажа  нашей  мебели...  И  принес
объявление, которое обязательно хотел приклеить внизу, у двери...
   - Но это невозможно! - закричал Жордан. - Я не  получал  повестки,  для
этого требуются разные формальности.
   - Ах, ведь ты понимаешь в этом еще меньше меня. Когда приносят  бумаги,
ты их даже не читаешь... Ну вот, чтобы он не приклеивал объявления, я дала
ему два франка и прибежала сюда. Я хотела сразу же тебя предупредить.
   Они были в отчаянии. Неужели разорят их бедную маленькую  квартирку  на
авеню Клиши, продадут их скромную мебель красного дерева с голубым рипсом,
с таким трудом купленную в рассрочку! Они так гордились ею, хотя иногда  и
смеялись, находя ее ужасно мещанской; они любили эту  мебель,  потому  что
она с первой брачной ночи была  свидетельницей  их  счастья  в  этих  двух
маленьких комнатках, где было столько солнца, а из окон  открывался  такой
широкий  вид  вдаль  до  самого  Мон-Валерьена.  Сколько  гвоздей  он  там
вколотил, а она так старалась, обивая  стены  красной  бумажной  материей,
чтобы придать квартире артистический вид! Неужели у них отнимут  все  это,
выгонят их из этого уютного уголка, где даже нужда была для них отрадной?
   - Слушай, - сказал он, - я хотел попросить аванс,  я  сделаю  все,  что
смогу, но я не очень-то надеюсь.
   Тогда она в нерешимости рассказала ему свой план:
   - Вот что я придумала... Я не сделаю этого,  если  ты  не  согласишься,
потому я и пришла поговорить с тобой. Знаешь что? Я хочу попросить денег у
моих родителей.
   Но он решительно запротестовал:
   - Нет, нет, ни за что! Ты знаешь, я ничем не хочу быть им обязан.
   Можандры, правда, вели себя по отношению к ним вполне прилично.  Но  он
не мог забыть, как они охладели к нему после самоубийства его отца: узнав,
что он потерял  все  свое  состояние,  они  согласились  на  брак  дочери,
проектировавшийся уже давно, только после того, как она объявила  им  свое
непреклонное   решение,   и   приняли   против   Жордана    оскорбительные
предосторожности - так,  например,  не  дали  новобрачным  ни  одного  су,
уверенные в том, что человек, который пишет  в  газетах,  обязательно  все
растратит. В дальнейшем, говорили они, их дочь все получит в наследство. А
молодожены, и муж и жена, как будто  щеголяли  своим  твердым  решением  -
лучше подохнуть с голоду, чем принять хоть что-нибудь от родителей,  кроме
ужина, на котором они бывали у них раз в неделю, по воскресеньям.
   - Уверяю тебя, - сказала она, - наша деликатность просто смешна. Ведь я
у них единственная дочь, все равно когда-нибудь  все  перейдет  ко  мне!..
Отец повторяет  всем,  кто  только  хочет  слушать,  что  своей  торговлей
брезентом в Лавилете он нажил пятнадцать  тысяч  франков  ренты.  И  кроме
того, у них есть дом с прекрасным садом, где они  живут,  оставив  дела...
Глупо так мучиться, когда они утопают в довольстве. В сущности,  ведь  они
совсем не злые люди. Говорю тебе, я пойду к ним!
   Она улыбалась с храбрым, решительным и деловым видом. Ей  так  хотелось
сделать счастливым своего дорогого мужа, который, работая как вол, до  сих
пор не добился от публики и критики ничего,  кроме  полного  равнодушия  и
нескольких оскорбительных замечаний. Ах, деньги! Она хотела бы иметь целые
ведра  золота,  чтобы  отдать  их  ему,  и  с  его  стороны   было   глупо
отказываться, раз она его любит и всем ему обязана. Это была ее сказка, ее
собственная "Золушка": своими маленькими ручками она  приносила  сокровища
царственной семьи и повергала их к ногам этого  сказочного  принца,  чтобы
помочь ему на пути к славе, к завоеванию мира.
