ованья,  которые  мы  доведем  до
шестидесяти тысяч.
   Ошеломленные, брат и сестра  слушали  его,  невольно  заинтересовавшись
этими цифрами.
   - Итак, вы видите, что вы честные люди, что  вы  платите  за  все,  что
берете... Впрочем, все это пустяки. Я хотел сказать вам другое...
   Он встал и торжествующе помахал листком.
   - По курсу в  три  тысячи  ваши  три  тысячи  акций  дадут  вам  девять
миллионов.
   - В три  тысячи!  -  вскричали  они,  протестуя  жестами  против  этого
сумасшедшего упорства.
   - Именно так! И я запрещаю вам продавать раньше, я сумею помешать вам в
этом. Да, да, силой, по праву друга, который  не  позволит  своим  друзьям
делать глупости. Мне нужен курс в три тысячи, и я добьюсь его!
   Что  было  ответить  этому  страшному  человеку,  пронзительный   голос
которого, напоминавший крик петуха, звенел победой? Они опять рассмеялись,
с  деланным  равнодушием  пожимая  плечами,  и  заявили,  что  ничуть   не
беспокоятся, так как такого курса никогда не будет.
   А он  снова  сел  к  столу  и  занялся  другими  вычислениями  -  своим
собственным счетом. Заплатил ли он, заплатит ли он в будущем за  свои  три
тысячи акций? Это оставалось сомнительным. Возможно даже, что у него  было
значительно больше акций, но этого никто хорошенько не знал,  так  как  он
тоже служил Обществу подставным лицом и  трудно  было  различить  в  общей
массе акций принадлежавшие лично ему. Его карандаш чертил бесконечные ряды
цифр. Потом он резко перечеркнул  все  и  смял  бумагу.  Это  да  еще  два
миллиона, подобранные им в грязи и в крови  Садовой,  -  такова  была  его
доля.
   - У меня деловое свидание, я вас покидаю,  -  сказал  он,  взявшись  за
шляпу. - Но ведь все решено, не так ли? Через неделю - совет  правления  и
сразу после него чрезвычайное общее собрание, где мы будем голосовать.
   Оставшись одни, растерянные и усталые, Каролина и Гамлен с минуту молча
смотрели друг на друга.
   - Ничего не поделаешь, - заявил, наконец,  Гамлен,  отвечая  на  тайные
мысли сестры. - Мы взялись за дело, нельзя бросить его  на  полдороге.  Он
прав, было бы глупо с нашей стороны отказываться от всех этих  богатств...
Я всегда смотрел на себя как на человека науки,  который  только  приводит
воду  к  колесам  мельницы.  Мне  кажется,  эта  вода  оказалась  обильным
прозрачным потоком, которому банк обязан своим быстрым успехом.  Так  вот,
поскольку мое  поведение  безупречно,  не  будем  терять  мужество,  будем
работать.
   Она встала со стула, пошатываясь, бормоча:
   - О, эти деньги, эти деньги!..
   И, задыхаясь от непреодолимого волнения, охватившего  ее  при  мысли  о
всех этих миллионах, которые должны были на них свалиться, она бросилась к
нему на шею и заплакала. Конечно, это были слезы радости,  слезы  счастья;
наконец-то она увидит брата справедливо вознагражденным за его ум, за  его
труд. Но к этим чувствам примешивалась и горечь, причины  которой  она  не
понимала сама, горечь смутного стыда и страха. Он  начал  подшучивать  над
ней, оба сделали вид, будто им очень весело, но в душе осталось неприятное
чувство, глухое недовольство собой, словно их  втайне  мучила  совесть  за
какое-то нечистое сообщничество.
   - Да, он прав, - повторила Каролина. - Все поступают так. Такова жизнь.
