ий Кармила, - ответил Гамлен. - Сестра  сделала  этот
набросок, пока я поблизости занимался изысканиями.
   И он просто добавил:
   - Посмотрите-ка! Между меловым известняком и порфиром, лежащим под ним,
по всему склону горы проходит богатая жила сернистого серебра,  да!  Целые
серебряные рудники, эксплуатация  которых,  по  моим  расчетам,  могла  бы
обеспечить колоссальные прибыли.
   - Серебряные рудники! - с живостью  повторил  Саккар.  Каролина,  глаза
которой все еще были устремлены вдаль, услышала эти слова, и они как будто
вызвали перед ее глазами какое-то видение.
   - Кармил! Ах,  какая  пустыня,  -  сказала  она.  -  Какие  долгие  дни
одиночества! Там все поросло миртом и дроком, которые так  хорошо  пахнут,
теплый воздух напоен их ароматом...
   Там есть орлы, они все время парят в вышине... Но все это серебро  спит
под землей, а рядом  столько  нищеты!  Хотелось  бы,  чтобы  там  толпился
счастливый народ, чтобы выросли заводы, возникли города,  чтобы  там  жили
люди, возрожденные трудом.
   - Было бы совсем нетрудно провести дорогу от Кармила до Сен-Жан-д'Акра,
- продолжал Гамлен. - Там, наверно, нашли бы  и  железо,  потому  что  его
очень много в местных горах... Я разработал и новый способ добычи, который
принес бы значительную экономию. Все готово,  дело  только  в  том,  чтобы
найти капитал.
   - Общество серебряных рудников Кармила... - прошептал Саккар.
   Но теперь уже инженер, глядя  вверх,  переходил  от  одного  чертежа  к
другому, снова поглощенный этим трудом  всей  своей  жизни,  взволнованный
мыслью о сияющем будущем, которое покоилось здесь, в то время как  он  был
парализован нуждой.
   - Но ведь это все только начало, только мелкие предприятия, - продолжал
он. - Посмотрите на эту серию чертежей, - вот  где  самое  главное,  целая
сеть  железных  дорог,  пересекающих  малую  Азию  из  конца  в   конец...
Отсутствие удобного и быстрого сообщения, вот главная  причина  застоя,  в
котором находится такая  богатая  страна.  Вы  не  найдете  там  ни  одной
проезжей дороги, и единственный способ передвижения и перевозок - это мулы
и верблюды... Представьте себе, какой произойдет переворот, если  провести
железную дорогу до самого края пустыни. Промышленность и торговля вырастут
в десять раз,  и  победоносная  цивилизация,  Европа,  откроет  для  себя,
наконец, двери Востока. О,  если  это  вас  хоть  немного  интересует,  мы
поговорим подробнее. И вы увидите, увидите! Однако он не  мог  удержаться,
чтобы тут же не начать  объяснения.  Он  разработал  свой  план  прокладки
железных дорог главным образом во  время  путешествия  в  Константинополь,
Основная и  единственная  трудность  заключалась  в  том,  чтобы  пересечь
Таврский хребет, но  он  объездил  различные  перевалы  и  утверждал,  что
имеется возможность  провести  прямую  и  относительно  недорогую  трассу.
Впрочем, он не предполагал сразу осуществить  всю  систему.  Если  удастся
получить от султана  концессию  на  все  работы,  то  благоразумнее  будет
сначала построить только главную линию - от Бруссы до Бейрута через Ангору
и Алеппо. Позднее можно было бы подумать и о линии от Смирны к Ангоре и от
Трапезунда к Ангоре через Арзрум и Сиваш.
   - А потом, со временем... - продолжал он. И он не  закончил,  а  только
улыбнулся, не решаясь высказать, как далеко шли его смелые планы. Это была
мечта.
   - О, равнины у подножия Тавра, - медленно, словно в забытьи, заговорила
Каролина,  -  какой  восхитительный  рай!  Достаточно  копнуть  землю,   и
получаешь урожай,  да  какой!  Фруктовые  деревья,  персиковые,  вишневые,
фиговые, миндальные, гнутся  под  тяжестью  плодов.  А  поля  оливковых  и
тутовых деревьев! Это целые леса! И какая привольная, легкая жизнь на этом
чистом воздухе, под вечно голубым небом!