   - Послушай, - сказала она весело, целуя его, - нужно же и  мне  сделать
для тебя хоть что-нибудь, не можешь же ты мучиться один.
   Он уступил, и было решено, что она сейчас же отправится в Батиньоль, на
улицу Лежандр, где жили ее родители, и вернется с деньгами, чтобы  он  мог
заплатить сегодня же вечером. Он проводил ее до площадки лестницы с  таким
волнением, как будто ей  предстояла  какая-нибудь  опасная  экспедиция,  и
здесь им пришлось  посторониться,  чтобы  пропустить  сильно  запоздавшего
Гюре. Вернувшись в  редакцию  заканчивать  свою  хронику,  Жордан  услышал
резкие звуки голосов, доносившиеся из кабинета Жантру.
   Теперь к Саккару вернулось  его  могущество,  он  снова  стал  хозяином
положения и требовал послушания: ведь всех этих господ отдают в  его  руки
надежда на наживу и страх перед проигрышем в совместной игре со ставкой на
колоссальное богатство.
   - А-а, вот и вы наконец, - закричал он, увидев Гюре. - Что это  вы  так
задержались в палате? Наверно, преподносили великому человеку свою  статью
в золотой рамке. Мне уж надоело смотреть, как вы ему кадите под самый нос!
Я хотел предупредить  вас:  с  этим  нужно  покончить!  В  дальнейшем  вам
придется давать нам что-нибудь другое.
   Озадаченный Гюре посмотрел на Жантру. Но тот, твердо решив не навлекать
на себя неприятностей, не стал защищать его. Он пальцами  расчесывал  свою
красивую бороду, устремив взор в пространство.
   - Как, другое? - ответил, наконец, депутат. - Но я же даю вам то,  чего
вы от меня требовали!.. Когда  вы  купили  "Надежду",  орган  католиков  и
роялистов, который вел  такую  резкую  кампанию  против  Ругона,  вы  сами
просили меня написать серию хвалебных статей, чтобы показать вашему брату,
что не собираетесь враждовать с ним, и в  то  же  время  четко  определить
новое направление газеты.
   - А я вас обвиняю именно в том, что вы компрометируете это  направление
газеты, - вскричал Саккар с еще большей резкостью. - Что,  вы  думаете,  я
перешел на службу к моему брату?  Конечно,  я  никогда  не  буду  скрывать
своего восхищения и благодарной любви к императору, я не забываю,  чем  мы
все ему обязаны и чем лично я обязан ему. Но я и не собираюсь нападать  на
империю, наоборот! Я хочу только исполнить долг каждого верноподданного  -
указать на ее ошибки... Вот оно, направление газеты: преданность династии,
но полная независимость по отношению  к  министрам,  честолюбцам,  которые
только и думают, как бы добиться милостей Тюильри.
   И он начал подробно разбирать политическое положение, доказывая, что  у
императора плохие советники. Он обвинял Ругона в том, что тот потерял свою
решительность и энергию, свою прежнюю веру в абсолютную власть, и идет  на
компромисс с либеральными идеями только для  того,  чтобы  сохранить  свой
портфель. Он бил себя в грудь, говоря, что сам он непоколебим, что он  был
бонапартистом с  самого  начала,  убежденным  приверженцем  переворота,  и
твердо верит в то, что спасение Франции теперь, как и тогда, заключается в
гении и силе одного человека. Нет! Чем помогать политике своего брата, чем
допустить,  чтобы  император  убивал  себя  новыми  уступками,  он   лучше
объединит непримиримых приверженцев диктатуры, сблизится  с  католиками  и
задержит  быстрое  падение,  которое  можно  предвидеть.  И  пусть   Ругон
побережется, потому что "Надежда" может снова  начать  кампанию  в  пользу
Рима. Гюре попробовал было защищать последние мероприятия правительства.
