перь,  могу  поклясться  в  этом,  ни  за  что  не  примусь  за  прежние
глупости... Но отец  неисправим,  у  него,  знаете  ли,  нет  нравственных
устоев.
   Он взял ее руку и, почувствовав, что она холодна  как  лед,  на  минуту
задержал ее в своей.
   - Отца все еще нет, я ухожу... Но, бога ради, не огорчайтесь! Я  считал
вас такой сильной! И поблагодарите меня, потому что нет ничего глупее, чем
быть одураченным.
   Уходя, он остановился на пороге и добавил со смехом:
   - Да, чуть не забыл, передайте ему, что его приглашает на обед  госпожа
де Жемон... Ну, знаете, та самая госпожа де Жемон, которая  за  сто  тысяч
франков провела ночь с  императором...  Не  бойтесь,  хоть  мой  папаша  и
остался  таким  же  сумасбродом,  каким   был,   все-таки,   полагаю,   он
недостаточно богат, чтобы купить женщину за такую цену.
   Оставшись одна,  Каролина  не  тронулась  с  места.  Она  продолжала  в
оцепенении сидеть на стуле, устремив неподвижный взгляд на лампу;  большая
комната наполнилась тяжелым молчанием. Завеса  внезапно  разорвалась:  то,
над чем она до сих пор не хотела задумываться, что она только подозревала,
содрогаясь, теперь встало перед ней во всей  своей  ужасной  и  неумолимой
наготе. Она увидела  Саккара  таким,  каким  он  был  в  действительности,
увидела опустошенную душу этого  дельца,  сложную  и  непонятную  в  своем
разложении. В самом деле, он не знал ни уз, ни преград, удовлетворяя  свои
аппетиты и инстинкты с необузданностью человека, для которого нет  никаких
границ, кроме собственного бессилия. Он делил свою жену  со  своим  сыном,
продал сына, продал жену, продавал всех, кто  попадался  ему  в  лапы.  Он
продавал и самого себя, как продал бы ее, ее брата,  и  стал  бы  чеканить
монеты из их сердец и мозгов. Теперь это был  для  нее  человек,  делающий
деньги, и только, человек,  который  бросает  в  горн  все  и  вся,  чтобы
добывать деньги. И в каком-то внезапном прозрении она вдруг  увидела,  как
изо всех пор Всемирного банка сочатся деньги, увидела озеро, океан  денег,
увидела, как здание со страшным треском идет ко дну посреди этого  океана.
Ах, эти деньги, ужасные деньги! Это они развращают и губят людей!
   Каролина порывисто встала. Нет, нет, это чудовищно! Все кончено, она не
может больше оставаться с этим человеком. Она  бы  еще  простила  ему  его
измену, но  ей  претила  вся  эта  прошлая  грязь,  ее  страшила  мысль  о
преступлениях, которые угрожали в будущем. Чтобы не попасть в  эту  грязь,
чтобы не погибнуть под обломками,  она  должна  сейчас  же  уехать.  И  ей
захотелось уехать далеко, очень далеко, к брату, на Восток, -  не  столько
для того, чтобы предупредить его, сколько для того,  чтобы  скрыться.  Да,
да, уехать, сейчас же! Еще нет шести часов, она  может  успеть  на  скорый
марсельский поезд, который отходит в семь пятьдесят  пять;  только  бы  не
видеть Саккара - это свыше ее сил. В  Марселе,  перед  тем  как  сесть  на
пароход, она сделает все  необходимые  покупки.  А  пока  -  чемоданчик  с
бельем, одно платье на смену, вот и все, что ей нужно.  Она  будет  готова
через четверть часа. Но, взглянув  на  свою  работу,  на  начатую  статью,
лежавшую на столе, она на минуту задержалась. К чему брать  это  с  собой,
если все  должно  рухнуть,  если  прогнило  само  основание?  Все  же  она
принялась  заботливо  складывать  документы,  записи,  повинуясь  привычке
хорошей хозяйки,  которая  не  хочет  оставить  после  себя  ни  малейшего
беспорядка. Это немного задержало ее, смягчило горячность, с  которой  она
приняла свое решение в первую минуту. И  уже  вполне  овладев  собой,  она
окинула прощальным взглядом комнату,  собираясь  ее  покинуть,  как  вдруг
опять вошел слуга с пачкой газет и писем.
