подняли страшный шум! За работу!
     И она снова  приняла  позу  богини,  опять  превратилась  в  прекрасную
статую. Мужчины застыли на своих местах, словно пригвожденные. Один Ла Рукет
осмелился тихонько, кончиками пальцев, отбивать на ручке  кресла  барабанную
дробь. Ругон откинулся назад и глядел на Клоринду, все  более  погружаясь  в
задумчивость, охваченный мыслями, в которых образ молодой  девушки  вырастал
до грандиозных размеров. Женщина  все-таки  удивительный  механизм.  Никогда
раньше ему не приходило  в  голову  ее  изучать.  Теперь  у  него  появилось
предчувствие каких-то необыкновенных осложнений. На одно мгновение  он  ясно
ощутил могущество этих  обнаженных  плеч,  способных  потрясти  мир.  В  его
затуманенных глазах Клоринда становилась  все  выше  и  выше,  пока,  словно
гигантская статуя, не заслонила собою окно.  Но  Ругон  поморгал  глазами  и
увидел, что по сравнению с ним она совсем маленькая, хотя и стоит на  столе.
Тогда он улыбнулся. При желании ему ничего не стоило бы  отшлепать  ее,  как
девчонку; и он внутренне удивился, как она могла хотя бы на  минуту  внушить
ему страх.
     В это время с другого конца галереи донеслись звуки  каких-то  голосов.
Ругон по  привычке  насторожился,  но  различил  лишь  быструю  и  невнятную
итальянскую речь. Рускони пробрался через заграждения из мебели и,  опершись
рукой о спинку кресла графини, в почтительной позе ей  о  чем-то  пространно
рассказывал. Графиня ограничивалась кивками головы. Один  раз,  однако,  она
сделала в знак несогласия резкое движение, и  Рускони,  склонившись  к  ней,
стал успокаивать ее голосом певучим, как щебетание птицы.  Благодаря  знанию
провансальского  языка  Ругону  все  же  удалось  уловить  несколько   слов,
заставивших его нахмуриться.
     - Мама! - неожиданно воскликнула  Клоринда.  -  Ты  показала  господину
Рускони вчерашнюю депешу?
     - Депешу? - громко переспросил дипломат.
     Графиня вытащила из кармана пачку писем и долго ее  разбирала.  Наконец
она  протянула  ему  клочок  измятой  синей  бумаги.  Он  прочел  и   сделал
удивленно-негодующий жест.
     -  Как!  -  воскликнул  он  по-французски,  позабыв,   что   тут   есть
посторонние. - Вы знали это уже вчера, а я был извещен только сегодня утром!
     Клоринда весело засмеялась, и это окончательно его рассердило.
     - Я все в подробностях докладываю графине, а она молчит, словно  ничего
не знает! Ну что ж, раз наше посольство помещается здесь, я  буду  ежедневно
приходить к вам для разборки почты.
     Графиня улыбнулась. Она снова порылась в пачке писем,  вытащила  вторую
бумажку и подала Рускони. На этот раз он, по-видимому,  был  очень  доволен.
Тихая беседа возобновилась. К послу  снова  вернулась  почтительная  улыбка.
Отходя от графини, он поцеловал ей руку.
     - Ну, с серьезными делами покончено, - сказал  он  и  опять  уселся  за
пианино.
     Он начал что было сил барабанить разухабистое рондо, очень модное в  то
время. Потом, взглянув на часы, сразу схватился за шляпу.
     - Вы уходите? - спросила Клоринда.
     Она жестом подозвала его и, коснувшись его плеча, стала говорить ему на
ухо. Он кивал головой, смеялся и повторял:
     - Великолепно! Великолепно! Я напишу туда об этом.
     Сделав  общий  поклон,  он  вышел.  Луиджи  подал  муштабелем  знак,  и
Клоринда, присевшая было на стол, снова выпрямилась.
     Поток экипажей, катившийся по бульвару, очевидно, наскучил  графине,  и
как только карета Рускони скрылась из виду, затерявшись среди ландо, которые
возвращались из Булонского леса,  она  протянула  руку  и  дернула  за  шнур
звонка. Вошел слуга с лицом бандита, не прикрыв за  собою  дверей.  Графиня,
опираясь на его руку, медленно проплыла через комнату мимо  мужчин,  которые
встали и поклонились. Она со своей вечной улыбкой  кивала  им  в  ответ.  На
пороге она обернулась к Клоринде:
     - У меня опять мигрень, я хочу прилечь.
     - Фламинио! - крикнула девушка слуге, уводившему ее мать.  -  Приложите
ей к ногам горячий утюг.
