в. Все заволновались. Правда,  упали  все  ценные  бумаги:  денежный
рынок, давно уже перегруженный и раздутый сверх  всякой  меры,  трещал  по
всем швам. Два-три сомнительных предприятия лопнули с оглушительным шумом.
Публика могла бы уже привыкнуть к этим внезапным скачкам  курсов,  которые
иногда в течение одного биржевого собрания  колеблются  на  несколько  сот
франков и прыгают, словно стрелка компаса во время бури.  И  все-таки  все
почувствовали в этом пронесшемся порыве ветра  начало  краха.  "Всемирные"
упали, и  слух  об  этом  сейчас  же  распространился  в  ропщущей  толпе,
исполненной удивления, надежды и страха. На  следующий  день  Саккар,  как
всегда спокойный и улыбающийся на своем посту,  поднял  курс  на  тридцать
франков, благодаря значительным покупкам. Но 5-го,  несмотря  на  все  его
усилия, курс снова понизился на сорок  франков.  Теперь  акции  Всемирного
банка стоили только три тысячи. И с этой минуты  каждый  день  приносил  с
собой новое сражение. 6-го "всемирные" снова поднялись, 7-то и 8-го  снова
упали. Какая-то непреодолимая сила медленно, постепенно  тянула  их  вниз.
Всемирный банк  должен  был  стать  козлом  отпущения,  искупить  всеобщее
безумие,  преступления   других,   менее   видных   фирм,   подозрительную
деятельность  множества  предприятий,  раздутых  рекламой,  выросших   как
чудовищные грибы на прогнившей почве империи. Но Саккар,  который  лишился
сна, все-таки ежедневно занимал свой боевой пост у колонны и жил мечтой  о
победе, все еще казавшейся ему  возможной.  Как  полководец,  уверенный  в
превосходстве своего плана, он уступал  территорию  лишь  пядь  за  пядью,
жертвуя последними солдатами, вынимая из  касс  банка  последние  мешки  с
золотом, только бы преградить  путь  осаждающим.  9-го  он  снова  одержал
значительную победу. Игроки на понижение дрогнули и отступили - неужели  в
день ликвидации, 15 января, они снова напоят землю своею кровью? А Саккар,
уже без всяких средств,  вынужденный  пустить  в  ход  дружеские  векселя,
решился теперь, как голодающие, которые в голодном бреду  видят  роскошные
пиры, признаться себе в своей грандиозной  и  несбыточной  цели,  в  своей
исполинской мечте -  скупить  все  акции,  чтобы  оставить  продавцов  без
обеспечения, связать их по рукам и ногам и держать  в  своей  власти.  Так
поступила  недавно  одна   маленькая   железнодорожная   компания.   Банк,
выпустивший ее акции, скупил их на бирже все до  единой,  и  продавцы,  не
имея возможности выложить  свой  товар,  сдались,  как  рабы,  вынужденные
отдать себя и свое имущество. Ах,  если  бы  он  мог  затравить,  запугать
Гундермана, чтобы довести его до  необходимости  играть  без  обеспечения!
Если бы в одно  прекрасное  утро  этот  старик  пришел  к  нему  со  своим
миллиардом, умоляя не отнимать его целиком,  оставить  ему  десять  су  на
молоко, которым он питался! Но  для  этого  необходимы  были  семьсот  или
восемьсот миллионов. Он уже бросил в эту  прорву  двести  миллионов,  надо
было выставить на линию огня  еще  пятьсот  или  шестьсот.  С  шестьюстами
миллионов он разогнал бы евреев и сделался  бы  королем  золота,  владыкой
мира. Какая великолепная мечта! И она казалась  ему  вполне  осуществимой.
Идея ценности денег была совершенно упразднена на этой ступени горячечного
бреда, остались лишь пешки, передвигаемые на шахматной доске. В  бессонные
ночи он выстраивал эти шестьсот миллионов в виде армии  и  посылал  их  на
смерть ради своей славы, торжествуя,  наконец,  победу  посреди  всеобщего
разгрома, на развалинах.
