казаться  тайным
солдатом войск Гундермана. И с  этой-то  неуловимой  и  вездесущей  армией
боролся Саккар, боролся один, с поднятым забралом. Позади него, у колонны,
была скамья, но он никогда не садился и простаивал на ногах все  два  часа
биржевых операций, словно презирая усталость. Иногда, забывшись, он только
прислонялся плечом к каменной колонне,  которая  на  высоте  человеческого
роста  потемнела  и  отполировалась  от  всех  этих  прикосновений.  И  на
сероватой гладкой отделке здания  выделялась  многозначительная  деталь  -
блестящая жирная полоса на дверях,  на  стенах,  на  лестнице,  в  зале  -
гнусная  кайма  из  пота  нескольких  поколений  игроков  и  воров.  Очень
элегантный, очень подтянутый, как  все  биржевики,  Саккар  в  сюртуке  из
тонкого сукна и в ослепительном белье выглядел на фоне этих стен с  черным
бордюром человеком светским, спокойным и беззаботным.
   -  А  знаете,  -  сказал  Мозер,  понижая  голос,  -  говорят,  что  он
поддерживает повышение крупными  покупками  своих  акций.  Если  Всемирный
спекулирует собственными акциями, его песенка спета.
   - Еще одна сплетня!.. - запротестовал Пильеро. -  Разве  можно  сказать
наверняка, кто продает и кто покупает? Он приходит  сюда  по  делам  своих
клиентов, что вполне естественно. А кроме того и по своим делам - ведь он,
должно быть, тоже играет.
   Впрочем, Мозер не  настаивал.  Пока  еще  никто  на  бирже  не  решался
утверждать, что Саккар действительно ведет эту страшную кампанию,  что  он
покупает акции за  счет  общества  под  прикрытием  подставных  лиц  вроде
Сабатани, Жантру и многих других, главным  образом  членов  правления  его
банка. Об этом пока что шли только слухи, шепотом передаваемые  из  уст  в
уста,  опровергаемые  и  без  конца  возникающие  вновь,  хотя  никем   не
доказанные.  Вначале  Саккар  только  осторожно   поддерживал   курс,   по
возможности перепродавая акции,  чтобы  не  слишком  задерживать  движение
капиталов и не загромождать  кассы.  Но  теперь  он  был  слишком  увлечен
борьбой и предвидел, что в этот день он будет вынужден,  если  не  захочет
уступить поле битвы, покупать исключительно много.  Ордера  его  были  уже
розданы, и он старался казаться  таким  же  спокойным  и  веселым,  как  в
обычные дни, несмотря на свое смятение и на неуверенность  в  исходе  этой
все  более  затягивавшей  его  игры,  всю  опасность  которой  он  отлично
сознавал.
   Вдруг Мозер, который некоторое время вертелся за спиной  у  знаменитого
Амадье, глубокомысленно совещавшегося  с  каким-то  тщедушным  человечком,
снова в сильном волнении подбежал к Пильеро.
   - Я слышал, слышал своими ушами... - бормотал  он.  -  Он  сказал,  что
Гундерман распорядился продать больше, чем на  десять  миллионов...  О,  я
продаю, продаю, я продам все до последней рубашки!
   -  Черт  побери,  на  десять  миллионов!  -  прошептал  Пильеро  слегка
изменившимся голосом. - Да это настоящая резня.
   Теперь в  рокочущем,  все  возрастающем  шуме  толпы,  еще  усилившемся
благодаря всем этим частным беседам, можно было разобрать  только  одно  -
отголоски свирепого поединка Гундермана с Саккаром. Нельзя было  различить
отдельных слов, но весь этот многоголосый гул кричал только об  этом  -  о
спокойном, упорном и логичном желании одного продавать  и  о  лихорадочном
стремлении покупать, которое подозревали у другого. Противоречивые  слухи,
сначала передаваемые шепотом, под конец выкрикивались во все  горло.  Одни
кричали, чтобы их услышали в этом гаме; другие  таинственно  нагибались  к
самому уху собеседника и говорили очень тихо, даже когда  им  нечего  было
сказать.
   - Нет! Я не меняю своей установки на повышение! -  проговорил  Пильеро,
снова приободрившись. -  Солнце  светит  слишком  ярко  -  все  может  еще
наладиться...
   - Все рухнет, - возразил Мозер со свойственным ему жалобным  упорством.
- Дождь не заставит себя ждать, у меня был припадок печени сегодня ночью.
