ирную  тушу,  свесившуюся  над  полем
битвы. Ветхая черная кожаная сумка лежала рядом с ней на каменных перилах.
Ожидая той минуты, когда можно будет набить ее обесцененными акциями,  она
высматривала мертвецов, как прожорливый ворон, который следует за войском,
ожидая дня бойни.
   Тогда Саккар твердой походкой вышел из зала. Во всем его существе  была
какая-то пустота, но благодаря необычайному усилию воли он держался  прямо
и спокойно. Только все его чувства словно притупились; он шел, не чувствуя
под собой пола, ему казалось, что он ступает по пушистому ковру. Глаза его
застилал какой-то туман, в ушах шумело. Выходя из здания биржи и спускаясь
по ступенькам, он не узнавал людей, его  окружали  колеблющиеся  призраки,
неясные фигуры, глухие звуки. Кажется,  перед  ним  промелькнула  широкая,
искаженная гримасой, физиономия Буша? Кажется, он на минутку остановился с
Натансоном, весьма довольным, - не его ли слабый  голос  донесся  до  него
откуда-то издалека?.. Кажется, Сабатани  и  Массиас  провожали  его  среди
всеобщего  смятения...  Потом  ему  чудилось,  что  его   опять   окружила
многочисленная толпа - может быть,  Седиль  и  Можандр  тоже  были  здесь?
Фигуры исчезали, преображались... И собираясь уйти,  исчезнуть  в  потоках
дождя и жидкой грязи, затопившей Париж, желая  в  последний  раз  показать
всем  свое  самообладание,  Саккар  резким  голосом  повторил  всей   этой
призрачной толпе:
   - Ах, как все-таки досадно, что мою камелию забыли во дворе и ее побило
морозом!



11

   В  тот  же  вечер  Каролина  в  ужасе  телеграфировала  брату,  который
собирался задержаться в Риме еще неделю, и спустя три дня Гамлен прибыл  в
Париж, спеша на зов. Объяснение, происходившее между Саккаром и  инженером
в той самой чертежной  на  улице  Сен-Лазар,  где  когда-то  они  с  таким
энтузиазмом обсуждали и решили открытие банка, было очень бурным.  За  эти
три дня разгром на бирже принял ужасающие размеры, акции Всемирного  банка
быстро упали до четырехсот тридцати франков, ниже номинала, и падение  все
еще продолжалось. Здание трещало и разрушалось с каждым часом.
   Каролина слушала молча, избегая вмешиваться.  Ее  мучила  совесть,  она
обвиняла себя в соучастии - ведь она дала слово быть настороже и  все-таки
допустила все это. Правда, она продала свои акции, чтобы воспрепятствовать
повышению, но этого было недостаточно: она должна была найти  какое-нибудь
другое средство, предупредить людей, словом  -  действовать!  Она  обожала
своего  брата,  и   теперь   сердце   ее   обливалось   кровью:   он   был
скомпрометирован в самом разгаре его  больших  начинаний,  дело  всей  его
жизни было под угрозой. И она мучилась тем сильнее, что  чувствовала  себя
не вправе судить Саккара: ведь она  любила  его,  принадлежала  ему,  была
связана с ним тайными узами, казавшимися ей теперь еще  более  постыдными.
Поставленная судьбой между этими двумя людьми, она мучительно страдала  за
обоих. Вечером того дня, когда разразилась катастрофа, она  обрушилась  на
Саккара и в гневном порыве откровенности выложила ему все, что  накопилось
у нее в сердце, - все упреки и опасения. Затем, видя,  что  он  улыбается,
упрямый, все еще не покоренный, подумав о том, сколько сил необходимо ему,
чтоб удержаться на ногах, она поняла, что  не  имеет  права  добивать  его
теперь, бить лежачего, если прежде проявляла по  отношению  к  нему  такую
слабость. И не вступая в спор, выражая порицание только своим  видом,  она
присутствовала как свидетель, не больше.