   Но, к несчастью, 10-е оказалось для Саккара страшным днем. На бирже  он
был по-прежнему великолепен - спокоен и весел. Между тем ни одно  сражение
не  отличалось  такой  молчаливой   свирепостью;   каждый   час   приносил
кровопролитие, на каждом шагу были расставлены  засады.  В  этих  денежных
битвах, тайных и подлых, где украдкой выпускают кишки у слабых, нет больше
никаких уз, никакого родства, никакой  дружбы:  таков  безжалостный  закон
сильных, тех, которые пожирают другого,  чтобы  не  пожрали  их  самих.  И
Саккар чувствовал себя совершенно одиноким,  не  имея  иной  опоры,  кроме
своих ненасытных желаний, поддерживавших его  на  посту.  Он  с  особенным
страхом ожидал 14-го, когда должен был состояться расчет по сделкам, но он
еще нашел кое-какие деньги на три предшествующих дня, и 14-е, вместо  того
чтобы принести с собой крушение, вновь  укрепило  акции  Всемирного,  курс
которых  дошел  на  ликвидации  15-го  числа  до  двух   тысяч   восьмисот
шестидесяти, понизившись, по сравнению  с  последним  декабрьским  курсом,
только на сто франков. Он опасался катастрофы, теперь он сделал  вид,  что
считает это победой. В действительности же в этот  день  впервые  победили
игроки на понижение; в течение стольких  месяцев  платившие  разницу,  они
теперь сами получили ее, и положение  изменилось  -  Саккар  вынужден  был
прибегнуть к репорту у Мазо,  и  тот  сильно  запутался.  Вторая  половина
января должна была оказаться решающей.
   С тех пор как Саккар вел эту  борьбу,  ежедневно  подвергаясь  толчкам,
которые то бросали его на край пропасти, то снова спасали от  падения,  он
каждый  вечер  ощущал  непреодолимую  потребность  забыться.  Он  не   мог
оставаться один, обедал вне дома и заканчивал ночь в объятиях какой-нибудь
женщины. Никогда еще он так усиленно не прожигал жизнь,  появляясь  всюду,
посещая театры и ночные рестораны, афишируя свои огромные  траты  -  траты
человека, не знающего счета деньгам. Он избегал Каролину: его стесняли  ее
постоянные предостережения, вечные разговоры о тревожных письмах брата, ее
беспокойство по поводу  кампании  на  повышение,  казавшейся  ей  страшной
опасностью. Теперь он  чаще  встречался  с  баронессой  Сандорф.  Холодный
разврат маленькой уединенной квартирки на улице Комартен переносил его как
бы в другой мир и давал минуту забвения,  необходимого  для  разрядки  его
переутомленного  мозга.  Временами  он   убегал   туда,   чтобы   спокойно
просмотреть  некоторые  бумаги,  обдумать   некоторые   дела,   счастливый
сознанием, что никто в мире не может помешать ему в  этом  уголке.  Иногда
сон одолевал его там, и он спал час или два - единственные блаженные  часы
полного небытия, - и, пользуясь  этим,  баронесса  без  всякого  стеснения
рылась в его карманах, читала письма, найденные у него в бумажнике. Дело в
том, что в последнее время он  совершенно  онемел,  она  не  могла  теперь
вытянуть у него ни одного полезного совета,  и  даже  когда  ей  удавалось
вырвать два-три слова, она не решалась играть по его  указаниям,  так  как
была убеждена в том, что он лжет. Воруя таким  образом  его  секреты,  она
узнала о денежных затруднениях, которые начал испытывать  Всемирный  банк,
об обширной системе дружеских векселей, дутых векселей, которые  фирма  из
осторожности учитывала за границей.  Как-то  вечером,  проснувшись  раньше
обычного, Саккар увидел,  как  она  роется  в  его  бумажнике,  и  дал  ей
пощечину, словно проститутке, таскающей медяки из карманов своих гостей. С
этого дня он начал бить ее; это доводило их до исступления, но  потом  оба
успокаивались в полном изнеможении.
   И вот после ликвидации 15 января, на которой баронесса  потеряла  около
десяти тысяч франков, она принялась обдумывать один  план.  Этот  план  не
давал ей покоя, и в конце концов она решила посоветоваться с Жантру.
   - Пожалуй, вы правы, - ответил  тот,  -  пришла  пора  переметнуться  к
Гундерману...
   Зайдите к нему и расскажите, как обстоит дело, - ведь  он  обещал  дать
вам хороший совет в обмен на ваше сообщение.
   В  то  утро,  когда  баронесса  явилась  к   Гундерману,   он   был   в
отвратительном расположении духа. Накануне  "всемирные"  опять  поднялись.