   Но тут  улыбка  Сальмона,  слушавшего  поочередно  и  того  и  другого,
сделалась до того язвительной, что  оба  остались  недовольны  и  потеряли
всякую уверенность. Уж не открыл ли этот дьявольски хитрый человек,  такой
спокойный, проницательный и скрытный, какого-нибудь третьего способа  игры
- ни на повышение, ни на понижение?..
   Саккар, стоя у своей колонны,  видел,  как  вокруг  него  растет  толпа
льстецов и клиентов. К нему без конца протягивались руки, и он пожимал  их
с  одинаковой  приветливой  непринужденностью,  вкладывая  в  каждое  свое
пожатие  обещание  победы.  Некоторые  подбегали,   обменивались   с   ним
двумя-тремя словами и уходили в восторге. Другие  упорно  не  отходили  от
него,  гордясь  тем,  что  принадлежат  к  его  свите.  Часто  он  любезно
разговаривал с людьми, даже не помня их имени. Так, он ни за что не  узнал
бы Можандра, если бы его не назвал капитан Шав. Капитан,  помирившийся  со
своим зятем, уговаривал его продать акции, но одного пожатия  директорской
руки  оказалось  достаточно,  чтобы  воспламенить  Можандра   безграничной
надеждой. Затем подошел Седиль, член правления и крупный торговец  шелком,
пожелавший получить минутную  консультацию.  Его  торговый  дом  пришел  в
упадок, все  его  состояние  было  до  такой  степени  связано  с  судьбой
Всемирного  банка,  что  возможное  понижение  грозило  ему  банкротством.
Исполненный тревоги, снедаемый своей страстью к игре,  озабоченный,  кроме
того, делами своего сына Гюстава, который не слишком преуспевал у Мазо, он
искал утешения и поддержки. Саккар потрепал его по  плечу,  и  он  отошел,
вновь преисполненный доверия и  пыла.  Затем  потянулась  целая  вереница:
банкир Кольб, который давно уже продал свои  акции,  но  подошел  так,  на
всякий  случай;  маркиз  де  Боэн,   посещавший   биржу   с   высокомерной
снисходительностью знатной особы - как  бы  из  любопытства  и  от  нечего
делать; даже Гюре, не способный долго сердиться и чересчур  себе  на  уме,
чтобы отнимать у людей свою дружбу до момента их окончательной  гибели,  и
тот явился  посмотреть,  нельзя  ли  еще  чем-нибудь  поживиться.  Но  вот
появился Дегремон, и все расступились. Он  пользовался  большим  влиянием.
Все заметили его приветливость, его дружески-доверчивую  манеру  шутить  с
Саккаром. Повышатели возликовали: у  него  была  репутация  очень  ловкого
человека, умеющего вовремя уйти с тонущего корабля; стало быть,  Всемирный
еще не собирался тонуть. Проходили мимо Саккара и  другие,  обмениваясь  с
ним только взглядом, его люди,  его  подчиненные,  которым  поручено  было
покупать акции. Многие из них покупали и  для  себя,  зараженные  горячкой
игры, просто  свирепствовавшей  среди  служащих  Лондонской  улицы,  вечно
подстерегавших, вечно подслушивавших у дверей в погоне за сведениями.  Два
раза своей мягкой изящной походкой прошел Сабатани, итальянец  с  примесью
восточной крови, сделав вид, будто он даже не заметил патрона,  а  Жантру,
неподвижно  стоявший  в  нескольких  шагах  спиной  к   Саккару,   казался
совершенно поглощенным чтением телеграмм иностранных  бирж,  вывешенных  в
рамках за проволочной сеткой. Агент  Массиас,  на  бегу  растолкав  группу
людей, слегка кивнул Саккару,  должно  быть  давая  понять,  что  выполнил
какое-то спешное поручение. И по мере того как час  открытия  приближался,
непрерывный топот двойного потока толпы, бороздившего  зал,  заполнял  его
шумом и грохотом морского прибоя.
   Все ждали объявления первого курса.