   Совет правления заседал в новом зале роскошного особняка на  Лондонской
улице. Это была уже не сырая  комната,  где  царил  зеленоватый  полумрак,
бледный отсвет соседнего сада, а просторное светлое помещение  с  четырьмя
окнами на улицу, с высоким потолком и величественными стенами, украшенными
живописью,  сверкавшими  позолотой.  Кресло  председателя  было  настоящим
троном, возвышавшимся над остальными  креслами:  великолепные  и  суровые,
словно предназначенные для заседания  совета  министров,  они  выстроились
вокруг огромного стола, покрытого красным бархатом.  А  с  монументального
камина  из  белого  мрамора,  где  зимой  весело  пылали  дрова,  смотрело
приветливое и тонкое лицо папы, который, казалось, лукаво посмеивался  над
тем, что находится в таком месте. Саккар окончательно забрал в  руки  всех
членов совета, попросту подкупив  большинство  из  них.  Маркиз  де  Боэн,
замешанный  в  какую-то  грязную  историю  и  уличенный  чуть  ли   не   в
мошенничестве, смог, благодаря Саккару, замять скандал,  возместив  убытки
обворованной  фирме;  таким  образом  он  превратился  в  покорного  слугу
Саккара,  но  не  потерял  при  этом  своей  горделивой  осанки   и,   как
представитель высшей знати,  оставался  лучшим  украшением  совета.  Гюре,
после того как Ругон выгнал его за кражу сообщения об уступке Венецианской
области, тоже отдал всего себя Всемирному банку, защищая  его  интересы  в
Законодательном корпусе, ловя для него  рыбу  в  мутной  воде  политики  и
оставляя себе львиную долю барышей со своих наглых плутней, которые  могли
в любую минуту привести его в Мазас.  Виконт  де  Робен-Шаго,  заместитель
председателя, получил сто тысяч франков секретного вознаграждения  за  то,
что не глядя давал свою  подпись  во  время  длительных  отлучек  Гамлена.
Банкир Кольб за свое любезное невмешательство в дела банка  также  получил
возможность заработать, умело используя за границей  могущество  фирмы,  а
порой и компрометируя ее  своими  арбитражными  операциями.  Даже  Седиль,
владелец  фабрики  шелка,  понесший  большие  убытки  при  одной  страшной
ликвидации, занял у банка солидную  сумму,  которую  был  не  в  состоянии
вернуть.  Один  только  Дегремон  сохранял  полнейшую   независимость   по
отношению к Саккару, что порой беспокоило последнего, хотя  этот  любезный
господин был  по-прежнему  мил,  приглашал  его  на  свои  вечера  и  тоже
подписывал все без  возражений,  с  готовностью  скептически  настроенного
парижанина, для которого все идет хорошо, пока он наживает  деньги.  И  на
этот раз, несмотря на исключительную важность заседания совета, оно прошло
так же гладко, как обычно.  Это  превратилось  в  привычку;  по-настоящему
работали  только  на  узких  совещаниях,  пятнадцатого  числа,  а  широкие
совещания в конце месяца лишь торжественно утверждали решения.  Равнодушие
членов  совета  дошло  до  того,  что,  во  избежание   слишком   большого
однообразия   протоколов,   неизменно   отражавших   всеобщее   одобрение,
приходилось приписывать участникам заседаний сомнения,  возражения,  целые
воображаемые дискуссии, которые выслушивались на следующем  заседании  без
всякого удивления и подписывались без тени улыбки.
   Дегремон бросился навстречу Гамлену и пожал ему обе руки: он уже знал о
хороших, о чрезвычайно важных известиях, которые тот привез.
   - Ах, дорогой председатель, как я счастлив поздравить вас!
   Все окружили Гамлена, приветствуя его, в том числе и Саккар, словно они
еще не видались; и когда, объявив заседание открытым, Гамлен начал  читать
приготовленный для общего собрания отчет, все слушали внимательно, вопреки
обыкновению. Блестящие результаты, которые были уже достигнуты  обществом,
великолепные виды на будущее, остроумный способ увеличения  капитала,  при
котором одновременно покрывались и старые акции,  -  все  было  принято  с
восторженным одобрением. Никому не пришло в  голову  требовать  каких-либо
объяснений. Все шло отлично. Седиль нашел  какую-то  цифровую  ошибку,  но
было решено даже не вносить его замечания в протокол,  чтобы  не  нарушать
прекрасного  единодушия  членов  совета,  которые   поспешно,   в   порыве
энтузиазма, подписались все, один за другим, без единого возражения.
   Заседание кончилось, все  встали,  смеясь,  обмениваясь  шутками  среди
ослепительной позолоты зала. Маркиз де Боэн описывал  охоту  в  Фонтенбло.
Депутат Гюре, недавно  ездивший  в  Рим,  рассказывал,  каким  образом  он
получил там благословение  папы.  Кольб  исчез;  он  спешил  на  свидание.
Остальные члены правления, статисты, слушали Саккара, шепотом дававшего им
указания, как нести себя на общем собрании.