   Но Гамлен, обычно такой  миролюбивый,  равнодушный  ко  всему,  что  не
касалось его работы, на этот раз вышел из  себя.  Он  яростно  нападал  на
игру, говоря, что Всемирный погиб из-за сумасшедшей страсти к  игре,  стал
жертвой настоящего безумия. Разумеется, он  не  из  тех,  кто  утверждает,
будто банк может спокойно допустить падение своих  акций,  как,  например,
железнодорожная компания:  у  железнодорожной  компании  имеется  огромная
материальная часть, приносящая доход, тогда как материальная часть  банка,
в сущности говоря, состоит  в  его  кредите,  и  как  только  этот  кредит
колеблется, банк близок к смерти. Но надо знать меру. Если было необходимо
и  даже  благоразумно  поддерживать  курс  в  две   тысячи   франков,   то
бессмысленно и совершенно  преступно  было  гнать  его  вверх,  стремиться
довести его до трех тысяч и выше. Сразу же по  приезде  Гамлен  потребовал
правды, всей правды. Теперь он больше  не  позволит  обманывать  себя,  не
позволит заявлять, как это было сделано в  его  присутствии  на  последнем
общем собрании, будто общество не имеет ни одной собственной акции.  Книги
здесь, перед ним, и он легко разобрался в  их  лжи.  Взять  хотя  бы  счет
Сабатани.  Он  знает,  что  это  подставное  лицо   прикрывало   операции,
производившиеся самим Обществом. И он может проследить, из месяца в месяц,
все возраставшую горячность Саккара за последние  два  года:  сначала  тот
действовал робко, покупал осторожно, а потом, увлекшись, втянулся  во  все
более значительные покупки, пока, наконец, не дошел до  огромной  цифры  в
двадцать  семь  тысяч  акций,  которые  обошлись  почти  в  сорок   восемь
миллионов.  Ведь  это  безумие,  циничная  насмешка  над  публикой,  такое
количество сделок, числившихся за каким-то Сабатани! И  этот  Сабатани  не
единственный, у других  подставных  лиц  -  служащих  банка,  даже  членов
правления - покупки, отнесенные за счет репорта, тоже  превышают  двадцать
тысяч акций,  почти  на  такую  же  сумму.  И  это  были  лишь  покупки  с
непременной поставкой, а к ним следовало  добавить  еще  сделки  на  срок,
заключенные во время последней  январской  ликвидации,  -  более  двадцати
тысяч акций на сумму в шестьдесят  семь  с  половиной  миллионов,  принять
которые вынужден был Всемирный банк, не говоря уже о десяти тысячах  акций
на двадцать четыре миллиона с лионской биржи.  В  итоге  оказывалось,  что
общество держало у себя больше четверти выпущенных  им  акций  и  что  оно
уплатило за них чудовищную  сумму  в  двести  миллионов.  Это  и  была  та
пропасть, которая поглотила банк.
   Слезы боли и гнева выступили на глазах у Гамлена. Ведь  он  только  что
так удачно  заложил  в  Риме  фундамент  главного  католического  банка  -
"Сокровищницы гроба господня", - банка, благодаря которому папа мог  бы  в
дни предстоящих гонений воцариться на  престоле  в  Иерусалиме,  озаренном
легендарной славой святых мест. Этот банк предназначен  был  укрыть  новое
Палестинское королевство от опасности политических катастроф, в основу его
бюджета, гарантированного всеми богатствами страны, должен был лечь  целый
ряд выпусков акций, которые христиане всего мира стали бы оспаривать  друг
у друга. И все рухнуло в один миг из-за нелепой горячки игры!  Уезжая,  он
оставил  превосходный  баланс,  миллионы  можно  было  загребать  лопатой,
общество достигло процветания так быстро, что  успехи  его  удивляли  весь
мир. С тех пор не прошло и месяца,  он  вернулся  -  и  что  же?  Миллионы
улетучились, банк стерт с лица земли, и на его  месте  зияет  черная  яма,
словно после  пожара.  Он  был  поражен;  он  гневно  требовал  у  Саккара
объяснений, он хотел  понять,  какая  таинственная  сила  заставила  этого
человека ополчиться на колоссальное, им самим построенное здание, разрушая
его, камень за камнем, с одной стороны под предлогом завершения другой.
   Нисколько не обижаясь, Саккар дал на все  очень  обстоятельные  ответы.
После первых часов волнения и упадка духа он быстро пришел в себя и  обрел
свою непоколебимую надежду. Ряд измен  вызвал  ужасные  бедствия,  но  еще
ничто не погибло, он все восстановит. И разве  быстрый  и  мощный  расцвет
Всемирного банка  не  был  достигнут  как  раз  теми  средствами,  которые
ставились ему в упрек?  Создание  синдиката,  последовательное  увеличение
капитала, досрочный баланс последнего года, сохранение акций за Обществом,
а позднее - массовая безрассудная покупка их -  все  это  составляло  одно
целое. Если хочешь успеха, надо мириться с риском, который с  ним  связан.