     Политические эмигранты больше не садились. Выстроившись в ряд, они  еще
немного постояли, докуривая сигары, затем  все  трое  одинаковым,  точным  и
сдержанным, движением бросили их в угол, за  кучу  глины.  Проследовав  мимо
Клоринды, они вышли, шагая один за другим.
     -  Боже  мой,  я  отлично  понимаю,  как  важна  сахарная  проблема,  -
разглагольствовал Ла Рукет, затеявший умный разговор с Ругоном. - Речь  идет
о целой отрасли французской промышленности. Несчастье в том, что,  насколько
мне известно, никто в Палате не изучал этого вопроса как следует.
     Ругон, которому он надоел, вместо ответа только слегка наклонял голову.
Молодой депутат подошел к нему вплотную и с выражением важности на кукольном
лице продолжал:
     -  У  меня  дядюшка  сахарозаводчик.  Его  сахарный  завод  -  один  из
крупнейших в Марселе. Я поехал туда и провел у него три месяца. Я там  делал
записи, множество записей. Говорил с рабочими - словом, знакомился с  делом.
Я, знаете, хотел выступить в Палате...
     Он рисовался и лез из кожи вон, стараясь поддержать разговор  о  вещах,
которые, по его мнению, очень интересовали Ругона; к тому же ему во  что  бы
то ни стало хотелось казаться серьезным политическим деятелем.
     - Но вы не выступили?  -  перебила  Ла  Рукета  Клоринда,  которую  его
присутствие, видимо, раздражало.
     - Нет, не выступил, - медленно ответил тот. - Я счел это невозможным. В
последний момент я усомнился в точности моих цифр.
     Пристально поглядев  на  Ла  Рукета,  Ругон  с  глубокомысленным  видом
спросил:
     -  Вам  известно,  сколько  кусков  сахара  ежедневно   расходуется   в
Английском кафе?
     Ла  Рукет  вначале  опешил  и  выпучил  глаза.  Потом,  расхохотавшись,
закричал:
     - Чудесно! Чудесно! Я понимаю,  вы  шутите...  Но  ведь  это  вопрос  о
сахаре, а я говорил о  производстве  сахара...  Чудесно!  Вы  позволите  мне
повторить вашу остроту?
     Он даже слегка подпрыгивал в кресле от удовольствия. Почувствовав  себя
в своей тарелке, он порозовел и стал подыскивать  забавные  словечки.  Тогда
Клоринда решила донять его женши-нами. Она  встретила  его  третьего  дня  в
театре Варьете с белобрысой дурнушкой, взлохмаченной, как болонка. Сперва Ла
Рукет  отпирался.  Потом,  задетый   беспощадным   вышучиванием   "маленькой
болонки", он вышел из себя и начал защищать  свою  даму,  вполне  порядочную
особу и не такую уж некрасивую. Он распространялся о ее  волосах,  фигуре  и
ножках. Клоринда ожесточилась. Кончилось тем, что Ла Рукет крикнул:
     - Она ждет меня, я ухожу!
     Когда за ним закрылась дверь, молодая девушка торжествующе захлопала  в
ладоши и сказала:
     - Наконец-то ушел, - счастливого пути!
     Резво соскочив со стола, она подбежала к Ругону  и  протянула  ему  обе
руки. Сделавшись необычайно кроткой, она стала говорить о том, как ей  жаль,
что он застал ее не одну. До чего ей было  трудно  всех  выпроводить!  Люди,
видно, ничего не понимают. Этот Ла Рукет со своей сахарной промышленностью -
ну, не глупец ли? Но теперь им уж никто не помешает, они  смогут  поболтать.
Ей нужно многое ему сказать! С этими словами  она  подвела  его  к  кушетке.
Ругон сел, не выпуская ее рук, но Луиджи стал  вдруг  отрывисто  постукивать
муштабелем.
     - Клоринда! Кло-ринда! - повторял он недовольным тоном.
     - А ведь правда, портрет! - засмеялась Клоринда.
     Ускользнув от Ругона, она гибким и ласковым  движением  склонилась  над
художником. О, как хорошо нарисовано! У него прекрасно получается. Но говоря
по совести, она немного устала, ей нужно четверть часика отдохнуть. Пока что
он может рисовать костюм; для костюма ей не нужно позировать. Луиджи, бросив
сверкающий взгляд на Ругона, продолжал что-то бормотать.  Тогда  она  быстро
заговорила с ним по-итальянски,  нахмурив  брови,  но  продолжая  улыбаться.
Луиджи замолчал и стал снова легко водить кистью.