   Но Дегремон, которому  виконт  де  Робен-Шаго  докучал  преувеличенными
восхвалениями отчета Гамлена, взял директора под руку и шепнул ему на ухо:
   - Не слишком ли мы увлекаемся, а?
   Саккар умолк и взглянул на него.  Он  вспомнил,  как  сильно  колебался
вначале, собираясь привлечь Дегремона к участию в деле и зная его как мало
надежного человека.
   - Что ж, кто верит мне, пусть следует за мной! - произнес он  намеренно
громко, чтобы его услыхали все.
   Спустя три дня в  большом  праздничном  зале  отеля  "Лувр"  состоялось
экстренное общее собрание  акционеров.  Для  этого  торжественного  случая
жалкий голый  зал  улицы  Бланш  был  признан  неподходящим,  понадобилось
парадное помещение, еще не остывшее от веселья полковых обедов и свадебных
балов. Согласно уставу, присутствовать на этом собрании разрешалось лицам,
имевшим не менее двадцати акций, и пришли более тысячи двухсот акционеров,
представлявших четыре тысячи с лишним голосов.  Формальности,  соблюдаемые
при входе,  проверка  билетов  и  регистрация  отняли  более  двух  часов.
Радостный гул голосов наполнял зал, где можно  было  увидеть  всех  членов
правления и многих старших служащих банка. Сабатани, стоя в  центре  одной
из групп, вкрадчивым, ласкающим голосом  рассказывал  о  своей  родине,  о
Востоке. Тем, кто слушал его удивительные  истории,  казалось,  будто  там
стоит только нагнуться, чтобы  подобрать  серебро,  золото  и  драгоценные
камни, и Можандр, который, уверовав в повышение,  решился  в  июне  купить
пятьдесят акций Всемирного банке по курсу в тысячу двести франков, смотрел
на него, разинув рот, в восторге  от  своего  чутья.  А  Жантру,  который,
разбогатев, окончательно погряз в разврате, еще не  пришел  в  себя  после
вчерашней  попойки  и   усмехался,   иронически   кривя   рот.   Назначили
распорядительный  комитет,  и  председатель   Гамлен   открыл   заседание.
Лавиньер, вторично избранный в наблюдательный совет и  мечтавший  стать  в
конце  отчетного  года  членом  правления,  сделал  доклад  о   финансовом
положении общества на 31 декабря; таков был  предписанный  уставом  способ
заранее контролировать предварительный баланс. Он привел баланс последнего
отчетного года, представленный очередному собранию в апреле,  великолепный
баланс, который выявил чистую прибыль в одиннадцать с половиной  миллионов
и позволил сверх пяти процентов, отчисленных акционерам, десяти  процентов
- членам правления и десяти  процентов  -  в  запасный  фонд,  выдать  еще
тридцать три процента дивиденда. Затем, с помощью целого потока  цифр,  он
доказал, что сумма в  тридцать  шесть  миллионов  -  приблизительный  итог
прибылей текущего года - не только не преувеличена,  но  даже  ниже  самых
скромных  ожиданий.  Лавиньер  действительно  был   в   этом   уверен   и,
по-видимому, тщательно изучил документы, предложенные ему для проверки, но
цифры эти не имели ровно  никакого  значения,  так  как  для  того,  чтобы
основательно проверить отчет, надо составить его заново  самому.  Впрочем,
акционеры и не слушали его. Только несколько верующих - Можандр и  другие,
мелкая сошка, имеющая по одному или по два голоса,  -  жадно  впитывали  в
себя  каждую  цифру  посреди  неумолкающего  гула   разговоров.   Проверка
наблюдательного совета никого не интересовала.  И  благоговейное  молчание
воцарилось лишь тогда, когда поднялся Гамлен. Он  не  успел  еще  раскрыть
рот, как разразились  бурные  аплодисменты:  то  была  дань  почтения  его
рвению, поразительному упорству и мужеству  этого  человека,  который  так
далеко отправился за бочками золота, чтобы высыпать его на Париж.  С  этой
минуты начался успех, который, все возрастая, перешел в настоящий  триумф.