   Каролина  машинально  пересмотрела  конверты  и   увидела   среди   них
адресованное ей письмо от  брата.  Оно  прибыло  из  Дамаска,  где  Гамлен
находился в то время  по  делам  проектируемой  железнодорожной  ветки  из
Дамаска в Бейрут. Стоя у лампы, она торопливо пробегала письмо,  собираясь
прочитать его внимательнее потом, в вагоне. Но каждая фраза приковывала ее
внимание, и, наконец, не в силах больше пропустить ни слова,  она  уселась
за стол и целиком отдалась увлекательному чтению этого  длинного  послания
на двенадцати страницах.
   Гамлен как раз был в этот день в прекраснейшем  расположении  духа.  Он
благодарил сестру за добрые вести, которые она прислала  ему  в  последнем
письме из Парижа, и сам посылал ей с Востока еще более радостные, так  как
дела  там  шли  как  нельзя  лучше.  Первый   баланс   Всеобщей   компании
объединенного  пароходства  обещал  быть  превосходным:  новые   пароходы,
благодаря их комфортабельности и большой  скорости,  привлекали  множество
пассажиров и приносили большой доход. Он писал  шутя,  что  на  них  ездят
просто ради удовольствия, что прибрежные  порты  наводнены  пришельцами  с
Запада и что нельзя пройти по самой глухой тропинке, не встретясь лицом  к
лицу с каким-нибудь завсегдатаем парижских бульваров. Как он и  предвидел,
Восток был теперь действительно открыт для Франции. Скоро  на  плодоносных
склонах Ливана вырастут города. Но живописнее  всего  получилось  описание
далекого кармильского ущелья, где полным ходом шла  разработка  серебряной
руды. Эта дикая местность приобщилась к цивилизации; в гигантских  скалах,
загромождавших долину с севера, были обнаружены источники; там, где  росли
мастиковые деревья, появились возделанные нивы; целый поселок возник  близ
рудника - сначала скромные деревянные  хижины-бараки,  служившие  убежищем
для рабочих, а теперь маленькие каменные домики с садами, зачаток  города,
который будет расти, пока не истощатся  серебряные  жилы.  Там  уже  около
пятисот  жителей;  только  что  закончена  постройка  дороги,  соединившей
поселок с Сен-Жан-д'Акром. С  утра  до  вечера  грохочут  буровые  машины,
катятся телеги, раздается звонкое щелканье бичей, поют женщины,  играют  и
смеются дети - и все это здесь, в этой пустыне, в мертвой тишине,  которая
нарушалась прежде лишь легким шумом медлительных орлиных крыл. А  мирты  и
дрок по-прежнему  наполняют  теплый,  восхитительно  чистый  воздух  своим
ароматом. Особенно много Гамлен  говорил  о  предстоящем  открытии  первой
железнодорожной линии от Бруссы до Бейрута  через  Ангору  и  Алеппо.  Все
формальности в Константинополе были выполнены. Он был в восторге от  того,
что удачно изменил направление трассы сквозь ущелья Тавра,  облегчив  этим
прокладку  дороги.  И  он  рассказывал  об  этих  ущельях,   о   равнинах,
простиравшихся у подножия гор, с восхищением ученого, который нашел в  них
новые залежи каменного  угля  и  уже  представляет  себе  весь  этот  край
покрытым сетью заводов. Высотные столбы уже установлены, места для станций
выбраны, причем некоторые из них в настоящей пустыне.  Один  город  здесь,
чуть подальше другой, -  вокруг  каждой  из  этих  станций,  на  скрещении
естественных  путей,  вырастут  города.  Семена  будущих  великих  дел   и
поколений уже брошены в землю, они пустили ростки, не пройдет и нескольких
лет, как возникнет новый мир. В заключение Гамлен посылал  нежный  поцелуй
своей любимой сестре,  радуясь,  что  приобщил  ее  к  возрождению  целого
народа, уверяя, что ее участие в этом возрождении очень  велико,  так  как
она давно уже поддерживает его своей чудесной бодростью и мужеством.