Что же это! Его, видно, никак не добить, этого ненасытного зверя,  который
сожрал у него столько золота и  упорно  не  желает  околевать!  Он  вполне
способен снова встать на ноги и 31  января  снова  кончить  повышением.  И
Гундерман бранил себя за то, что пошел  на  это  гибельное  соперничество,
тогда как, быть может, лучше было согласиться на сотрудничество с  банком.
Усомнившись в своей обычной тактике, потеряв веру в  неизбежное  торжество
логики, он, пожалуй, примирился бы сейчас с мыслью об отступлении, если бы
мог отступить,  не  теряя  при  этом  всего  своего  состояния.  Он  редко
переживал  такие  минуты  упадка  духа,   знакомые,   однако,   величайшим
полководцам накануне победы, когда и люди и обстоятельства всецело  на  их
стороне.  Это  затмение  сильного  ума,  обычно   столь   проницательного,
объяснялось таинственностью, окутывающей биржевые операции,  тем  туманом,
за которым никогда не знаешь наверняка, с кем имеешь дело.
   Разумеется, Саккар покупал, Саккар играл,  но  за  чей  счет?  За  счет
солидных клиентов или за счет самого  банка?  Гундерману  со  всех  сторон
передавали столько сплетен, что  он  уже  ничего  не  понимал.  Двери  его
огромного кабинета то и дело хлопали, все подчиненные  дрожали,  видя  его
гнев; он  встречал  своих  агентов  так  грубо,  что  их  обычное  шествие
превратилось в стремительное бегство.
   - Ах, это вы, - сказал Гундерман баронессе весьма нелюбезно. -  Сегодня
я не могу терять время на разговоры с дамами.
   Она до того растерялась,  что  отбросила  приготовленное  вступление  и
сразу выложила принесенную новость.
   - А если бы вам доказали, что после  своих  крупных  покупок  Всемирный
остался почти без средств и вынужден, чтобы продолжать кампанию, учитывать
за границей дружеские векселя?
   Банкир подавил радостный трепет. Взгляд  его  оставался  все  таким  же
безучастным, и все тем же недовольным тоном он возразил:
   - Это неправда.
   -  Как  неправда?  Но  ведь  я  слышала  собственными   ушами,   видела
собственными глазами.
   И чтобы убедить его, она рассказала, что сама держала в руках  векселя,
подписанные подставными лицами. Она  называла  их  имена,  называла  также
банкиров, которые учли эти векселя в Вене, Франкфурте и Берлине. Пусть  он
наведет справки через своих корреспондентов,  тогда  он  увидит,  что  она
принесла ему не какую-нибудь бездоказательную  сплетню.  Кроме  того,  она
утверждала, что Общество  покупало  за  свой  счет  с  единственной  целью
поддержать повышение и таким образом уже ухлопало двести миллионов.
   Гундерман, слушавший ее со своим обычным угрюмым  видом,  уже  мысленно
подготовлял завтрашнюю кампанию, причем ум его работал так быстро, что  за
эти несколько секунд он уже роздал ордера, наметил цифры.  Теперь  он  был
уверен в победе, так как не мог сомневаться в достоверности этих сведений,
зная, из какого грязного источника они к нему  пришли,  и  преисполнившись
презрения к этому прожигателю жизни Саккару, который был  настолько  глуп,
что доверился женщине и допустил, чтобы она продала его.
   Когда, она замолчала,  он  поднял  голову  и  взглянул  на  нее  своими
большими угасшими глазами:
   - Ну, хорошо, а какое же мне, собственно говоря, дело до всего того,  о
чем вы рассказали?
   Он казался таким безучастным, таким невозмутимым, что она опешила:
   - Но мне кажется, что, играя на понижение, вы...
   - Я! Да с чего вы взяли, что я играю на понижение? Я никогда не хожу на
биржу, не принимаю  участия  в  спекуляциях...  Все  это  ничуть  меня  не
интересует!
   Он  говорил  таким  простодушным  тоном,  что  баронесса,  потрясенная,
ошеломленная, в конце  концов  поверила  бы  ему,  если  бы  не  некоторые
чересчур наивные нотки, прозвучавшие насмешкой. Он явно издевался над нею,
он был полон презрения, этот отживший человек, не имевший никаких желаний.
   - Так вот, дорогая моя, я очень занят, и если вы не имеете сообщить мне
ничего более интересного...
   Он попросту выгонял ее. Она возмутилась, пришла в ярость:
   - Я доверилась вам, я рассказала  первая...  Это  настоящая  ловушка...
Ведь вы обещали, если я буду вам полезной,  отплатить  мне  тем  же,  дать
совет.