   Мазо и Якоби, выйдя вместе из кабинета  биржевых  маклеров,  подошли  к
барьеру и стали рядом, как добрые друзья. Между тем они были  противниками
- и хорошо знали это - в беспощадной борьбе, которая длилась уже несколько
недель и могла кончиться разорением того или другого.  Мазо,  маленький  и
стройный, отличался веселой  живостью  человека,  которому  всегда  везет,
которому посчастливилось  в  тридцать  два  года  получить  по  наследству
маклерскую контору своего дяди. Якоби, бывший поверенный, которого сделали
маклером за выслугу  лет,  по  милости  клиентов,  снабдивших  его  нужной
суммой,  обладал  круглым  животом  и  тяжелой  походкой,  выдававшей  его
шестьдесят лет;  это  был  высокий  седеющий  лысый  весельчак  с  широкий
физиономией добродушного жуира. С записными книжками в руках они  говорили
о погоде, словно в этих нескольких листках не было миллионов, которыми они
должны были обменяться, точно ружейными  залпами,  в  смертельной  схватке
предложения и спроса.
   - Каков морозец, а?
   - Да, но представьте себе, я пришел пешком, чудесная погода!
   Подойдя к  так  называемой  "корзине"  -  большому  круглому  бассейну,
который еще не успели заполнить  ненужными  бумагами  и  фишками,  они  на
минуту остановились у красного бархатного барьера  и,  опершись  на  него,
продолжали перебрасываться  незначительными  отрывистыми  фразами,  искоса
поглядывая по сторонам.
   Четыре пролета в форме  креста,  отгороженные  решетками,  нечто  вроде
четырехконечной звезды с бассейном в центре, были святилищем,  недоступным
для публики. Между передними концами звезды  находилось  с  одной  стороны
отделение наличного счета, где на высоких стульях восседали  перед  своими
огромными счетными книгами три котировщика;  с  другой  стороны  отделение
поменьше, прозванное "гитарой" - должно быть, за свою форму -  и  открытое
для  публики,  давало  возможность  служащим   и   спекулянтам   сноситься
непосредственно с маклерами.  Сзади,  в  углу,  образуемом  двумя  другими
концами звезды, находилось прямо среди толпы отделение французской  ренты,
где каждый  маклер,  как  и  в  отделении  наличного  счета,  имел  своего
специального представителя, конторщика с особой записной книжкой, так  как
маклеры, собравшиеся вокруг "корзины", занимаются исключительно операциями
на срок, целиком отдаваясь безудержному азарту игры.
   Заметив в левом пролете своего доверенного Бертье, делавшего ему знаки,
Мазо подошел к нему и вполголоса  обменялся  с  ним  несколькими  словами;
доверенные, имея право входить в пролеты, должны,  однако,  оставаться  на
почтительном расстоянии от обитого красным бархатом барьера, к которому не
смеет прикоснуться рука непосвященного. Мазо ежедневно приходил на биржу с
Бертье и с двумя конторщиками, работавшими у него  в  отделении  наличного
счета и в отделении ренты, причем нередко к ним присоединялся и ликвидатор
его конторы. Кроме того, у него был еще служащий, разносивший  телеграммы.
Эту  должность  по-прежнему  занимал  юный  Флори;  лицо  его  все  больше
зарастало густой бородой, и  на  нем  едва  виднелись  блестящие  ласковые
глаза. Со времени своего выигрыша в десять  тысяч  франков  после  Садовой
Флори, потерявший голову от требований Шюшю,  которая  стала  капризной  и
ненасытной, отчаянно  играл  за  свой  счет,  совершенно  не  рассчитывая,
всецело полагаясь на тактику Саккара, слепо доверяя ему. Ордера, о которых
он узнавал, телеграммы, проходившие  через  его  руки,  служили  для  него
достаточным указанием. Спустившись бегом  с  телеграфа,  помещавшегося  на
втором этаже, с целой охапкой телеграмм в руках, он велел сторожу  позвать
Мазо; тот оставил Бертье и подошел к "гитаре".
   - Их надо разобрать и распределить сегодня же, сударь?
   - Конечно, раз они прибывают в таком количестве... Что тут такое?
   - Да все насчет Всемирного! И почти все ордера на покупку.
   Маклер привычной рукой перебирал телеграммы,  видимо  довольный.  Тесно
связанный с Саккаром, давно уже ссужая ему крупные суммы  репортом  и  еще
сегодня утром получив от  него  ордера  на  покупку  огромного  количества
акций, он в конце концов превратился  в  официального  маклера  Всемирного
банка. И если до сих пор он все-таки испытывал легкое беспокойство, то это
стойкое  увлечение  публики,  эти  упорные  покупки,  не   прекращавшиеся,
несмотря на невероятное повышение курса, совершенно успокаивали его. Среди
других имен, которыми  были  подписаны  телеграммы,  особое  его  внимание
привлекло одно имя - Фейе - сборщика ренты  в  Вандоме;  по-видимому,  тот
приобрел необычайно  многочисленную  клиентуру  мелких  покупателей  среди
фермеров, богомольных прихожан и  священников  своей  провинции,  так  как
каждую неделю он слал ему множество телеграмм.