   Каролина кончила читать; раскрытое письмо осталось лежать перед ней  на
столе, и она снова задумалась, устремив взор на  лампу.  Потом  взгляд  ее
машинально поднялся выше, обежал стены, останавливаясь на каждом  чертеже,
на каждой акварели. В Бейруте среди обширных складов уже построен дом  для
директора Всеобщей компании объединенного пароходства. У  горы  Кармил,  в
диком ущелье, заросшем кустарником и  загроможденном  камнями,  уже  живут
люди - гигантское гнездо зарождающегося населения. В Тавре благодаря  этим
нивелировкам,  изменению  профиля  местности  преображается  лицо   земли,
открываются пути  для  свободной  торговли.  И  раскрашенные,  исчерченные
тонкими линиями листы, скромно,  четырьмя  кнопками  приколотые  к  стене,
вызвали у нее в памяти знакомый  край,  который  она  так  любила  за  его
прекрасное, вечно синее небо, за его плодоносную почву. Она  снова  видела
перед собой громоздящиеся уступами сады  Бейрута,  долины  Ливана,  одетые
густыми рощами оливковых и шелковичных деревьев, равнины Антиохии и Алеппо
- громадные фруктовые сады, полные чудесных плодов.  Она  вспоминала  свои
постоянные путешествия с братом по  этой  сказочной  стране,  бесчисленные
богатства которой, никому не  ведомые  или  не  использованные  вследствие
лености  и   невежества,   пропадали   даром   из-за   отсутствия   дорог,
промышленности, земледелия, школ. Но теперь все это  оживало  под  могучим
напором свежих, молодых соков,  и  перед  мысленным  взором  Каролины  уже
вставал этот Восток  будущего,  его  цветущие  города,  возделанные  поля,
счастливые поколения. Она видела их, слышала веселый гул строительства,  -
на ее глазах эта древняя, погруженная в сон земля, наконец, пробудилась  и
начинала приносить обильные плоды.
   И вдруг Каролина ощутила глубокую уверенность в том,  что  деньги  были
удобрением, помогающим росту этого будущего  человечества.  Ей  пришли  на
память какие-то  фразы  Саккара,  обрывки  его  теорий  о  спекуляции.  Ей
вспомнились  его  слова,  будто  без  спекуляции  не  было  бы  великих  и
плодотворных дел, так же как без сладострастия  не  было  бы  детей.  Этот
избыток  страсти,  вся  эта  низменно  расточаемая  и   погибающая   жизнь
необходима для продолжения той же жизни. Если там,  на  Востоке,  ее  брат
радовался  и  торжествовал  победу   среди   возникающих   строек,   среди
вырастающих как из-под земли зданий, то потому лишь, что здесь, в  Париже,
деньги сыпались градом, растлевая все и всех в ажиотаже игры. Деньги,  все
отравляющие и разрушающие деньги становились ферментом всякого социального
роста,  служили  перегноем,  необходимым  для  успеха  великих  начинаний,
которые должны были сблизить между собой  народы  и  принести  земле  мир.
Только что она проклинала деньги,  а  теперь  преклонялась  перед  ними  в
каком-то боязливом восхищении: ведь деньги, одни только  деньги  были  той
силой, которая срывает до основания горы, засыпает морские рукава,  делает
землю обитаемой для людей, освобождая их от непосильной работы,  превращая
эту работу в простое управление машиной. Деньги порождают все добро и  все
зло. И, потрясенная до глубины души, Каролина не знала,  что  думать,  уже
решив не уезжать, - ведь на Востоке успех был как будто полным,  и  теперь
сражение происходило здесь, в Париже, - но все еще не в силах успокоиться,
все с той же щемящей болью в сердце.
   Она встала, подошла к окну, выходившему в сад Бовилье, и прижалась лбом
к стеклу. Было  уже  совсем  темно,  она  различала  слабый  свет  лишь  в
маленькой уединенной комнатке,  где  жила  графиня  с  дочерью,  чтобы  не
мусорить в других комнатах и не тратить  лишних  денег  на  отопление.  За
тонкими муслиновыми  занавесками  она  смутно  различала  силуэт  графини,
собственноручно чинившей какое-то  старое  платье,  между  тем  как  Алиса
писала  плохонькие  акварели,  которые  потом  тайком  продавала.  У   них
произошло несчастье - заболела лошадь, и это на две недели приковало их  к
дому, так как они упорно не желали показываться на улице пешком, а  нанять
экипаж были не  в  состоянии.  Однако  эту  героически  скрываемую  нищету
освещал  теперь  луч  надежды,  поддерживавшей  в  них  бодрость  духа,  -
непрерывное повышение акций Всемирного  банка,  та  прибыль,  которую  эти
акции могли бы дать уже  и  сейчас,  но  которая  обещала  превратиться  в
сверкающий золотой дождь в день реализации их по  самому  высокому  курсу.