   Саккар засмеялся тем резким жизнерадостным смехом, которым он  смеялся,
когда чуял богатство. И так как Гамлен продолжал говорить о других планах,
а именно о создании банка в Константинополе, рассчитывая на  свои  крупные
связи, в особенности на связь с великим визирем, он весело перебил его:
   - Да ведь это рай земной! Столько добра, что девать некуда!
   Потом, по-родственному положив обе руки  на  плечи  Каролины,  все  еще
сидевшей на прежнем месте, он сказал:
   - Не надо отчаиваться, сударыня! Я отношусь к вам с большой  симпатией,
вот увидите, мы с вашим братом придумаем что-нибудь очень хорошее для  нас
всех... Запаситесь терпением, подождите.
   В течение следующего месяца Саккар нашел  для  инженера  еще  несколько
мелких  работ;  он  не  возобновлял  разговора  о   крупных   делах,   но,
по-видимому, думал о них беспрестанно, был увлечен ими,  хотя  подавляющий
размах этих предприятий приводил его  в  смущение.  Возникшая  между  ними
дружба  стала  еще  теснее,  когда  Каролина   с   большой   простотой   и
естественностью стала заниматься его холостяцким хозяйством, заметив,  что
его разоряли бесполезными расходами и тем хуже обслуживали, чем  больше  у
него было слуг. Он, такой искусный в  делах,  известный  своей  сильной  и
ловкой хваткой в неразберихе  крупных  мошеннических  афер,  у  себя  дома
допускал полный беспорядок, не обращая внимания на страшную утечку  денег,
утраивавшую его расходы; отсутствие хозяйки в  доме  сильно  ощущалось  во
всем, вплоть до мелочей.  Заметив  этот  грабеж,  Каролина  сперва  давала
Саккару советы, затем стала  посредницей  между  ним  и  прислугой;  с  ее
помощью удалось два или три раза кое-что сэкономить, и в конце  концов  он
предложил ей стать его домоправительницей,  почему  бы  и  нет?  Она  ведь
искала место  учительницы,  значит,  могла  временно  принять  это  вполне
приличное предложение. Оно было  сделано  в  шуточной  форме,  но  приняло
серьезный характер. Разве не могла она заняться  этим,  поддержать  своего
брата, зарабатывая триста франков в месяц, которые  ей  предлагал  Саккар?
Она согласилась и  через  неделю  совершенно  перестроила  его  хозяйство,
отказала повару и его жене и наняла вместо них кухарку, которая  вместе  с
лакеем и кучером должна была справляться со  всей  домашней  работой.  Она
оставила только одну лошадь и один экипаж, вникала во все, проверяла счета
с таким щепетильным вниманием, что через две недели ей  удалось  уменьшить
расходы вдвое. Он был  в  восторге  и  в  шутку  говорил,  что  теперь  он
обкрадывает ее и что она должна потребовать проценты с тех  сумм,  которые
он экономит с ее помощью.
   После этого  Саккар  еще  больше  сблизился  с  братом  и  сестрой.  Он
предложил снять болты, которые наглухо  запирали  дверь,  соединяющую  оба
помещения, и теперь можно было свободно ходить из одной столовой в другую;
пока ее брат, запершись наверху, работал  с  утра  до  вечера,  приводя  в
порядок свои папки с восточными материалами, Каролина, поручив собственное
хозяйство их единственной прислуге,  во  всякое  время  дня  спускалась  к
Саккару, распоряжалась у него как у себя дома. И для него  стало  радостью
постоянно видеть эту высокую красивую женщину с веселым  молодым  лицом  в
ореоле  пышных  седых  волос,  ходившую  по  комнатам  твердой   величавой
походкой. Она снова повеселела, опять обрела волю к жизни с тех  пор,  как
нашла себе занятие, все время была на ногах и  чувствовала,  что  приносит
пользу. Без  всякой  нарочитой  скромности  она  постоянно  носила  черное
платье, в кармане которого позвякивала связка ключей, и это явно забавляло
ее: она, такая ученая, философ,  стала  теперь  просто  хорошей  хозяйкой,
экономкой расточителя, которого она начинала любить, как  любят  несносных
детей. Одно время его очень влекло к  ней,  и,  рассчитав,  что  она  была
только  на  четырнадцать  лет  моложе  его,  он  спрашивал  себя,  что  бы
произошло, если бы вдруг ему вздумалось  обнять  ее.  Неужели  со  времени
вынужденного бегства от  мужа,  от  которого  ей  доставалось  столько  же
побоев, сколько и  ласки,  она  уже  десять  лет  жила  как  странствующая
амазонка, не зная мужчин?  Может  быть,  ее  путешествия  оградили  ее  от
каких-либо связей? Однако ему было известно, что один из друзей ее  брата,
некто господин Бодуэн, коммерсант, который  остался  в  Бейруте  и  вскоре
должен был вернуться, очень любил ее прежде, так что даже  хотел  жениться
на ней, готов был ждать смерти ее мужа, который недавно попал в  больницу,
заболев  белой  горячкой  от  пьянства.  Словом,  этот  брак  должен   был
упорядочить вполне извинительное, почти законное положение  вещей.  А  раз
один, очевидно, у нее уже был, почему бы ему не стать вторым? Но Саккар не
шел дальше этих рассуждений и находил  ее  таким  хорошим  товарищем,  что
иногда даже не видел в ней женщину. Когда она проходила мимо и  он,  следя
за ее чудесным станом, задавал себе вопрос: что бы произошло, если  бы  он
поцеловал ее? - он сам отвечал, что произошли бы вещи обычные, может  быть
даже скучные, и, откладывая эту попытку на будущее, крепко пожимал ей руку
и радовался их сердечным отношениям.