     - Я правду говорю, - сказала Клоринда, опять подсаживаясь к Ругону. - У
меня совсем затекла левая нога.
     Она похлопала себя по левой ноге, чтобы усилить кровообращение.  Колени
ее розовели сквозь газ. Она, видимо, забыла про свою наготу и,  с  серьезным
видом наклонившись к Ругону, царапала свое плечо о грубое сукно сюртука;  от
неожиданного  прикосновения  пуговицы  по  груди  ее  пробежала  дрожь.  Она
оглядела себя и залилась  румянцем.  Быстро  схватив  кусок  черных  кружев,
Клоринда закуталась в них.
     - Я немного озябла, - сказала она, подкатив к себе кресло и  усаживаясь
в него.
     Теперь из-под кружев виднелись одни обнаженные кисти  ее  рук.  Повязав
себе  шею  кружевами,  словно  огромным  галстуком,  она  уткнулась  в  него
подбородком. Черное покрывало окутало ее грудь, лицо снова сделалось бледным
и сосредоточенным.
     - Что же такое с вами случилось? - спросила она. - Расскажите мне все.
     С чистосердечным любопытством  дочери  она  начала  выпытывать  у  него
причины его отставки. Ссылаясь на то, что она иностранка,  Клоринда  по  три
раза заставляла Ругона объяснять непонятные, по ее словам, подробности.  Она
прерывала Ругона итальянскими восклицаниями, и в ее черных глазах отражалось
волнение, вызванное его рассказом. Зачем он поссорился с императором? Как он
мог отказаться от своего высокого поста? Кто такие  его  враги,  которым  он
позволил победить себя? И когда Ругон начинал колебаться, чувствуя, что  его
толкают на признание, которого он не желал бы делать, она глядела на него  с
простодушной нежностью, и он переставал следить за собой, выкладывая все  до
конца. Вскоре Клоринда узнала, по-видимому, то, чего ей хотелось. Потом  она
задала еще несколько вопросов, совершенно не связанных с разговором и  таких
неожиданных, что Ругон был искренне  удивлен.  Наконец,  стиснув  руки,  она
умолкла. Глаза ее были закрыты. Она погрузилась в глубокое раздумье.
     - Что с вами? - улыбаясь, спросил Ругон.
     - Ничего, - уронила Клоринда. - Мне жаль.
     Ругон был тронут. Он попытался взять ее за руки, но она спрятала  их  в
кружева, и молчание возобновилось. Спустя несколько минут она открыла  глаза
и спросила:
     - Какие же у вас планы?
     Он пристально посмотрел на нее.  Его  кольнуло  легкое  подозрение.  Но
Клоринда, томно  откинувшаяся  в  кресле  с  таким  видом,  будто  огорчения
"доброго друга" надломили ее, была так  очаровательна,  что  он  не  обратил
внимания на холодок, пробежавший у него по спине. Клоринда наговорила Ругону
много лестного. Он, без сомнения, недолго пробудет в тени, придет день  -  и
он снова станет хозяином положения. На его лице написано,  что  он  верит  в
свою звезду и вынашивает какие-то великие замыслы. Почему он  не  делает  ее
своею наперсницей? Она умеет молчать и будет  счастлива  принять  участие  в
устройстве его судьбы. Ругон, точно в опьянении, все время пытался  схватить
руки, прятавшиеся от него в кружевах, и говорил, говорил без конца, пока  не
высказал всех надежд, всех достоверных расчетов. Клоринда больше ни о чем не
спрашивала, давая ему выговориться, боясь вспугнуть его неосторожным жестом.
Она разглядывала Ругона, внимательно изучала его, измеряя объем черепа, силу
плеч, ширину груди. Да, на этого человека можно положиться, и, как ни сильна
она сама, ему ничего не стоило бы одним движением руки посадить ее к себе на
спину и без всякого усилия вознести на ту вершину, на которую она укажет.
     - Мой добрый друг! - внезапно воскликнула она. - Я-то никогда в вас  не
сомневалась!
     Клоринда поднялась, вскинула  руки,  и  кружева  упали.  Она  предстала
глазам Ругона еще более обнаженная, чем прежде. Изогнувшись, как  влюбленная
кошка, она  выпрямила  грудь  и  высвободила  из  газа  плечи  таким  гибким
движением,  что  казалось,  с  нее  сейчас  упадет  корсаж.   Зрелище   было
мгновенным, словно Клоринда благодарила Ругона и что-то ему обещала. А может
быть, кружево просто-напросто  соскользнуло?  Она  уже  подняла  его  и  еще
плотнее закуталась.