Когда котел перегрет, он может и взорваться. Нет, он не признает за  собой
никакой ошибки, он делал то же,  что  делает  всякий  директор  банка,  но
только  с  большим  умением  и  размахом.  Он  не  отказывается  от  своей
гениальной, от своей грандиозной  идеи  -  скупить  все  акции  и  свалить
Гундермана. Ему не хватило денег - в этом все дело. Сейчас надо начинать с
начала. На следующий понедельник назначено экстренное общее  собрание,  он
совершенно уверен в своих акционерах, они готовы на необходимые жертвы, по
одному его слову все они отдадут ему свое  состояние.  А  пока  что  можно
будет протянуть на небольшие суммы, которые другие  кредитные  учреждения,
другие крупные банки каждое утро ссужают им на их повседневные  неотложные
нужды, боясь чересчур быстрого краха  Всемирного  банка,  который  мог  бы
отразиться и на них самих. Кризис минует, все наладится и расцветет снова.
   - Но не кажется ли вам, - возразил Гамлен, уже  немного  умиротворенный
этим лучезарным спокойствием, - не кажется ли  вам,  что  в  этой  помощи,
оказываемой  нам  нашими  соперниками,  скрывается  определенная  тактика,
намерение прежде всего оградить себя, а  потом,  затягивая  наше  падение,
сделать его еще более глубоким? Меня тревожит, что в этом  деле  участвует
Гундерман.
   И действительно, Гундерман одним из первых предложил свои услуги, чтобы
Всемирный  мог   избежать   немедленного   объявления   банкротства.   Это
объяснялось  его  необычайным  практическим  чутьем:   человек,   которому
пришлось поджечь дом соседа,  торопился  притащить  побольше  воды,  чтобы
огонь не уничтожил весь квартал. Он стоял выше чувства мести, у него  было
одно стремление - быть первым в мире продавцом денег, самым богатым, самым
дальновидным, и все личные страсти он сумел принести в жертву непрерывному
увеличению своего состояния.
   Саккар нетерпеливо махнул рукой. Это доказательство осмотрительности  и
ума победителя бесило его:
   - О, Гундерман!.. Он прикидывается великодушным и думает, что убил меня
своим благородством.
   Наступило молчание, и, наконец, Каролина, до сих пор не вымолвившая  ни
слова, обратилась к Саккару:
   - Друг мой, я не мешала брату высказать вам то, что он должен  был  вам
высказать; чувство горечи, которое он испытал,  узнав  все  эти  печальные
подробности, вполне законно... Но наше положение  кажется  мне  совершенно
ясным:  ни  в  коем  случае  нельзя   допустить,   чтобы   брат   оказался
скомпрометированным, если дело решительно примет дурной оборот, не  правда
ли? Вы знаете, по какому курсу я продала  наши  акции,  никто  не  посмеет
сказать, что он способствовал повышению, чтобы извлечь из  них  наибольшую
прибыль. Впрочем, мы знаем, что нам делать, если катастрофа  разразится...
По правде говоря, я не разделяю вашей упорной надежды. Но вы  правы,  надо
бороться до последней минуты, и будьте уверены, если кто-нибудь  и  станет
обескураживать вас, то уж, конечно, не мой брат.
   Она была взволнована: ее прежняя снисходительность  к  этому  человеку,
так упорно не желавшему сдаваться,  вернулась  вновь,  но  она  не  хотела
показать свою слабость, так как больше не могла закрывать глаза на все  те
гнусные дела, которые натворил  и,  конечно,  продолжал  бы  творить  этот
неистовый корсар, не имевший понятия о совести.
   -  Разумеется,  -  подтвердил  Гамлен,  утомленный  спором  и   готовый
уступить, - я не стану мешать вам сейчас, когда вы боретесь, чтобы  спасти
нас всех. Рассчитывайте на меня, если я могу быть вам полезен.
   И на этот раз, в эту последнюю минуту, когда  грозило  самое  страшное,
Саккар снова успокоил,  снова  покорил  их  и  ушел  со  словами,  полными
обещания и таинственности:
   - Спите спокойно... Я еще ничего не могу сказать, но у меня есть полная
уверенность, что дело будет улажено не позже, чем в конце будущей недели.