Графиня собиралась купить себе новое, совсем новое  платье,  давать  зимой
четыре званых обеда в месяц, не сажая себя из-за них на  хлеб  и  воду  на
целые недели, Алиса уже не улыбалась с деланным  равнодушием,  когда  мать
заговаривала с ней о замужестве, и слушала ее  с  легкой  дрожью,  начиная
верить в то, что это может осуществиться, что и у нее тоже могут быть  муж
и дети. И,  глядя  на  освещавший  их  огонек  маленькой  лампы,  Каролина
чувствовала, как на нее нисходит великое спокойствие и  умиление;  значит,
денег, опять-таки денег, одной только надежды на деньги довольно было  для
счастья этих бедных созданий. Ведь они станут благословлять Саккара,  если
он обогатит их, ведь для них он останется милосердным  и  добрым!  Значит,
доброта свойственна всем, даже самым дурным людям, - они тоже бывают добры
к кому-нибудь, и среди проклятий толпы всегда  найдутся  чьи-то  смиренные
голоса, выражающие благодарность и восхищение. И тут Каролина, уже  ничего
не различавшая среди темного сада, вспомнила о Доме  Трудолюбия.  Накануне
она, по поручению Саккара, раздавала детям игрушки и лакомства  по  случаю
годовщины основания Дома и теперь невольно улыбнулась, вспомнив их  шумную
радость. За последний месяц там было меньше жалоб на Виктора;  она  видела
удовлетворительные отметки у княгини Орвьедо, с которой  дважды  в  неделю
подолгу  беседовала  о  приюте.  Но,  внезапно  подумав  о  Викторе,   она
поразилась, что забыла о нем, когда в припадке отчаяния собиралась  уехать
из Париже. Разве могла она  бросить  его  на  произвол  судьбы,  испортить
доброе дело, налаженное с таким трудом? Какая-то  мягкая  и  нежная  волна
поднималась от высоких темных деревьев,  проникая  в  глубь  ее  существа,
волна неизъяснимого самоотречения,  божественной  терпимости,  от  которой
ширилось ее сердце. А маленькая жалкая лампочка  графини  де  Бовилье  все
еще, как звезда, мерцала во мраке.
   Вернувшись к столу, Каролина слегка вздрогнула. Что это? Ей холодно!  И
это развеселило ее - не она ли хвалилась, что может прожить всю  зиму,  не
топя печей? Она словно вышла из ледяной ванны, помолодевшая и  сильная,  с
совершенно спокойным пульсом. Такою она чувствовала себя иногда по  утрам,
в свои лучшие дни. Потом ей вздумалось подбросить дров в камин,  и,  видя,
что огонь  совсем  погас,  она  решила  растопить  его  сама,  без  помощи
прислуги. Это оказалось нелегким  делом,  у  нее  не  было  щепок,  но  ей
все-таки удалось  развести  огонь,  подкладывая  старые  газеты.  Стоя  на
коленях перед очагом, она сама посмеивалась над своей затеей. С минуту она
стояла так, счастливая и удивленная.  Значит,  еще  один  из  серьезнейших
кризисов  ее  жизни  миновал,  и  она  опять  надеялась...  на  что?   Она
по-прежнему не знала этого. На то вечное и неведомое, что стояло  там,  на
краю жизни, на краю человечества. Она жила, и этого было  довольно,  чтобы
жизнь снова и  снова  залечивала  раны,  наносимые  жизнью.  Она  еще  раз
перебрала в памяти все катастрофы  своего  существования  -  свое  ужасное
замужество, свою нищету в Париже, измену единственного человека,  которого
любила. И после каждого крушения она  вновь  обретала  жизненную  энергию,
бессмертную радость, помогавшую ей снова стать на ноги  посреди  развалин.
Ведь все опять рухнуло вокруг нее! Потеряв уважение  к  своему  любовнику,
она вынуждена созерцать его прошлое, подобно тому как праведницы созерцают
отвратительные язвы, перевязывая их утром и  вечером  без  всякой  надежды
когда-либо исцелить их. Она будет по-прежнему принадлежать ему, зная,  что
он принадлежит другим женщинам, и  даже  не  пытаясь  бороться  со  своими
соперницами. Ей предстоит жить среди раскаленных углей, в  пылающем  горне
спекуляции, под непрерывной угрозой  конечной  катастрофы,  которая  может
отнять честь и жизнь у ее брата. И все-таки она крепко стоит на ногах, она
почти беззаботна, словно  на  заре  солнечного  дня,  и  готова  встретить
опасность лицом к лицу, предвкушая радость битвы. Почему?  Да  без  всякой
причины, просто ради удовольствия жить. Недаром же  брат  всегда  говорил,
что она - воплощение несокрушимой надежды.