Новое напоминание о прошлогоднем балансе, которого никто не слушал,  когда
о нем говорил Лавиньер,  было  встречено  приветственными  возгласами.  Но
особенную радость вызвали примерные расчеты будущего баланса; миллионы  от
Всеобщей  компании  объединенного  пароходства,   миллионы   от   Общества
серебряных рудников Кармила; миллионы от  Турецкого  Национального  банка;
цифрам не было конца;  эти  тридцать  шесть  миллионов  составились  самым
естественным образом  и  рассыпались  звонким  водопадом.  Далее  горизонт
будущих  операций  еще  более  расширялся.  Появилась  Компания  восточных
железных дорог - сперва центральная линия, где работы должны были начаться
в ближайшее время, затем ветки,  целая  сеть  современной  промышленности,
брошенная на Азию, триумфальное возвращение человечества к своей колыбели,
возрождение целого мира. А там,  вдали,  смутно  виднелось  нечто,  о  чем
нельзя было говорить вслух, - тайна,  венец  здания,  которому  предстояло
поразить  народы.  Общее  собрание  с   полнейшим   единодушием   одобрило
предложенные  Гамленом  пункты  резолюции:  доведение  капитала   до   ста
пятидесяти миллионов, выпуск ста тысяч новых акций по восемьсот  пятьдесят
франков, покрытие старых акций премией на новые акции и прибылями будущего
баланса,  которыми  распоряжались  заранее.  Эта  гениальная  мысль   была
встречена громом аплодисментов. Толстые руки Можандра, хлопавшие изо  всех
сил, виднелись над головами. На  передних  скамьях  неистовствовали  члены
правления и служащие банка, предводительствуемые Сабатани, который вскочил
с места и стоя кричал: "Браво! Браво!", как в театре. Все пункты резолюции
были приняты с восторгом.
   Между тем Саккар подготовил один инцидент, и время для  него,  наконец,
настало. Он знал,  что  его  обвиняют  в  спекуляции  на  бирже,  и  решил
изгладить малейшие  сомнения  недоверчивых  акционеров,  если  бы  таковые
оказались в зале.
   Наученный им Жантру поднялся с места и, гнусавя, заявил:
   - Господин председатель, полагаю, что выражу желание многих акционеров,
если попрошу формально подтвердить, что Общество не оставляет за собой  ни
одной из своих акций.
   Гамлен, не предупрежденный заранее,  на  секунду  смутился  и  невольно
обернулся к Саккару. Незаметный до сих  пор  на  своем  месте,  тот  вдруг
вырос, выпрямившись во весь свой маленький рост, и  ответил  пронзительным
голосом:
   - Ни одной, господин председатель!
   При этом ответе, неизвестно почему, снова раздались аплодисменты.  Если
по существу Саккар и солгал, то формально Общество действительно не  имело
за собой ни одной акции, так как прикрывалось именем Сабатани и других. На
этом и кончилось заседание; публика еще немного поаплодировала и разошлась
очень весело и очень шумно.
   Отчет об  этом  заседании,  появившийся  в  ближайшие  дни  в  газетах,
произвел огромный эффект на бирже и во всем Париже.  Жантру  приберег  для
этой минуты последний залп рекламы,  самые  оглушительные  фанфары,  какие
раздавались в печати за последние годы.  Шутники  рассказывали,  будто  он
уговорил некоторых дам полусвета  вытатуировать  на  самых  сокровенных  и
нежных частях тела слова "Покупайте акции Всемирного банка",  пользуясь  и
этим средством рекламы. К тому же он, наконец, осуществил свой грандиозный
замысел -  купил  "Финансовый  бюллетень",  солидную  старую  газету,  уже
двенадцать лет пользовавшуюся репутацией  безукоризненной  честности.  Это
обошлось недешево, зато серьезная клиентура - трусливые буржуа, осторожные
богачи,  словом,  все  уважающие  себя  денежные  тузы  -  была,  наконец,
завоевана. За две недели курс на бирже поднялся до  полутора  тысяч,  а  к
концу августа, непрерывно повышаясь, он достиг  двух  тысяч.  И  увлечение
продолжало расти; в заразительной горячке  ажиотажа  оно  увеличивалось  с
каждым часом. Покупали все, покупали даже самые  благоразумные;  никто  не
сомневался в том, что курс поднимется еще, что он  будет  подниматься  без
конца. Открывались таинственные пещеры "Тысячи и одной ночи", бесчисленные
сокровища халифов отдавались вожделеющему Парижу. Казалось, все  мечты,  о