   Эту же фразу, не объясняя ее смысла, он повторял всем друзьям Общества,
всем  клиентам,  которые  приходили  к  нему  за   советом,   растерянные,
устрашенные.  В  течение  трех  дней  шествие  на  Лондонскую   улицу   не
прекращалось. Мать и дочь де Бовилье, Можандры, Седиль,  Дежуа  поочередно
являлись в его кабинет. Он принимал  их  очень  спокойно,  с  воинственным
видом, произносил звучные слова,  внушавшие  им  бодрость.  Когда  же  они
заговаривали о том, чтобы реализовать хотя  бы  с  убытком,  он  сердился,
кричал, чтобы они не делали этой глупости, давал честное слово, что  снова
доведет курс до двух и даже до трех тысяч франков.  Несмотря  на  все  его
ошибки, все продолжали слепо верить в него: только  бы  его  оставили  им,
только бы дали ему возможность грабить их дальше, и он все  распутает,  он
всех их обогатит, как обещал. Если ничего  не  случится  до  понедельника,
если  ему  дадут  время  созвать  экстренное  общее  собрание,  он  спасет
Всемирный от разрушения - в, этом были уверены все.
   Саккар вспомнил о своем браге Ругоне  -  вот  где  была  та  всемогущая
поддержка, которую  он  имел  в  виду,  не  желая  объясняться  подробнее.
Встретившись как-то с изменником Дегремоном и бросив ему  в  лицо  горькие
упреки, он получил от него такой  ответ:  "Нет,  дорогой  мой,  это  не  я
покинул вас, вас покинул ваш брат". И, несомненно, этот человек был  прав:
он вошел в дело с непременным условием, что  в  нем  будет  участвовать  и
Ругон, ему безоговорочно обещали Ругона, - нет ничего удивительного,  если
он отстранился от дела, увидев, что министр не только не участвует в  нем,
а, напротив,  находится  в  состоянии  войны  с  Всемирным  банком  и  его
директором. На это оправдание  нечего  было  возразить.  Удар  был  силен.
Саккар понял теперь, какой огромной  ошибкой  была  эта  ссора  с  братом,
единственным человеком, который мог бы его  защитить,  сделать  его  особу
неприкосновенной: никто не осмелился бы довершить его разорение, зная, что
великий человек стоит  за  его  спиной.  И  тот  день,  когда  он  решился
обратиться к депутату Гюре с просьбой похлопотать за него,  был  одним  из
самых тяжелых дней в его жизни. Впрочем, он держался все так же вызывающе,
по-прежнему отказывался исчезнуть и требовал как должного  помощи  Ругона,
который был еще более заинтересован в том, чтобы избежать скандала, чем он
сам. На следующий день, ожидая обещанного визита Гюре, он получил записку,
в которой ему в туманных выражениях  предлагалось  запастись  терпением  и
рассчитывать на хороший исход, если этому не помешают  обстоятельства.  Он
удовольствовался этими скупыми строчками,  рассматривая  их  как  обещание
нейтралитета.
   В действительности же Ругон твердо  решил  окончательно  разделаться  с
этим зараженным членом своей семьи, который уже  столько  лет  мешал  ему,
вечно пугая своим участием в  каком-нибудь  грязном  деле,  -  отсечь  его
насильственным путем. В  случае  катастрофы  он  намеревался  предоставить
события их естественному течению.  Саккар  никогда  не  уедет  из  Франции
добровольно, так не проще ли заставить его покинуть родину,  облегчив  ему
бегство после крепкого судебного приговора? Громкий скандал, взмах  метлы,
и все будет кончено. К  тому  же  после  того  достопамятного  дня,  когда
министр в пылу красноречия заявил в Законодательном корпусе,  что  Франция
никогда  не  позволит  Италии  завладеть   Римом,   положение   его   было
затруднительно. Вызвав бурное одобрение  клерикалов  и  усиленные  нападки
"третьей партии",  все  более  усиливавшейся,  он  предвидел  день,  когда
последняя, с помощью либеральных бонапартистов,  отнимет  у  него  власть,
если он не сделает им какой-нибудь  уступки.  Такой  уступкой  будет,  при
благоприятных  обстоятельствах,  его  отказ  помогать  этому  пресловутому
Всемирному банку, который пользовался покровительством Рима и стал  теперь
опасной силой. И Ругон окончательно  решился  после  секретного  сообщения
своего коллеги, министра  финансов,  который,  собираясь  выпустить  новый
заем,  встретил  большую  сдержанность  со  стороны  Гундермана   и   всех
банкиров-евреев, намекнувших ему, что они не дадут своих капиталов до  тех
пор, пока рынок находится в ненадежных руках и подвержен всяческому риску.