   Вернувшись домой, Саккар застал Каролину за  работой:  своим  уверенным
почерком она заканчивала страницу докладной записки о  восточных  железных
дорогах. Подняв голову, она спокойно улыбнулась ему, когда он  прикоснулся
губами к ее прекрасным, сияющим сединой волосам.
   - Вам пришлось много хлопотать, друг мой?
   - О да, дел по горло! Был у министра  общественных  работ,  встретился,
наконец, с Гюре, а потом пришлось еще раз зайти к министру,  но  я  застал
там только секретаря... Впрочем, я добился обещания относительно Востока.
   Действительно, расставшись с баронессой Сандорф, Саккар, ни  на  минуту
не присаживаясь, со своей обычной горячностью и увлечением отдался  делам.
Каролина показала ему письмо Гамлена, и оно привело его в  восторг.  Видя,
как он ликует при мысли о близком триумфе, она мысленно дала себе слово на
будущее время внимательнее следить за ним и, по возможности, удерживать от
безумств. Но ей так и не удалось заставить себя быть с ним суровой.
   - Ваш сын заходил пригласить вас на обед от имени госпожи де Жемон.
   - Ах да, она писала  мне!..  Я  и  забыл  вам  сказать,  что  иду  туда
сегодня... До чего это скучно - я и без того страшно устал!
   И  он  ушел,  еще  раз  поцеловав  ее  седые  волосы.  С   дружелюбной,
снисходительной улыбкой она снова села за  работу.  Ведь  она  только  его
подруга - подруга, которая отдает себя целиком. Ей было стыдно  теперь  за
свою ревность, ей  казалось,  что  это  могло  еще  больше  загрязнить  их
отношения. Ей хотелось победить в себе чувство собственницы,  освободиться
от плотского эгоизма любви. Принадлежать ему, знать,  что  он  принадлежит
другим, - все это не имеет значения. И все-таки  она  любила  его,  любила
всем  своим  мужественным  и  милосердным  сердцем.  Любовь  торжествовала
вопреки  всему.  Саккар,  этот  бандит,  этот  прожженный  финансист,  был
беспредельно любим этой обворожительной женщиной, так как она верила,  что
он, деятельный и отважный, строит новый мир, создает жизнь.



8

   Всемирная выставка 1867 года открылась первого  апреля  с  триумфальным
блеском,  среди  непрерывных  празднеств.  Начался  самый  шумный   период
Империи, период небывалых  увеселений,  превративших  Париж  во  всемирную
гостиницу, разукрашенную флагами, полную  музыки  и  песен,  гостиницу,  в
каждом уголке которой чревоугодничали и предавались разврату. Никогда  еще
ни одно царствование в блеске своей славы  не  созывало  народы  на  такое
грандиозное пиршество. К сверкающему огнями Тюильри со всех  концов  земли
направлялась в сказочном апофеозе длинная вереница императоров, королей  и
князей.
   И как раз в это время, двумя неделями позже,  состоялось  торжественное
открытие  монументального  особняка,   настоящего   дворца,   построенного
Саккаром для Всемирного банка. Его выстроили за полгода,  работая  днем  и
ночью, не теряя ни одного часа, делая чудеса, возможные только  в  Париже.
Фасад вырос, сияя украшениями,  напоминая  и  храм  и  кафешантан,  и  его
вызывающая роскошь останавливала прохожих на тротуаре. Внутренняя  отделка
была особенно пышной; казалось, миллионы, лежавшие в кассах, просачивались
сквозь стены, струясь  золотым  потоком.  Парадная  лестница  вела  в  зал
заседаний совета, красный с  позолотой,  великолепный,  как  зал  оперного
театра. Повсюду ковры, дорогая обивка, кабинеты, обставленные  с  кричащей
роскошью. В подвальном этаже,  где  помещался  отдел  ценных  бумаг,  были
вделаны в стены огромные несгораемые шкафы; они раскрывали свои  глубокие,
как у печей, пасти, и за прозрачными  стеклами  перегородок  виднелись  их
стройные  ряды,  напоминавшие  сказочные  бочки,  где  покоятся  несметные
сокровища волшебниц. И народы, вместе со  своими  королями  стекавшиеся  к
Выставке, имели возможность войти сюда и осмотреть все: все  было  готово,
новенький особняк ждал и