которых шепотом говорили в течение многих месяцев, сбывались на  глазах  у
очарованной толпы: колыбель  человечества  будет  отвоевана,  исторические
древние города побережья восстанут из песков, природные богатства Дамаска,
потом Багдада, а за ними Индии и Китая будут разрабатываться  победоносной
толпой наших инженеров. Покорение Востока, которое не удалось Наполеону  с
его шпагой, осуществило акционерное общество, бросив туда армию заступов и
тачек. Завоевание Азии стоит миллионов, но оно даст  миллиарды.  И  больше
всего торжествовали участницы нового крестового похода - женщины, твердя о
нем на своих  интимных  файф-о-клоках,  на  пышных  великосветских  ночных
приемах, за  столом  и  в  альковах.  Да,  да,  они  предвидели  все  это:
Константинополь уже взят, скоро возьмут Бруссу,  Ангору  и  Алеппо,  затем
Смирну, Трапезунд,  все  города,  осаждаемые  Всемирным  банком,  а  потом
наступит день,  когда  будет  покорен  последний,  священный  город,  тот,
который не назывался вслух и был как бы обетованной  землей  этой  дальней
экспедиции. Отцы, мужья и любовники, подстрекаемые  этим  неистовым  пылом
женщин, давали теперь маклерам ордера на покупку  акций  под  неумолкаемый
крик: "Так угодно богу!" А потом пошла мелкота, шумная,  топочущая  толпа,
какая всегда идет  следом  за  крупными  войсками.  Азарт  перекинулся  из
гостиных в кухни, от буржуа к рабочему  и  крестьянину,  и  теперь  в  эту
сумасшедшую пляску миллионов бросал жалких подписчиков, имеющих одну, три,
четыре,  десять  акций:  швейцаров,  собравшихся  на  покой,  старых  дев,
пестующих  своих  кошек,  мелких  провинциальных  чиновников  в  отставке,
живущих на десять су в день, сельских священников, раздавших беднякам все,
что у них было, - всю  эту  отощавшую  и  изголодавшуюся  массу  полунищих
рантье, которых каждая биржевая катастрофа  убивает,  словно  эпидемия,  и
одним махом укладывает в общую могилу.
   И вся эта экзальтация по поводу акций Всемирного банка,  это  повышение
курса, летевшего вверх, словно подхваченного вихрем религиозного восторга,
были в полном соответствии с музыкой, все громче звучавшей в Тюильри и  на
Марсовом поле, с непрерывными празднествами, дурманившими Париж  с  самого
открытия Выставки. Флаги особенно звонко плескались  в  удушливом  воздухе
этих знойных дней; и каждый вечер залитый огнями город сверкал под  ночным
небом, как колоссальный дворец, в залах которого до самой зари не засыпает
разгул. Веселье переходило из дома в  дом,  улицы  были  полны  опьянения;
звериные запахи, хмельные испарения пиршеств, жаркое дыхание  сплетающихся
тел дымным облаком поднимались к небу, простирая над крышами ночь  Содома,
Вавилона  и  Ниневии.  С  мая  месяца  со  всех  концов   земли   началось
паломничество императоров и королей; их шествию не было конца; около сотни
государей и государынь, принцев и  принцесс  прибыло  на  Выставку.  Париж
кишел величествами и высочествами; он приветствовал императора русского  и
императора австрийского, турецкого султана и египетского  вице-короля,  он
бросался под колеса карет, чтобы поближе рассмотреть прусского короля,  за
которым, как  верный  пес,  следовал  Бисмарк.  Приветственные  салюты  не
умолкали  на  площади  Инвалидов,  а  толпа,  теснившаяся   на   Выставке,
восхищалась огромными мрачными пушками Круппа,  присланными  из  Германии.
Чуть ли не каждую неделю в зале Оперы загорались люстры ради какого-нибудь
официального празднества. Мелкие  театры  и  рестораны  были  переполнены,
тротуары не вмещали широкого  потока  проституции.  Наполеон  III  пожелал
собственноручно раздать награды шестидесяти тысячам  участников  Выставки.
Это торжество  превзошло  своей  роскошью  все  прежние:  то  была  слава,
озарившая  Париж,  расцвет  империи.  Император,   окруженный   обманчивым
феерическим  ореолом,  казался   властелином   Европы.   Он   говорил   со
спокойствием силы и обещал мир. В  тот  же  самый  день  в  Тюильри  стало
известно  о  страшной  катастрофе  в  Мексике,  о  казни  Максимилиана,  о
французской крови и французск