Гундерман победил. Но  уж  лучше  евреи,  признанные  короли  золота,  чем
католики-ультрамонтане, которые сделаются властителями  всего  мира,  если
станут королями биржи!
   Потом рассказывали, что  когда,  по  поручению  Делькамбра,  давно  уже
затаившего злобу против Саккара, у Ругона осторожно спросили,  как  бы  он
повел себя по отношению к брату  в  случае  судебного  вмешательства,  тот
откровенно заявил: "Ах, пусть он, наконец, избавит меня от  Саккара,  и  я
поставлю большущую свечу за его здоровье!" С той минуты, как Ругон оставил
Саккара на произвол судьбы,  участь  последнего  была  решена.  Делькамбр,
который после своего прихода  к  власти  все  время  подстерегал  Саккара,
наконец-то мог припереть его буквой закона, поймать в широкие  юридические
сети: теперь ему  нужен  был  только  предлог,  чтобы  натравить  на  него
жандармов и судей.
   Как-то утром Буш, выходивший из себя при мысли о том, что он все еще не
начал действовать, явился в суд. Если он не поторопится, ему  никогда  уже
не получить от Саккара четырех тысяч франков, которые причитались Мешен по
пресловутому счету расходов на маленького  Виктора.  План  его  был  очень
прост - он хотел поднять чудовищный скандал и обвинить Саккара в похищении
мальчика, что  дало  бы  ему  возможность  рассказать  со  всеми  гнусными
подробностями об изнасиловании матери  и  о  покинутом  ребенке.  Подобный
процесс,  возбужденный  против  директора  Всемирного  банка  в  атмосфере
волнения, вызванного критическим положением этого банка, несомненно должен
был взбудоражить весь Париж, и Буш все еще надеялся, что  Саккар  заплатит
ему при первой угрозе. Но чиновник прокуратуры, которому случилось принять
его, родной племянник Делькамбра, выслушал его рассказ  с  нетерпеливым  и
скучающим видом: нет, нет, эти сплетни ничего не стоят, они не подходят ни
под одну статью закона. Разочарованный, Буш возмутился, заговорил о  своем
долготерпении, о своей доброте по отношению к Саккару, о том, что он  даже
поместил свои деньги депозитом  во  Всемирный  банк.  Тут  судья  поспешно
перебил его. Как! Буш рискует потерять свои  деньги,  вложив  их  в  банк,
которому грозит неминуемый крах, и ничего не предпринимает!  Да  ведь  это
проще всего - надо только возбудить дело о мошенничестве, и с этой  минуты
правосудие  будет  поставлено  в  известность  о  жульнических  проделках,
влекущих за собой банкротство. Вот это сильный удар, не то что мелодрама о
какой-то девке, умершей от пьянства,  и  о  ребенке,  выросшем  в  сточной
канаве. Буш слушал внимательно и серьезно: его направляли по новому следу,
подсказывали ему новый образ действий, о котором  он  и  не  помышлял.  Он
понимал, к чему это могло повести: Саккар будет арестован, Всемирный  банк
погибнет навсегда. Уже одного только страха потерять свои деньги  было  бы
довольно, чтобы толкнуть Буша на  немедленное  решение;  он  вообще  любил
катастрофы, дававшие возможность половить рыбку в мутной воде.  Однако  он
сделал вид, что колеблется, сказал, что подумает, что зайдет еще раз,  так
что помощнику прокурора пришлось вложить  ему  в  руку  перо  и  заставить
написать тут же, у него в кабинете, на  его  письменном  столе  жалобу  на
мошенничество, после чего, выпроводив посетителя и пылая усердием, молодой
человек сейчас же отправился к своему дядюшке, министру юстиции. Дело было
сделано.
   На следующий день в помещении Общества на Лондонской  улице  у  Саккара
было  длительное  совещание  с  членами   наблюдательного   совета   и   с
юрисконсультом по поводу баланса,  который  он  хотел  представить  общему
собранию. Несмотря на  су