   - Передайте это в отделение наличного счета, - сказал Мазо Флори.  -  И
не ждите, чтобы вам спускали телеграммы вниз, будьте наверху и  берите  их
сами.
   Флори облокотился на перила отделения наличного счета и громко крикнул:
   - Мазо! Мазо!
   Подошел Гюстав Седиль - на бирже служащие теряют свое имя и приобретают
имя маклера, представителями которого являются. Самого Флори тоже называли
здесь Мазо. Около двух лет назад  Гюстав  оставил  службу  в  конторе,  но
недавно снова вернулся туда, чтобы убедить отца  заплатить  его  долги.  В
этот день, ввиду отсутствия главного  конторщика,  ему  поручили  наличный
счет, и это очень занимало его. Пошептавшись друг с другом, Гюстав и Флори
сговорились покупать для  Фейе  только  по  последнему  курсу,  а  сначала
поиграть на его ордерах для себя, покупая и перепродавая от  имени  своего
постоянного подставного лица: они надеялись заработать на разнице, так как
повышение казалось им несомненным.
   Между тем Мазо снова подошел к "корзине". Курьеры то и дело  передавали
ему фишки от кого-нибудь  из  клиентов,  не  имевших  возможности  подойти
ближе, - фишки, на которых  было  карандашом  нацарапано  распоряжение.  У
каждого маклера была фишка определенного цвета - красная, желтая, голубая,
зеленая, - чтобы ее легко  было  отличить.  У  Мазо  была  зеленая,  цвета
надежды, и маленькие зеленые бумажки постепенно накапливались в его руках;
эти фишки передавали ему курьеры,  принимавшие  их  в  конце  проходов  от
служащих и спекулянтов, которые заранее запасались ими,  чтобы  не  терять
времени. У бархатного барьера Мазо снова  столкнулся  с  Якоби.  Тот  тоже
держал в руке все увеличивавшуюся пачку фишек, красных фишек цвета свежей,
только что пролившейся крови, несомненно, то были ордера Гундермана и  его
приверженцев, ведь ни для кого не было тайной, что Якоби  в  подготовке  к
бойне был агентом понижателей, главным палачом  еврейского  банка.  В  эту
минуту  он  разговаривал  с  другим  агентом,  Делароком,   своим   зятем,
христианином, женатым на еврейке Это был рыжий коренастый  толстяк,  почти
совершенно лысый, завсегдатай великосветских клубов.  Все  знали,  что  он
получает ордера от Дегремона, который  недавно  поссорился  с  Якоби,  как
когда-то поссорился с Мазо. Анекдот, который рассказывал Деларок,  сальный
анекдот о жене, вернувшейся  к  мужу  без  рубашки,  зажег  огонек  в  его
маленьких подмигивающих глазках;  оживленно  жестикулируя,  он  размахивал
своей  записной  книжкой,  откуда  торчала  пачка  его  фишек,  голубых  -
бледно-голубых, как апрельское небо.
   - Вас просит господин Массиас, - сказал курьер, подойдя  к  Мазо.  Мазо
поспешил подойти к краю пролета. Агент, полностью состоявший на  жалованье
у Всемирного банка, принес ему сведения о  кулисе,  которая,  несмотря  на
мороз, уже начала  свою  деятельность  под  сводами  галереи.  Кое-кто  из
спекулянтов отваживался даже войти на минутку погреться в зал, но кулисье,
закутанные в теплые пальто с  поднятыми  меховыми  воротниками,  держались
молодцом;  собравшись,  как  обычно,  в  кружок  под   часами,   они   так
волновались, кричали и жестикулировали, что не чувствовали холода. Молодой
Натансон, успешно делавший карьеру, был из числа наиболее деятельных с тех
пор, как ему улыбнулось счастье и он, мелкий отставной служащий  Движимого
кредита, додумался снять помещение и открыть кассу.
   Массиас наскоро объяснил, что понижатели выбросили на рынок целую пачку
акций, и так как в связи с этим курс мог поколебаться, Саккар решил, чтобы
повлиять на первый официальный  курс  в  "корзине",  провести  операцию  в
кулисе. Накануне последний курс Всемирного  остановился  на  трех  тысячах
тридцати франках, и Саккар дал распоряжение Натансону  купить  сто  акций,
которые другой кулисье должен был предложить по три тысячи тридцать  пять.