   И  вдруг  Каролина  опять  стала  очень  печальна.  Однажды  утром  она
спустилась вниз подавленная, бледная, с распухшими глазами, но  он  ничего
не мог узнать  от  нее  и  перестал  расспрашивать,  так  как  она  упорно
отвечала, что ничего не случилось, что она такая же, как всегда. Только на
другой день он понял, в чем дело, увидев на столе у Гамленов оповещение  -
письмо,  сообщавшее  о  браке  господина  Бодуэна  с  дочерью  английского
консула, молоденькой  и  безмерно  богатой.  Удар  для  Каролины  был  тем
тяжелее, что о таком событии она узнала из обычного оповещения, без всякой
подготовки, -  он  даже  не  счел  нужным  проститься  с  ней.  Все  вдруг
обрушилось в жизни несчастной женщины, она потеряла и ту  слабую  надежду,
за которую цеплялась в минуты  отчаяния.  И  случай  также  бывает  иногда
отвратительно жестоким: как раз за два дня до этого она  узнала  о  смерти
мужа и в продолжение сорока восьми часов верила  в  близкое  осуществление
своей мечты. Жизнь ее была разбита, и она была совсем подавлена. В тот  же
вечер ее ожидало новое потрясение: прежде чем подняться к себе в  спальню,
она, как  всегда,  зашла  к  Саккару,  чтобы  условиться  о  хозяйственных
распоряжениях на завтра; он  стал  говорить  с  ней  о  ее  горе  с  таким
участием, что она разразилась рыданиями; затем,  в  непреодолимом  желании
ласки, она словно  потеряла  всякую  волю,  очутилась  в  его  объятиях  и
отдалась ему - без радости для  себя  и  для  него.  Опомнившись,  она  не
почувствовала возмущения, но  грусть  ее  усилилась  безмерно.  Зачем  она
допустила это? Она не любила этого человека, и он, вероятно, тоже не любил
ее. Не то чтобы его возраст или наружность  казались  ей  недостойными  ее
любви; он не был, конечно, ни красив, ни молод, но этот маленький  смуглый
человек нравился ей своей подвижностью, живостью своих черт, и,  ничего  о
нем не зная, она хотела  верить,  что  он  благожелателен,  очень  умен  и
способен осуществить грандиозные планы ее  брата  с  честностью,  присущей
каждому среднему человеку.  Но  все  же  -  какое  глупое  падение!  С  ее
благоразумием и самообладанием, с ее горьким жизненным опытом отдаться вот
так, не зная зачем и  почему,  обливаясь  слезами,  точно  сентиментальная
гризетка! Вдобавок ко всему она чувствовала, что и он  не  меньше  ее  был
удивлен и почти огорчен этим происшествием. Когда, стараясь утешить ее, он
заговорил с ней о господине Бодуэне как о бывшем любовнике, низкая  измена
которого заслуживает только забвения,  и  она  возмутилась,  клянясь,  что
между ними никогда ничего не было, он сначала подумал,  что  она  лжет  из
женской гордости; но  она  так  настойчиво  повторяла  эту  клятву,  такая
искренность светилась в ее  прекрасных  глазах,  что  он  в  конце  концов
убедился  в  правдивости  этой  истории,  поверил,  что  она  по   прямоте
характера, из чувства  собственного  достоинства  не  хотела  отдаться  до
брака, а ее возлюбленный, терпеливо прождав два года, в  конце  концов  не
выдержал  и  женился   на   другой,   когда   ему   представился   слишком
соблазнительный случай - молодая и богатая невеста.  И  странно,  что  это
открытие, эта уверенность, которая должна была бы только  усилить  чувство
Саккара, напротив, приводила его в какое-то смущение, - глупая случайность
его  успеха  стала  для  него  еще  яснее.   Впрочем,   их   близость   не
возобновлялась, потому что никто из них, казалось, к этому не стремился.