   - Черт возьми! Дорогой мой, если империя идет  навстречу  свободе,  так
это потому, что вся Франция решительно толкает  ее  на  это...  Императора
увлекают по этому пути, и Ругону поневоле приходится за ним следовать.
   Но Саккар уже перешел к другим причинам своего недовольства,  нисколько
не стараясь придать хоть немного логики своим нападкам:
   - А  наша  внешняя  политика?  Она  никуда  не  годится...  Со  времени
Виллафранкского договора, после Сольферино, Италия недовольна нами за  то,
что мы не довели дела до конца и не дали ей Венецианской  области;  и  вот
она заключила теперь союз с  Пруссией,  рассчитывая,  что  та  поможет  ей
побить Австрию. Когда вспыхнет война, вы увидите,  какая  будет  свалка  и
какие у нас будут неприятности;  тем  более  что  мы  совершенно  напрасно
позволили Бисмарку и королю  Вильгельму  овладеть  герцогствами  во  время
конфликта с Данией, вопреки договору, подписанному Францией; это пощечина!
Что ж, нам остается только подставить другую щеку. Да, война неизбежна,  -
вы помните, как упали к прошлом месяце  курсы  французских  и  итальянских
фондов, когда ожидалось наше вмешательство в дела  Германии?  Может  быть,
раньше, чем через две недели, Европа будет в огне.
   Гюре, удивление которого все росло, против обыкновения возмутился:
   - Вы рассуждаете, как оппозиционные газеты, но вы ведь не хотите, чтобы
"Надежда" шла по следам "Века" и других... Вам остается только, по примеру
этих листков, намекнуть на то,  что  император  позволил  унизить  себя  в
вопросе с герцогствами  и  позволяет  Пруссии  безнаказанно  расти  только
потому, что уже  много  месяцев  он  держит  целую  армию  в  Мексике.  Но
признайтесь честно, ведь с Мексикой покончено, наши войска возвращаются...
И потом я не понимаю вас, дорогой мой. Раз вы  хотите  сохранить  Рим  для
папы,  то   почему   вы   как   будто   недовольны   быстрым   заключением
Виллафранкского мира? Ведь если отдать Италии Венецианскую область, то  не
пройдет и двух лет, как итальянцы будут в Риме,  вы  это  знаете  не  хуже
меня, и Ругон также это знает, хотя с трибуны он говорит совсем другое.
   - Ага, вы сами видите, что он мошенник! - победоносным  тоном  вскричал
Саккар. - Никто никогда не посмеет тронуть папу, слышите? Вся католическая
Франция поднимется на его защиту... Мы отдадим ему наши деньги,  да,  весь
капитал Всемирного банка. У меня есть свой план, в  этом  деле  мы  кровно
заинтересованы, и, право, если вы будете выводить меня из себя, я в  конце
концов буду вынужден рассказать то, о чем я пока  еще  не  хочу  говорить!
Жантру, очень заинтересованный, сразу навострил уши,  начиная  понимать  и
стараясь извлечь пользу из слов, схваченных на лету.
   - В конце концов, - сказал Гюре,  -  я  хочу  знать,  какой  линии  мне
держаться  в  моих  статьях.   Нам   нужно   договориться...   Хотите   вы
вмешательства или не хотите?  Если  мы  отстаиваем  принцип  независимости
наций, то по какому праву мы будем соваться в дела Италии и  Германии?  Вы
хотите открыть кампанию против Бисмарка? Да!  Во  имя  безопасности  наших
границ, которые находятся под угрозой.
   Но тут Саккар, вне себя, вскочив со стула, снова разразился:
   - Чего я хочу - это чтобы Ругон перестал на меня  плевать!  Как!  После
всего, что я сделал!.. Я покупаю газету злейшего его врага, я превращаю ее
в орган, поддерживающий его политику, целые месяцы я позволяю вам петь ему
дифирамбы. И никогда-то эта скотина ни в чем не помогла нам, до сих пор мы
только еще ждем его услуг!