     - Тише! - шепнула она. - Луиджи сердится.
     Подбежав к художнику, Клоринда низко наклонилась  к  нему  и  быстро  о
чем-то заговорила. Теперь, когда Ругон не ощущал возле себя  ее  натянутого,
как  струна,  тела,  он  с  ожесточением  потер  руки,  возбужденный,  почти
разгневанный. От ее близости его словно охватывал озноб. Он мысленно поносил
Клоринду. В двадцать лет он и то не повел бы себя так  глупо!  Она,  как  из
ребенка, вытянула из него признания, - из него, который два  месяца  пытался
заставить ее рассказать о себе и добился одних лишь веселых смешков.  Стоило
ей на мгновение отнять свои руки - и он настолько забылся, что рассказал  ей
все, лишь бы только она их вновь ему протянула. Теперь  уже  не  могло  быть
сомнений; она старалась его победить; она  взвешивала,  стоит  ли  он  того,
чтобы его соблазнять. Ругон улыбнулся, как может  улыбаться  только  сильный
человек. Если он захочет, он сломит ее. Не сама ли она толкала его на это? В
его мозгу зароились нечистые мысли, целый план,  как  соблазнить  ее,  стать
властелином и потом бросить. Не мог же он, на самом деле,  разыгрывать  роль
глупца с этой  длинноногой  девчонкой,  которая  откровенно  показывает  ему
плечи. И  все-таки  он  не  был  уверен;  ведь  кружево  могло  соскользнуть
случайно.
     - Как вы находите, у меня серые глаза? - спросила Клоринда,  подходя  к
нему.
     Он поднялся с  кушетки  и,  почти  вплотную  приблизившись  к  девушке,
заглянул ей в глаза, но  не  нарушил  их  ясного  спокойствия.  А  когда  он
потянулся к ней, она ударила его по рукам. Не  к  чему  ее  трогать.  Теперь
Клоринда была очень холодна. Она куталась в  свой  платок  со  стыдливостью,
которую пугала малейшая дырочка в кружевах.  Ругон  и  смеялся  над  ней,  и
дразнил, и делал вид, что собирается пустить  в  ход  силу,  но  она  только
плотнее  натягивала  ткань  и  вскрикивала  всякий  раз,  когда  он  до  нее
дотрагивался. Сидеть она тоже больше не пожелала.
     - Лучше пройдемся немного, - сказала она. - Хочу поразмять ноги.
     Ругон последовал за ней, и они стали разгуливать по галерее. Теперь уже
он пытался что-нибудь у нее выведать. Но Клоринда, как правило, не  отвечала
на вопросы. Она болтала, перескакивая с предмета на предмет,  прерывая  себя
восклицаниями, начиная рассказ и никогда не  кончая  начатого.  Когда  Ругон
ловко навел разговор на двухнедельную отлучку Клоринды и ее матери в прошлом
месяце, она пустилась в  бесконечные  рассказы  о  своих  путешествиях.  Она
побывала всюду - в Англии, в Испании, в Германии - и видела  все  на  свете.
Потом посыпался целый град совершенно детских, пустых замечаний о еде, модах
и климате этих стран. Иногда она начинала говорить о событиях, в которых  ей
пришлось принять участие наряду  с  известными  людьми,  имена  которых  она
называла. Ругон настораживал уши, думая, что она  проговорится,  но  рассказ
либо кончался вздором, либо вообще не имел конца. На этот раз  ему  тоже  не
удалось ничего  разузнать.  Постоянная  улыбка,  как  маска,  скрывала  лицо
Клоринды. Несмотря на шумную болтливость, девушка оставалась  непроницаемой.
Ругон, ошеломленный ее  поразительными  россказнями,  противоречившими  друг
другу, перестал даже понимать, кто же перед ним находится - двенадцатилетняя
ли девочка, наивная до глупости, или умудренная опытом женщина, очень  тонко
игравшая в простодушие.
     Вдруг Клоринда прервала рассказ о приключении, случившемся с ней где-то
в Испании, - о любезности одного путешественника, на  кровати  которого  она
вынуждена была расположиться, в то время как он устроился в кресле.
     - Не показывайтесь  в  Тюильри,  -  сказала  она  без  всякой  связи  с
предыдущим. - Пусть о вас пожалеют.
     - Благодарю вас, мадмуазель Макиавелли, - со смехом заметил Ругон.