   Гундерман встал и перебил ее. Он никогда не  смеялся,  но  тут  у  него
вырвался  смешок  -  до  того   забавным   показалось   ему   это   грубое
надувательство по отношению к молодой и красивой женщине:
   - Совет? Но,  дорогая  моя,  я  вовсе  не  отказываю  вам  в  совете...
Послушайтесь меня, не играйте, никогда больше не играйте.  Вы  подурнеете.
Терпеть не могу, когда женщина играет на бирже!..
   И когда она ушла, совершенно рассвирепев, он заперся  со  своими  двумя
сыновьями и зятем, распределил роли, немедленно послал за Якоби и  другими
маклерами, чтобы подготовить на завтрашний день решительный удар. План его
был очень прост: сделать то, от чего осторожность удерживала его, пока ему
не было известно истинное  положение  Всемирного  банка:  раздавить  рынок
продажей огромного количества акций.  Теперь,  зная,  что  Всемирный  банк
истощил все свои ресурсы и неспособен поддержать курс,  он  мог  позволить
себе это. Как полководец, который через  лазутчиков  открыл  слабое  место
неприятеля и хочет добить его, он пустит  теперь  в  ход  грозные  резервы
своего миллиарда. Логика восторжествует, ибо всякая  акция,  поднимающаяся
выше стоимости, которую она представляет, обречена на гибель.
   Как раз в этот самый  день,  около  пяти  часов,  Саккар,  инстинктивно
почуяв опасность, явился к Дегремону. Он  был  лихорадочно  возбужден,  он
чувствовал,  что  необходимо  как   можно   скорее   нанести   понижателям
решительный  удар,  не  то  они  окончательно  разобьют  его  самого.  Его
грандиозная идея - набрать колоссальную армию в шестьсот миллионов франков
и завоевать мир - не давала ему  покоя.  Дегремон  принял  его  с  обычной
любезностью в своем пышном особняке среди дорогих картин и всей той бьющей
в  глаза  роскоши,  которая  каждые  две  недели  оплачивалась   разницей,
получаемой на бирже, и могла улетучиться по первой же прихоти случая; ведь
никто не знал, насколько прочно все это показное богатство. До сих пор  он
еще не изменял Всемирному и отказывался продавать, проявляя внешне  полное
доверие и охотно разыгрывая благородную роль игрока на повышение,  которая
к тому же была ему очень выгодна. Он остался тверд  даже  после  неудачной
ликвидации 15 января и продолжал говорить всем, что акции еще  поднимутся,
но сам был уже начеку и готов был  перейти  к  неприятелю  при  первом  же
угрожающем  симптоме.  Посещение   Саккара,   его   необычайная   энергия,
исполинский  план  скупить   все   акции,   преисполнили   его   искренним
восхищением. Правда, это граничило с безумием, но разве великие полководцы
и великие финансисты не бывают иногда просто-напросто  безумцами,  которым
везет? И Дегремон определенно обещал Саккару свою поддержку на  завтрашней
бирже: он уже дал крупные заказы на покупку, сейчас  он  зайдет  к  своему
маклеру Делароку, чтобы увеличить их; кроме того, он повидается с друзьями
- это целый синдикат, который послужит им подкреплением. По его подсчетам,
эта новая армия выражалась в сотне миллионов, и ее можно  было  немедленно
пустить в дело. Этого могло хватить. В полном восторге,  не  сомневаясь  в
победе, Саккар сейчас же наметил план борьбы, на редкость смелое  обходное
движение, заимствованное у величайших полководцев:  вначале,  сразу  после
открытия биржи, легкая перестрелка, чтобы привлечь понижателей  и  придать
им бодрости; затем, когда они добьются первых успехов, когда курс  упадет,
из-за прикрытия появляются Дегремон и его друзья с тяжелой  артиллерией  -
всеми этими неожиданными  миллионами,  -  обходят  понижателей  с  тыла  и
разбивают их. Это  будет  побоище,  полный  разгром.  Мужчины  расстались,
торжествующе улыбаясь и крепко пожимая друг другу руки. Часом позже, когда
Дегремон хотел одеваться, чтобы  идти  на  обед,  к  нему  явилась  другая
посетительница - баронесса  Сандорф.  В  полной  растерянности  она  вдруг
решила посоветоваться с ним. Одно время она слыла  его  любовницей,  но  в
действительности  между   ними   существовали   лишь   те   непринужденные
товарищеские отношения, какие иногда бывают между мужчиной и женщиной. Они
были слишком лукавы, слишком  хорошо  знали  друг  друга,  чтобы  решиться
обманывать себя игрой в любовь. Она рассказала о своих опасениях, о  своей
попытке разузнать что-нибудь у Гундермана и о его ответе, не  признаваясь,
однако, в той жажде предательства, которая ее  туда  привела.  И  Дегремон
решил позабавиться, еще больше запутывая  ее,  притворяясь,  что  он  тоже
колеблется, что он  готов  поверить  Гундерману:  как  знать,  быть  может
Гундерман  сказал  правду,  уверяя,  будто  он  не  принадлежит  к   числу
понижателей? Ведь биржа - это настоящий  лес,  дремучий  лес,  где  каждый
ходит ощупью. И если прислушиваться ко всем тем противоречивым нелепостям,
которые придумывают в этом мраке, непременно сломишь себе шею.