   Депутат  робко  заметил,  что  там,  на  Востоке,  поддержка   министра
чрезвычайно помогла инженеру  Гамлену,  открыла  ему  все  двери,  оказала
давление на определенных лиц.
   - Ах, оставьте! Он не мог  поступить  иначе...  А  разве  он  хоть  раз
предупредил меня накануне повышения или понижения курса? Ведь у него такое
выгодное положение, и он отлично знает все. Вспомните-ка! Двадцать  раз  я
поручал вам позондировать его, вы видите его каждый день и до сих пор  все
только  собираетесь  сообщить  мне  какое-нибудь  действительно   полезное
сведение... А ведь это совсем не так сложно передать через вас два слова.
   - Конечно, но он этого не любит, он говорит, что это темные  дела  и  в
них всегда потом раскаиваешься.
   - Да бросьте вы! Небось с Гундерманом он не так щепетилен! Со  мной  он
разыгрывает честного, а Гундермана информирует.
   - О, Гундермана, конечно! Они все нуждаются в Гундермане, без него  они
не могли бы получить ни одного займа.
   Тут Саккар с торжеством захлопал в ладоши:
   - Вот то-то оно и есть! Вы  сами  признаете!  Империя  продана  евреям,
грязным евреям. Все наши  деньги  неминуемо  попадут  в  их  хищные  лапы.
Всемирному остается только лопнуть перед их всемогуществом.
   И он стал изливать свою наследственную  ненависть;  он  опять  принялся
обвинять эту расу, называя ее расой торговцев и ростовщиков,  которая  уже
целые века сидит на шее у народов, сосет их кровь, как паразиты лишая  или
чесотки, и, невзирая ни на что, под плевками  и  ударами,  идет  к  верной
победе над  миром,  который  она  когда-нибудь  покорит  неодолимой  силой
золота.  Особенно  он  нападал  на   Гундермана,   поддаваясь   давнишнему
озлоблению, бешеному, неосуществимому желанию свалить  его,  хотя  он  сам
понимал, что Гундерман окажется для него камнем преткновения, о который он
разобьется, если когда-нибудь вступит с ним в борьбу. Ах, этот  Гундерман!
Пруссак в душе, хоть и  родился  во  Франции!  Конечно,  он  желал  победы
Пруссии и с радостью помог бы ей своими деньгами, а может быть,  втайне  и
помогает! Посмел же он сказать в одном салоне,  что  если  вспыхнет  война
между Пруссией и Францией, то Франция будет разбита!
   - Мне это надоело, понимаете вы, Гюре! И зарубите себе  на  носу:  если
брат мне не будет ни в  чем  полезен,  то  и  я  не  буду  ни  в  чем  ему
помогать... Когда вы передадите мне от него доброе слово, я хочу сказать -
информацию, которую мы сможем использовать, я позволю вам продолжать  ваши
дифирамбы. Ясно?
   Это было слишком  ясно.  Жантру,  узнав  прежнего  Саккара  под  маской
политического  теоретика,  опять  принялся  расчесывать  бороду  кончиками
пальцев.  Но  Гюре,  у  которого  отнимали  возможность   действовать   со
свойственной ему осторожной хитростью нормандского крестьянина,  казалось,
был очень огорчен, так как основывал свое благополучие на обоих братьях  и
не хотел ссориться ни с тем, ни с другим.
   - Вы правы, - пробормотал он, - мы сбавим тон, к тому же посмотрим, как
будут  развиваться  события.  Обещаю  вам  сделать  все,  чтобы   добиться
откровенности великого человека. При первой же  новости,  которую  он  мне
сообщит, я беру фиакр и сейчас же к вам.
   Разыграв свою роль, Саккар снова принял шутливый тон:
   - Ведь я работаю для вас, дорогие мои друзья...  Я-то  сам  всегда  был
разорен и все-таки всегда тратил по миллиону в год.