   В течение двух  недель  Каролина  была  погружена  в  глубокое  уныние.
Желание жить, та сила, которая превращает жизнь в необходимость и радость,
покинула ее. Она исполняла свои многочисленные обязанности, но сама как бы
отсутствовала,  даже  не  создавая  себе  иллюзий  относительно  смысла  и
интереса  своих  занятий.  Отчаявшись   и   убедившись   в   тщете   всего
существующего, она работала без души, как машина. И после  этого  крушения
ее бодрости и жизнерадостности у нее осталось только  одно  развлечение  -
она проводила свое свободное время  у  окна  большого  рабочего  кабинета,
прижавшись лбом к стеклу и устремив взор в сад  соседнего  дома,  особняка
Бовилье. С первых же дней своей жизни здесь она угадала,  что  там  царила
нужда, тайная нищета, особенно  удручающая,  когда  ее  пытаются  прикрыть
показной роскошью. Здесь тоже были страдающие существа,  ее  горе  как  бы
разбавлялось их слезами, и, охваченная смертельной тоской при  виде  чужих
мучений,  она  воображала,  что  мертва  и  бесчувственна  к   собственным
страданиям.
   Когда-то  Бовилье  владели  огромными  имениями  в  Турени  и  Анжу   и
великолепным особняком на улице Гренель, но  от  прежних  богатств  у  них
осталась только эта бывшая вилла, выстроенная за чертою  Парижа  в  начале
прошлого века, а теперь зажатая между мрачными зданиями  улицы  Сен-Лазар.
Несколько прекрасных деревьев сада остались здесь, как на дне  колодца,  и
мох покрывал стертые и потрескавшиеся ступени  лестницы.  Это  был  уголок
природы,  как  бы  заключенный  в  тюрьму,  тихий  и   печальный   уголок,
исполненный  безмолвной  тоски,  куда  солнце  проникало  только  в   виде
зеленоватых отсветов, холодный трепет которых леденил грудь. Первой,  кого
увидела Каролина среди этой сырости и  могильного  покоя  на  покосившемся
крыльце, была графиня де Бовилье, высокая худая женщина  лет  шестидесяти,
совсем седая, с аристократической, немного старомодной наружностью. У  нее
был большой прямой нос, необыкновенно длинная шея, и вся она  была  похожа
на очень старого, грустного и кроткого лебедя.  За  ней  почти  тотчас  же
появилась ее дочь, Алиса де Бовилье; в двадцать пять лет  она  была  такая
худенькая, что, если бы не плохой цвет лица и не поблекшие уже  черты,  ее
можно было бы  принять  за  девочку.  Алиса  была  вылитая  мать,  но  без
аристократического благородства  последней,  более  тщедушная  и  с  такой
длинной шеей, что  это  даже  портило  ее;  она  сохранила  только  жалкое
очарование последнего отпрыска славного рода. Мать и дочь  жили  вдвоем  с
тех пор, как сын, Фердинанд де  Бовилье,  сделался  папским  зуавом  после
битвы при Кастельфидардо,  проигранной  Ламорисьером.  Каждый  день,  если
только не было дождя, они появлялись одна за другой и, не  обмениваясь  ни
единым словом, огибали узкую лужайку, занимавшую середину двора. Двор  был
обсажен плющом, цветов не было - потому ли, что они не могли здесь  расти,
или потому, что стоили слишком дорого. И эта медленная  прогулка,  обычный
моцион двух бледных женщин под старыми деревьями, которые были свидетелями
стольких празднеств,  а  теперь  хирели  среди  соседних  доходных  домов,
навевала меланхолическую грусть, как будто здесь носили траур по  прежним,
давно ушедшим дням. Заинтересовавшись  своими  соседками,  Каролина  стала
наблюдать за ними с нежной симпатией,  без  праздного  недоброжелательного
любопытства; и понемногу, глядя сверху к ним в сад,  она  проникала  в  их
жизнь, которую они с ревнивым старанием скрывали от внешнего мира. У них в
конюшне  всегда  стояла  лошадь,  за   которой   смотрел   старый   слуга,
одновременно исполнявший обязанности лакея,  кучера  и  привратника;  была