     Клоринда рассмеялась еще громче, чем он. Тем не  менее  она  продолжала
давать ему весьма разумные советы. А когда он позволил себе в шутку ущипнуть
ее за руку, она рассердилась, воскликнув, что с  ним  и  двух  минут  нельзя
говорить серьезно. Ах, будь она  мужчиной,  она  сумела  бы  проложить  себе
дорогу! У мужчин ведь ветер в голове.
     - Расскажите мне о своих друзьях, - попросила она, усаживаясь  на  край
стола, тогда как Ругон стоял перед нею.
     Луиджи, который не спускал с них глаз, резко захлопнул ящик с красками.
     - Я ухожу! - заявил он.
     Но Клоринда побежала за ним и привела обратно, дав  клятву,  что  будет
позировать. Она, видимо, опасалась остаться с Ругоном наедине. Когда  Луиджи
сдался, она стала выискивать предлог, чтобы оттянуть время.
     - Позвольте мне только съесть что-нибудь. Я очень голодна!  Ну,  два  -
три кусочка!
     Открыв дверь, Клоринда крикнула: "Антония! Антония!" - и  приказала  ей
что-то по-итальянски. Не успела она снова устроиться  на  столе,  как  вошла
Антония, держа на каждой ладони по ломтику хлеба с маслом. Служанка вытянула
свои ладони, как  поднос;  она  смеялась  глупым  смехом,  точно  ее  кто-то
щекотал, и широко раскрывала рот, казавшийся  особенно  красным  на  смуглом
лице. Потом отерев руки о юбку, она повернулась к выходу. Клоринда  спросила
у нее стакан воды.
     - Хотите кусочек? - предложила она Ругону.  -  Я  очень  люблю  хлеб  с
маслом. Иногда я посыпаю его сахаром. Но нельзя же всегда быть сластеной.
     Сластеной она, действительно, не была. Однажды утром Ругон застал ее за
завтраком, состоявшим из куска холодного вчерашнего омлета. Он подозревал ее
в итальянском пороке - скупости.
     - Три минутки, Луиджи, хорошо? - крикнула  она,  принимаясь  за  первый
ломоть.
     И опять обратилась к Ругону, который все еще не садился:
     - Господин Кан, например, - что он за человек, как он стал депутатом?
     Ругон согласился на этот допрос, надеясь таким  образом  что-нибудь  из
нее выудить. Он знал, что Клоринду занимает жизнь всех и  каждого,  что  она
собирает  сплетни  и  внимательно  следит  за  сложными  интригами,  которые
плетутся вокруг. Особеино ее интересовали богатые люди.
     - Ну, Кан родился депутатом! -  ответил  он  со  смехом.  -  У  него  и
зубы-то, наверное, прорезались на скамье  Палаты!  При  Луи-Филиппе  он  уже
заседал  в  рядах  правого  центра  и  с  юношеской   страстью   поддерживал
конституционную монархию. После сорок  восьмого  года  он  перешел  в  левый
центр, сохранив, впрочем, свой страстный пыл, и в великолепном стиле сочинил
республиканский символ веры. Теперь он опять обретается в  правом  центре  и
страстно защищает Империю... А вообще он сын еврейского  банкира  из  Бордо,
владеет доменными печами близ Брессюира,  считается  знатоком  финансовых  и
промышленных вопросов, живет довольно скудно в ожидании большого  состояния,
которое когда-нибудь наживет; пятнадцатого августа прошлого  года  ему  было
присвоено звание офицера ордена Почетного Легиона.
     Устремив глаза в пространство, Ругон продолжал вспоминать:
     - Кажется, я ничего не забыл... Да, он бездетен...
     - Как, разве он женат? - воскликнула Клоринда.
     Она сделала жест, говоривший о том, что Кан больше ее не интересует. Он
хитрец, он прячет свою жену. Тогда Ругон сообщил, что госпожа  Кан  живет  в
Париже, но очень замкнуто. Затем, не дожидаясь вопроса, он сказал:
     - Хотите жизнеописание Бежуэна?
     - Нет! Нет! - возразила Клоринда.
     Но Ругон настоял на своем:
     - Бежуэн кончил Политехническую школу. Писал брошюры, которых никто  не
читал. Владеет хрустальным  заводом  в  Сен-флоране,  около  Буржа.  Выкопал
Бежуэна префект Шерского департамента...
     - Да  замолчите  же!  -  взмолилась  молодая  девушка.  -  Достойнейший
человек, голосующий за тех, за кого следует голосовать; никогда не  болтает,
очень терпелив, ждет, чтобы о нем вспомнили;  всегда  глядит  кому  нужно  в
глаза, чтобы о нем не забыли, Я представил его к званию  кавалера  Почетного
Легиона.
     Клоринда закрыла ему ро