   И, возвращаясь к рекламе, он добавил:
   - Кстати, Жантру,  вам  бы  надо  немного  разнообразить  ваш  биржевой
бюллетень... Да, знаете, какие-нибудь остроты,  каламбуры.  Публика  любит
это, ничто так не помогает вбить ей что-нибудь в  голову,  как  остроумие.
Ведь правда? Давайте каламбуры!
   На этот раз остался  недоволен  редактор,  так  как  его  коньком  была
литературная изысканность. Но он обещал исполнить желание Саккара. Он  тут
же придумал историю  о  том,  как  весьма  приличные  женщины  согласились
вытатуировать объявление у себя на теле, в самых сокровенных местах, и все
трое, громко смеясь, опять стали лучшими в мире друзьями.
   Тем  временем  Жордан  закончил  свою  хронику  и  с  нетерпением  ждал
возвращения жены. Пришли другие сотрудники; поболтав с ними, он вернулся в
переднюю.  И  здесь  он  остановился  в  смущении,  заметив,   что   Дежуа
подслушивает у кабинета редактора, приложив ухо к замочной скважине, а его
дочь Натали караулит у двери.
   - Не входите, - пробормотал  рассыльный,  -  господин  Саккар  все  еще
здесь... Мне показалось, что меня зовут...
   В действительности он мечтал о наживе с тех пор,  как  приобрел  восемь
акций Всемирного,  полностью  выкупив  их  за  четыре  тысячи  сбережений,
оставленных ему женой, и теперь жил только тем, что с радостным  волнением
следил за повышением курса; он боготворил Саккара, ловил каждое его слово,
точно  изречение  оракула,  а  когда  Саккар  был  здесь,  горел  желанием
проникнуть в самую глубину его мыслей, подслушать то, что бог тайно  вещал
в своем святилище. Впрочем, в этом не было никакого  эгоизма  -  он  думал
только о своей дочери; он ликовал, высчитав,  что  его  восемь  акций  при
курсе в семьсот пятьдесят франков уже принесли ему тысячу  двести  франков
прибыли; вместе с капиталом это составляло пять тысяч двести франков. Если
акции поднимутся еще на сто франков, у него будут эти желанные шесть тысяч
- приданое, при наличии которого переплетчик  соглашался  на  брак  своего
сына. При этой мысли сердце его таяло, он со слезами смотрел  на  дочь,  -
ведь он воспитал ее, заменил ей мать, и они так счастливо  жили  вместе  с
тех пор, как она вернулась от кормилицы.
   Он был сконфужен и, стараясь скрыть свое смущение, продолжал:
   - Натали зашла навестить меня, она только что встретила  вашу  супругу,
господин Жордан.
   - Да, - объяснила девушка, - она свернула на улицу Фейдо. Ах,  как  она
спешила!
   Отец разрешал Натали выходить одной - он ей вполне доверял.  И  он  был
прав, рассчитывая на ее хорошее поведение, так как  а  сущности  она  была
очень холодна, твердо решила устроить свое счастье  и  из-за  какой-нибудь
глупости не поставила бы под угрозу так давно подготовлявшийся  брак.  Эта
всегда  улыбающаяся  девушка  с  тонкой  талией  и  большими  глазами   на
хорошеньком бледном личике была упрямой эгоисткой и любила только себя.
   - Как, на улицу Фейдо?
   У него не было времени расспрашивать дальше, потому что в переднюю, вся
запыхавшись, вошла Марсель. Он тут же хотел увести ее в соседний  кабинет,
но там был редактор судебного отдела, и им пришлось сесть  на  скамейку  в
глубине коридора.
   - Ну?
   - Ну, милый, дело сделано, но это было не легко.
   Он обрадовался, но сразу  увидел,  что  она  чем-то  огорчена;  быстро,
вполголоса она рассказала  ему  все:  она  не  могла  удержаться,  хоть  и
собиралась сначала кое-что от него скрыть.
   С некоторого времени Можандры изменились по отношению к дочери. Они  не
так ласково встречали ее,