   - Так значит, не продавать? - спросила она с тревогой.
   - Продавать? С какой стати? Вот глупость!  Завтра  мы  будем  господами
положения: "всемирные" снова поднимутся  до  трех  тысяч  ста.  Но  только
держитесь, что бы ни случилось: вы останетесь довольны последним курсом...
Это все, что я могу вам сказать.
   Баронесса ушла, и Дегремон  начал,  наконец,  одеваться,  когда  звонок
возвестил о приходе третьего посетителя. Ну нет! Он ни за  что  не  примет
его. Но когда ему вручили карточку Деларока, он крикнул, чтобы его  сейчас
же впустили. Видя, что маклер стоит молча, с взволнованным видом, Дегремон
выслал камердинера и сам  закончил  свой  туалет,  завязав  перед  большим
зеркалом белый галстук.
   - Вот что, мой милый, - сказал Деларок с фамильярностью  человека  того
же  круга.  -  Надеюсь,  что  это  останется  между  нами?  Дело  довольно
щекотливое... Представьте, Якоби, мой шурин, был  настолько  любезен,  что
предупредил меня сейчас о готовящемся ударе. На завтрашней бирже Гундерман
и другие собираются взорвать Всемирный банк. Они наводнят рынок акциями...
У Якоби уже есть ордера, он прибежал...
   - Черт возьми! - произнес Дегремон, побледнев.
   - Как вы понимаете, в связи с ожидавшимся  повышением  мне  даны  очень
крупные ордера на покупку, миллионов на пятнадцать, - тут можно  завязнуть
с головой... Поэтому я нанял экипаж и  вот  объезжаю  всех  моих  солидных
клиентов. Это не особенно корректно, но ведь у меня добрые намерения...
   - Черт возьми! - повторил Дегремон.
   -  Итак,  дорогой  мой,  принимая  во  внимание,  что  вы  играете  без
обеспечения, я приехал просить  вас  обеспечить  меня  или  отменить  ваши
ордера.
   - Отмените, отмените, дорогой мой!.. - закричал Дегремон. - Нет, нет, я
не собираюсь оставаться на тонущем корабле, это  бессмысленный  героизм...
Не надо покупать, продавайте! У вас почти  на  три  миллиона  моих  акций,
продавайте, продавайте все!
   И так как Деларок уже уходил, торопясь к другим  клиентам,  он  схватил
его за обе руки и горячо пожал их:
   - Благодарю вас, я никогда этого не забуду. Продавайте, продавайте все.
   Оставшись один, он снова позвал камердинера, чтобы тот привел в порядок
его прическу и бороду. Ах, какой урок!  Его  чуть  было  не  провели,  как
мальчишку. Вот что значит связаться с сумасшедшим!
   В тот же вечер на "малой"  восьмичасовой  бирже  началась  паника.  Эта
биржа собиралась в то время на Итальянском  бульваре,  у  входа  в  проезд
Оперы.  Здесь  бывала  только  кулиса,  производившая  свои   операции   в
подозрительной   толпе   посредников,   частных   маклеров,   сомнительных
спекулянтов. Шныряли газетчики, под ногами ползали собиратели окурков. Это
было целое стадо, упрямо загораживавшее тротуар. Поток  гуляющих  увлекал,
разъединял его, но оно возникало снова. В этот вечер, благодаря облачному,
предвещавшему дождь небу и мягкой погоде, сменившей жестокие холода, здесь
стояло около двух тысяч человек. Рынок был очень оживлен, со  всех  сторон
предлагали акции Всемирного банка, курс быс