Это давало увеличение на пять франков.
   - Хорошо, вот этот курс и придет к нам, - сказал Мазо. И он вернулся  к
группе биржевых маклеров, собравшихся в полном составе. Их было шестьдесят
человек, и, вопреки уставу,  они  уже  совершали  между  собой  сделки  по
среднему курсу, не дождавшись удара  колокола.  Ордера,  данные  по  ранее
установленному курсу, не влияли на рынок, потому что необходимо было ждать
официального курса, тогда как ордера без обозначения  цен,  дающие  полную
свободу чутью маклера, вызывали постоянное колебание различных  котировок.
Хороший маклер должен обладать проницательностью и  предусмотрительностью,
быстрым соображением и крепкими мускулами, так  как  успех  часто  зависит
именно от его проворства, не говоря уж о необходимости иметь прочные связи
в высших финансовых сферах, получать сведения отовсюду и, главное, быть  в
курсе телеграмм, получаемых с французских  и  иностранных  бирж.  А  сверх
всего этого надо иметь зычный голос, чтобы кричать погромче.
   Но вот пробило час,  удар  колокола  пронесся,  как  порыв  ветра,  над
волнующимся морем голов, и не  успел  еще  замереть  последний  звук,  как
Якоби, опершись обеими руками на бархатный барьер, рявкнул  своим  могучим
голосом, заглушившим все остальные:
   - Даю "всемирные"... Даю "всемирные"...
   Он не назначал  цены,  выжидая  предложения.  Все  шестьдесят  маклеров
подошли  ближе  и  окружили  "корзину",  где  уже  виднелись  яркие  пятна
брошенных фишек. Стоя лицом к лицу, они  испытующе  всматривались  друг  в
друга, точно дуэлянты перед  поединком,  горя  нетерпением  узнать,  каков
будет первый курс.
   - Даю "всемирные", - гремел бас Якоби. - Даю "всемирные"...
   - По какому курсу "всемирные"?  -  крикнул  Мазо  тонким,  но  до  того
пронзительным голосом, что этот голос покрыл бас  его  коллеги,  как  звук
флейты выделяется над аккомпанементом виолончели.
   И Деларок предложил вчерашний курс:
   - Беру "всемирные" по три тысячи тридцать.
   Но другой маклер тут же повысил:
   - Пришлите "всемирные" по три тысячи тридцать пять.
   Это был  курс  кулисы,  который  пришел  сюда,  препятствуя  арбитражу,
по-видимому задуманному  Делароком,  собиравшимся  купить  в  "корзине"  и
немедленно перепродать в кулисе, чтобы  положить  в  карман  пять  франков
разницы. Тогда Мазо, уверенный в том, что Саккар одобрит его, рискнул:
   - Беру по три тысячи сорок... Пришлите "всемирные" по три тысячи сорок.
   - Сколько? - вынужден был спросить Якоби.
   - Триста.
   Каждый записал несколько слов в своей записной книжке,  и  сделка  была
заключена; первый курс установился с повышением на десять  франков  против
вчерашнего.  Мазо  отделился  от  группы  и  передал  эту  цифру  тому  из
котировщиков, в книге которого значился Всемирный.
   И вот плотина прорвалась: в течение  двадцати  минут  были  установлены
курсы и других ценных бумаг. Вся масса сделок,  подготовленных  маклерами,
заключалась без особых отклонений, и все же котировщики на  своих  высоких
стульях, оглушенные шумом "корзины" и шумом отделения наличного счета, где
тоже шла лихорадочная работа, с большим  трудом  успевали  записывать  все
данные, бросаемые  им  на  лету  маклерами  и  их  помощниками.  Сзади,  в
отделении ренты, тоже неистовствовали. С момента открытия биржи шум толпы,
похожий на непрерывный гул морского прибоя, звучал  по-иному:  теперь  над
этим глухим рокотом выделялись нестройные возгласы спроса  и  предложения,
характерные выкрики, звучащие то выше,  то  ниже,  прерывающиеся  и  снова
раздающиеся - каждый раз на другой ноте, отрывистые, как перекличка хищных
птиц во время бури.
   Саккар  улыбался,  стоя  у  своей  колонны.  Его  свита  сделалась  еще
многочисленнее: повышение акций Всемирного на десять