также  кухарка,  служившая  в  то  же  время  и  горничной;  мать  и  дочь
отправлялись по своим делам в прилично запряженной карете,  выезжавшей  из
парадных ворот; зимой два раза в месяц, когда к обеду приходил кое-кто  из
друзей, стол был накрыт с известной роскошью, - но какими долгими постами,
какой скаредной ежедневной экономией была  куплена  эта  ложная  видимость
богатства. Под маленьким навесом, скрытым от посторонних  глаз,  постоянно
стирали жалкое, вылинявшее, покрытое заплатами белье, чтобы уменьшить счет
от прачки;  на  ужин  подавали  немного  овощей,  хлеб  нарочно  оставляли
черстветь на полке, чтобы  съедать  его  поменьше;  для  большей  экономии
прибегали ко всяким уловкам, жалким и трогательным, - старый  кучер  чинил
дырявые ботинки  барышни,  кухарка  замазывала  чернилами  швы  поношенных
перчаток  своей  госпожи,  платья  матери   после   хитроумных   переделок
переходили к дочери, шляпы служили годами, на них менялись только цветы  и
ленты. Когда не ждали гостей, парадные гостиные в первом этаже, так же как
и большие комнаты во втором, тщательно запирались, и во всем этом обширном
доме обе женщины занимали только маленькую комнату, служившую им  столовой
и спальней. Когда окно приоткрывалось, то было видно, как графиня,  словно
прилежная мещанка, чинит  белье,  а  дочь  ее  между  роялем  и  ящиком  с
акварельными красками вяжет чулки и  митенки  для  матери.  Однажды  после
сильной грозы Каролина видела, как они обе спустились в  сад  и  расчищали
дорожки, размытые потоками дождя.
   Теперь она уже знала их историю. Графиня де Бовилье  много  натерпелась
от своего мужа, настоящего развратника, но никогда не жаловалась.  Однажды
вечером, в Вандоме, его принесли домой в агонии, с  простреленной  грудью.
Говорили, что  это  был  несчастный  случай  на  охоте:  наверное  стрелял
какой-нибудь ревнивый лесничий, дочь или  жену  которого  граф  соблазнил.
Хуже всего было то, что с его смертью пришло к концу и богатство  рода  де
Бовилье, когда-то колоссальное, состоявшее из огромных земельных владений,
настоящих королевских доменов, - оно растаяло еще  до  революции,  а  отец
графа и он сам окончательно  промотали  его.  От  этих  обширных  владений
осталась одна только ферма Обле, в  четырех  лье  от  Вандома,  приносящая
около пятнадцати тысяч ренты, - единственный источник существования  вдовы
и ее двух детей. Особняк на улице Гренель был давно продан, а дом на улице
Сен Лазар съедал большую часть  пятнадцати  тысяч  франков,  получаемых  с
фермы, так как был заложен и перезаложен, и приходилось платить  проценты,
чтобы его не продали с молотка. Оставалось только  шесть  или  семь  тысяч
франков, чтобы содержать четырех  человек  и  вести  образ  жизни  знатной
семьи, сохраняющей старые аристократические традиции.
   Прошло уже восемь лет с тех пор, как графиня, овдовев, осталась с сыном
двадцати и дочерью семнадцати лет, и, несмотря на несчастье, постигшее  ее
семью, она замкнулась в своей дворянской гордости,  дав  себе  слово,  что
будет есть один хлеб, но не уронит своего достоинства. С тех пор она  жила
только одной мыслью - поддержать престиж своего рода, выдать дочь замуж за
человека из такой же аристократической семьи и устроить  сына  на  военную
службу. Вначале Фердинанд причинял ей смертельное беспокойство, так как  в
юности наделал глупостей, - пришлось  платить  его  долги;  но  графиня  в
серьезном  разговоре  объяснила  ему  их  положение,  и  после  этого   он
образумился; у него в сущности было  доброе  сердце,  но  человек  он  был
ничтожный и праздный и ничем не мог  заняться,  не  находя  себе  места  в
современном обществе. Теперь, сделавшись папским солдатом, он  по-пре